„Ох, — сказал он мне, — какой урок я получил сегодня!“

Он с таким благородством попросил меня оказать ему прежние милости, что, по совести говоря, мне трудно было отказать ему. Мы договорились время от времени встречаться.

Но главное для меня — заманить в свои сети юного племянника. А вообще-то, я хотела бы всех мужчин округи видеть своими любовниками.

Скоро я приеду и засвидетельствую Вам почтение лично, тогда и расскажу подробнее обо всем, что со мной приключилось. Надеюсь, Вы доставите мне удовольствие и позволите принять участие в одной из ваших оргий.

Теперь мне нечего бояться: муж мой не Аргус, а такая женщина, как я, перехитрит десять тысяч таких, как он.

Прощайте, моя дорогая аббатиса, мой нежный друг, мы будем видеться чаще, а пока с восторгом целую Ваши прелестные груди. Меня ждет супружеская постель, но я не рассчитываю получить там великие радости. Вам повезло больше, чем мне: у Вас есть отец Геркулес, который не пренебрегает Вами.

Посылаю Вам свою любовь. Остаюсь навсегда Вашим другом,

Лаура Бленвиль».

Выдержки из письма Лауры к мадам де Мервиль:

«Дорогая аббатиса, произошло чудо! Чудо! Мой престарелый супруг, подобно Тифону, вновь стал молодым в руках своей Авроры[9]. Прошлая ночь оказалась столь обильной на наслаждения, что о таком я и мечтать не смела. Природа подвигла его совершить ради меня нечто необыкновенное, и он отличился, да еще как! Целых три раза! Он был очарован моими маленькими хитростями, а они оказались замечательно действенными. Нынешним утром супруг мой уехал в одно место, находящееся в десяти лье от города. Он останется там на три дня, чтобы уладить какие-то семейные дела.

Недолго я оставалась соломенной вдовой: мой прежний любовник, тот самый господин из Парижа, приехал, дабы составить мне компанию. Я поделилась с ним своей радостью, сказав, что господин мой и повелитель с честью выполнил супружеский долг — да так, что я забыла про его шестьдесят лет. Беседа наша происходила у меня в спальне, рядом с кроватью.

Он указал на нее и воскликнул: „Так это и есть трон наслаждений! О, как я завидую твоему мужу!“

„Зачем ты жалуешься? — спросила я. — Разве ты не прежде него отведал прелестей, о коих сейчас жалеешь?“

Он ничего не сказал, только положил руку ко мне на грудь. Далекая от мысли оттолкнуть его, я, напротив, крепче прижала его ладонь к себе. Осмелев от такого моего жеста, он повалил меня на кровать, поднял юбку и горячими губами принялся целовать каждый закоулок моего тела. Как только он узрел мои красоты, так сразу же бросился на меня. Я обхватила его ногами и ерзала задом в точном согласии с его движениями. Мы одновременно достигли мига высшего наслаждения. Ему хотелось провести со мной ночь, но я отказала ему в этой просьбе. Мне надобно быть благоразумной во всех своих поступках…»

Пробило полночь. Дворец графини Гамиани еще сверкал тысячью огней. Под звуки опьяняющей музыки танцующие оживленно выписывали фигуры кадрили, и все вокруг блистало великолепием туалетов и украшений. Красавица-хозяйка, которая, несомненно, была царицей этого бала, радовалась тому, что празднество удалось на славу. Она с милой улыбкой отвечала на слова восхищения и комплименты, что щедро расточали перед ней.

Но я, верный своей привычке наблюдателя, успел подметить нечто, заставившее меня усомниться в достоинствах, которые приписывались графине. То, что она — женщина светская, не вызывало сомнений, и когда оставалось лишь исследовать ее нрав, подойти с ланцетом анализа к ее сердцу, тут-то и оттолкнуло меня непонятное, странное предчувствие, помешавшее мне продолжать исследование. Передо мной словно встало непреодолимое препятствие, не позволявшее проникнуть в глубины этой женщины, а то, что лежало на поверхности, ничего не объясняло.

Обладательница огромного состояния, еще молодая и отменно красивая, по крайней мере, для большинства представителей нашего круга, она жила одна, не поддерживая родственных связей и не заводя близкой дружбы. В высшем свете она держалась особняком, а роскошный образ жизни графини едва ли мог обеспечиваться одним только состоянием. Как водится, злые языки распускали сплетни, но никаких подтверждений, как, впрочем, и опровержений, не обнаруживалось. Графиня Гамиани оставалась непроницаемой.

Одни называли ее Феодорой[10], женщиной, лишенной сердца и неспособной на глубокое чувство, другие говорили, что ее душа страдает от раны, полученной в прошлом, и что поэтому она хочет предохранить себя от жестоких разочарований, которые, быть может, уготованы ей в будущем.

Стремясь к определенному мнению, я призывал на помощь всю силу логики, однако все было безрезультатно: вывода, который удовлетворил бы меня, достичь не удавалось. Раздасадованный, я уже хотел было оставить попытки, когда один старый развратник во весь голос воскликнул:

— Послушайте, да ведь она — трибада[11]!

Одно это слово связало все звенья, все прояснилось, противоречия сгладились.

Трибада! Какое непривычное уху слово! Оно рисует перед вами волнующие картины бесподобного сладострастия, порочного до безумия. С ним связывают неистовое бешенство, неутолимое, ничем не сдерживаемое желание, страшное и незавершенное наслаждение. Напрасно гнал я прочь эти видения — они в мгновение ока заставили воображение кружиться в разгульном вихре. Я словно наяву видел обнаженную графиню в объятиях другой женщины — задыхающуюся, изнуренную муками недоспелой страсти, с распущенными волосами.

Кровь моя воспламенилась, а чувства достигли крайнего предела напряжения. Ошеломленный, я опустился на диван, а придя в себя, начал раздумывать о том, как бы захватить графиню врасплох. Я во что бы то ни стало хотел этого добиться и не придумал ничего лучше, как тайком подглядывать за ней в течение ночи, укрывшись у нее в спальне.

Застекленная дверь находилась как раз против кровати. Отметив выгоду такого расположения, я замаскировался и стал нетерпеливо ждать дальнейшего развития событий.

Вскоре вошла графиня в сопровождении горничной и прелестной златокудрой девушки.

— Ступайте, Юлия, эту ночь я проведу без вас, — произнесла графиня, обращаясь к горничной. — Если услышите шум в моей комнате — не тревожьтесь, я хочу быть одна.

Эти слова обещали многое. Видимо, скоро я буду вознагражден за смелость. Голоса в зале затихли, гости разъехались. Графиня осталась наедине с приятельницей. Девушку звали Фанни.

Я стал свидетелем их разговора.

Фанни: — Скверная погода… Такой ливень, и, как назло, ни одной коляски.

Гамиани: — К сожалению, мой экипаж у каретника.

Фанни: — Маман будет беспокоиться.

Гамиани: — Не тревожьтесь, душа моя, ваша мама предупреждена. Она знает, что сегодня вы заночуете у меня. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

Фанни: — Вы очень добры ко мне, но я не хочу вас стеснять.

Гамиани: — Напротив, вы доставите мне большое удовольствие. Я вас даже не оставлю в этой комнате одну, мы останемся вместе.

Фанни: — Как же можно? Это ваша спальня.

Гамиани: — Вы очень церемонны. Давайте вести себя как подруги-пансионерки.

И графиня скрепила это излияние нежности сладким поцелуем.

Гамиани: — Я помогу вам раздеться, поскольку горничная уже, верно, спит. Мы обойдемся без нее… Какое сложение! Счастливая, я завидую вашей фигурке.

Фанни: — Вы находите, что я хороша собою?

Гамиани: — Не просто хороша, восхитительна!

Фанни: — Вы мне льстите.

Гамиани: — Какая белизна кожи! Я сгораю от зависти.

Фанни: — Нет, вы не правы, говорю вам от всей души: вы белее меня.