Достойная дама опять завела беседу с Сюзон, причем то, что она говорила, сводилось по большей части к увещеваниям вновь подойти и поцеловать ее.

Из уважения к родовитой даме я почтительно отступил.

— Вот так дела, — заметила мадам Динвиль не без сарказма, — вижу, что молодой человек не хочет еще раз поцеловать меня.

Тогда я выступил вперед и приложился к ее щеке, не смея повторить то, что так воодушевило меня. Но на сей раз я стал немного смелее, чем вначале. Я смог заметить, что даму одинаково радуют как мои знаки внимания, так и ласки ее протеже, однако вскоре с очевидностью выяснилось, что со мною она получает большее удовольствие.

Мы сидели на диване и непринужденно болтали, ибо мадам Динвиль оказалась любительницей поговорить о том о сем. Когда Сюзон отворачивала глаза в сад, ее крестная заигрывала со мной, накручивая на пальчик мои локоны, щипая меня за щеку и шаловливо похлопывая по разным местам. Все это взволновало меня и придало решимости прикоснуться к ее шее, на что не последовало никаких возражений, и тогда моя ладонь скользнула ниже, где и упокоилась на восхитительно упругой груди. Радость переполняла меня. Наконец-то я обладал одним из благословенных полушарий, о коих столь много мечтал. И внутренний голос говорил мне, что я могу делать с ним все, что пожелаю.

Я был близок к тому, чтобы приложиться к нему губами, как случилась досадная непредвиденность. Слуга объявил о визите деревенского пристава, отталкивающего, изборожденного обезьяньими морщинами мужчины.

Вздрогнув от неожиданной помехи, мадам Динвиль оттолкнула меня со словами:

— Что ты себе позволяешь, маленький негодник?

Я густо покраснел, нисколько не сомневаясь, что все для меня потеряно. Мадам заметила мое смущение и подарила мне улыбку, посредством которой, мнилось мне, дала понять, что она вовсе не сердится и что внезапное появление пристава столь же неприятно ей, сколь и мне.

Зануда стал перед нами и, откашлявшись, отсморкавшись и отхаркавшись, произнес наводившую тоску речь по случаю дня рождения госпожи. В довершение всего он пригласил подойти сюда самых уважаемых, а значит, скучнейших жителей той деревни, которых привел с собою, и они один за другим засвидетельствовали свое почтение перед лицом мадам. Я был в бешенстве.

Принужденная выслушивать тупоумные комплименты, мадам Динвиль улучила минуту, обернулась к нам с Сюзон и сказала:

— Дети мои, я беру с вас обещание прийти сюда и разделить со мною обед, когда нам никто не будет мешать.

Произнеся это, она пристально посмотрела мне в глаза.

Уверен, что я достиг бы своего, коли не эти проклятые посетители. Мои чувства к мадам нельзя было назвать любовью, но скорее ненасытным желанием проделать с женщиной то, что вытворял отец Поликарп с Туанеттой. Мадам Динвиль назначила нам прийти на завтра, и мне казалось, что обеда того ждать целую вечность.

По пути домой я попытался прямо сказать Сюзон о том, какие намерения двигали мною накануне вечером.

— Ты неверно меня поняла, Сюзон, — честно признался я, — и, надеюсь, ты не думаешь, что давеча я замыслил учинить над тобой дурное.

— А что мне еще думать? Скажи мне, Сатурнен, что ты хотел со мною сделать?

— Я хотел, чтобы ты получила удовольствие, — просто ответил я.

— Как? — вскричала в изумлении Сюзон. — Ты думал, что я получу удовольствие, ежели ты запустишь лапу мне под юбку?

— Разумеется. И ты убедишься в этом, когда мы удалимся в такое местечко, где нас никто не увидит.

Произнеся это, я испытующе посмотрел на неё, дабы узнать, какую реакцию вызовет в ней мое предложение. Но, по всей видимости, оно оставило ее равнодушной.

— Молю тебя, дай мне шанс, — взывал я к сестре. — Клянусь, ты не пожалеешь.

— В чем же заключается то блаженство, которое ты столь высоко ценишь? — спросила Сюзон, очевидно, недоумевая.

— В единении мужчины и женщины. Они крепко обнимают друг друга и держатся так, покуда не замирают от восторгов.

На сей раз слова мои возымели некоторое действие, поскольку грудь Сюзон начала часто вздыматься и опускаться.

— Но отец меня обнимал так, как ты описал, — возразила она, — однако я не испытала никаких ощущений.

Ее замечание я счел добрым знаком.

— А это потому, что он не чувствовал к тебе того, что чувствую я.

— А что ты собираешься со мной делать? — спросила Сюзон дрожащим голосом.

— Я хочу уместить кое-что меж твоих ног, — храбро заявил я.

Сюзон покраснела и хранила молчание.

— Видишь ли, у тебя тут есть небольшое отверстие, — продолжал я, указуя на нужное место.

— Кто тебе сказал об этом? — спросила она, потупив взор.

— Кто сказал?.. — переспросил я в смущении. — Ну как же, у всех женщин оно есть.

— А у мужчин? — допытывалась Сюзон.

— У мужчин, — авторитетно заявил я, — есть такая вещь, которая выдается наружу, и она превосходно подогнана под щелку женщин. Когда бы их ни совместили, начинаются восторги. Хочешь, покажу тебе, что есть у меня, но только при условии, что и ты покажешь мне свое? Мы прикоснемся друг к дружке, и тогда ты поймешь, что такое истинное удовольствие.

Сюзон покраснела, как свекла. Слова мои произвели на нее впечатление, я видел это, но она по-прежнему оставалась в нерешительности. На этот раз я не добился желаемого, ибо мы уже подходили к дому, но я нисколько не сомневался, что в другой раз мне повезет больше.

Едва мы вошли в дом, как тут же появился отец Поликарп. Я догадался, что он пришел отобедать с нами, поскольку знал, что Амбруаза в это время не будет дома. Не то чтобы он слишком считался с Амбруазом, но, согласитесь, лучше пусть муж отсутствует, ежели ты положил глаз на его жену.

Предвкушая зрелище, уже виданное мною накануне, я хотел, чтобы Сюзон разделила со мной удовольствие, и решил после обеда пригласить ее к себе в комнату. Если хоть что-нибудь может склонить ее к уступкам, так это как раз самое подходящее.

Монах и Туанетта, полагая нас слишком наивными, ничуть не стеснялись нашего присутствия. Я видел, как рука отца Поликарпа скользнула под стол и там — под юбку Туанетты, которая, что не укрылось от моего взгляда, раздвинула ноги, дабы обеспечить святому отцу легкий доступ к желаемому. Затем и ее рука исчезла под столом. Нетрудно было вообразить, чем они там занимаются. Они пришли в такое волнение, что уже не в силах были оторваться друг от друга, и тогда Туанетта велела нам с Сюзон пойти погулять. Я-то прекрасно понял, что означает это предложение.

Мы немедленно поднялись из-за стола, предоставив отцу Поликарпу и Туанетте полную свободу действий. О, как я завидовал той радости, что им предстояло испытать! Прежде чем дать Сюзон насладиться живой картинкой, я решил поладить с ней, не прибегая к этому крайнему средству, и посему попытался увести ее в рощицу, густая листва которой оградила бы нас от любопытствующих взглядов. Она по-прежнему не торопилась поддаться моим уговорам.

— Ах, Сатурнен, — простодушно промолвила она, — объяснил бы лучше сперва, что к чему.

— Ты и правда хочешь, чтобы я сказал?

Ее молчание было знаком согласия.

С чувством посмотрев ей в глаза, я взял ее руку и приложил к своей груди.

— Но, Сатурнен, — тревожно проговорила она, — вдруг это причинит мне вред?

— Какой вред? — насмешливо спросил я, радуясь тому, что осталось преодолеть лишь слабое сопротивление. — Напротив, невозможно вообразить ничего более приятного.

— Ты можешь сделать мне ребенка, — пробормотала Сюзон.

Такой довод несколько выбил меня из колеи. Я не предполагал, что сестра столь сведуща, и не мог дать на это удовлетворительной отповеди.

— Ты говоришь о беременности? — спросил я. — Это когда женщина становится брюхата?

Сюзон подтвердила, что как раз это она имела в виду.

— А от кого ты это узнала? Теперь твоя очередь рассказать мне кое о чем.

— Надеюсь, я могу доверять тебе, Сатурнен, но ежели ты хоть кому-нибудь проговоришься, то я возненавижу тебя до конца моих дней.