Фанни кусала ее злее голодной волчицы.

— Будет, будет, — повторила Гамиани, — ты меня изнуряешь, я и не думала, что ты так искусна… Столь страстна… Ты не девушка, ты — дьявол!

Фанни: — Иначе и быть не может. Надо быть вовсе безжизненной и бескровной, чтобы не воспламеняться, глядя на тебя. Рассказывай дальше…

Гамиани: — Приобретая опытность, я сторицей возвращала то, что брала. Всякая натянутость между мною и настоятельницей исчезла, и она поведала мне, что сестры монастыря искупления предаются любовным играм, радостям близости, иными словами, — у них было место тайных сборищ, где можно предаваться наслаждению безо всяких помех. Позорный шабаш начинался с семи часов вечера и продолжался до утра.

Когда настоятельница посвятила меня в тайны своей философии, я пришла в такой ужас, что временами мне мерещилось в ней воплощение сатаны. Она шутя разуверила меня, развратив разными историями о потери целомудрия. А вот ее рассказ о себе.

Отец ее был капитан корабля. Мать, религиозная, разумная женщина, воспитывала дочь в началах веры, но это не смогло сдержать развитие темперамента. Уже в двенадцать лет она ощутила необыкновенную жажду, которую пыталась утолять способами, подсказанными невинным и нелепым воображением. Несчастная девочка каждую ночь неумелыми пальцами истощала свое здоровье и тратила молодость. Однажды она увидала склещившихся собак. Ее похотливое любопытство позволило ей понять, как действуют тела, и она сообразила, чего ей не хватает. Живя в уединенном доме в окружении престарелых служанок, не видя ни одного мужчины, она не могла найти животрепещущую стрелу, созданную для женщин. Юная нимфоманка догадалась, что больше всего на человека походит обезьяна, и вспомнила об орангутанге, привезенном ее отцом. Она занялась исследованием зверя, которое продолжалось столько долго, что орган, возбужденный девичьей близостью, развернулся во всем своем великолепии. Она запрыгала от радости. Наконец было найдено то, чего она искала. В довершение волшебной картины неоценимая живая игрушка воспрянула еще сильнее. Повинуясь голосу безумия, она подпилила клетку, образовав отверстие, которым животное сразу воспользовалось. Чрезмерный фаллос несколько озадачил девочку, но все же, поддаваясь дьявольскому наваждению, она подошла поближе, потрогала и погладила. Обезьяна дрожала и гримасничала. Казалось, что это сам сатана. Она хотела бежать, но последний взгляд на приманку возбудил неодолимое желание. Она решилась и, подняв юбку, попятилась задом к намеченной цели. Битва началась. Зверь заменил мужчину, девственность оказалась растленной. Наслаждение и боль породили стоны и крики. Мать, услыхав их, вбежала и застала дочь отдающейся зверю. Чтобы излечить дочь от помешательства, мать отдала ее в монастырь.

Фанни: — Лучше бы ее отдали совсем обезьянам.

Гамиани: — Может, ты и права, однако продолжу рассказ о себе.

Легко приспособившись к праздной жизни обители, я согласилась принять посвящение в тайные монастырские сатурналии. Через три дня состоялось представление. Согласно уставу, с меня взяли обет, посвященный огромному изваянию приапа, установленному в зале специально для этого обряда. После клятвы толпа сестер ринулась на меня. Я подчинялась всем их капризам, принимала самозабвенные позы отчаянного сладострастия и, когда все завершилось непристойными танцами, была признана победительницей. Несмотря на мое изнурение, я пошла вслед за маленькой монахиней, еще более живой, более искусной и шаловливой, чем даже мать-настоятельница, в ее постель. Она оказалась лучшим творением ада. Я питала такую страсть к этой трибаде, что мы почти не разлучались во время ночных оргиастических слушаний. Эти слушания проводились в огромном зале, где гений искусства соединился с духом разврата. Стены зала покрывал темно-синий бархат, обрамленный лимонным деревом с резными виньетками. Значительную часть стен занимали зеркала от пола до потолка, в которых во время оргий отражались толпы нагих монахинь. Сидения заменяли подушки, помогавшие страстным играм. Двойной ковер тончайшей выработки покрывал пол. На нем с изысканным подбором красок выткали сладострастные группы в сладчайших положениях Это разжигало даже угасшие желания. Картины, изображенные на плафоне, являли примеры безумного разврата. Я навсегда запомнила положение трибады, пылко и страстно терзаемой[…]

Фанни: — О, должно быть, это сладострастное зрелище!

Гамиани: — Прибавь к этой роскоши опьяняющий запах духов, цветов, таинственный, ласкающий свет, прелестный, как переливы опала. С наступлением ночи там сходились монахини, одетые в простые черные туники, волосы были распущены и ноги босы. Начиналось священное слушание, торжественное и великолепное. Часть участниц сидела, остальные ложились на подушки. На стол подавались изысканные и острые блюда и возбуждающие легкие вина. И вот одна из монахинь, самая нетерпеливая, самая разгоряченная, дарила соседке пламенный поцелуй, как молния, зажигавший собрание. Пары сходились, сплетались, извивались в пылких объятиях, губы сливались с губами, с телами, подавленные стоны сменялись смертельной истомой, жарким бредом, разливался огонь страстей. Вскоре становилось недостаточно поцелуев щек, грудей и плеч, тогда одежды бросали в жертву бесстыдству. Открывалось бесподобное зрелище: гирлянды женских тел, гибко сплетенных в быстрых и медленных касаниях…[13] Но этого было мало, мы варьировали позы без конца. Все скабрезные повести древности и последних лет были нам известны, но и то, что говорилось в них, мы превзошли. Суди сама: сначала мы принимали настойку из кантарид[14], производилось растирание тела, затем жертва усыплялась, и когда сон овладевал ею, мы, придав телу соответствующее положение, хлестали и кололи ее до появления кровавых пятен. Среди пыток она пробуждалась, растерянно, с безумным видом глядя на нас. Сразу же начинались конвульсии, шестеро сестер еле удерживали безумную и только подвергнувшись облизыванию собак она затихала. Если же и это не помогало, жрица громким голосом требовала осла.

Фанни: — Осла? Боже милосердный!

Гамиани: — Да, у нас имелось два осла, хорошо дрессированных и послушных. Мы ни в чем не хотели уступать римским дамам, которые на сатурналиях пользовались этим средством, чтобы насладиться до утомления.

Фанни: — Ты возбуждаешь во мне необычайное желание, я скоро не справлюсь с собой. Расскажи, как ты ушла из этой обители.

Гамиани: — А вот как: однажды мы решили превратиться в мужчин при помощи искусственных приапов, и, проткнув друг другу зад, стали бегать вереницей. Я оказалась последним звеном, посему, оседлав находившуюся передо мной, сама не была оседлана. Вдруг я почувствовала себя оседланной голым мужчиной, невесть как очутившимся среди нас. Крик мой расцепил адский хоровод, сбежались монахини и ринулись на несчастного. Каждой хотелось отведать натурального после фантастического подобия. Когда дошла очередь до меня, он выглядел весьма неприглядно, но я все же сумела кое-чего добиться. Я так усердно сосала его приап, что он пробудился, красный, оживший для наслаждений. Тогда я гордо уселась на скипетр, завоеванный мною. Я принимала и отдавала целые потоки любовной влаги, но эта последняя пытка страсти прикончила мужчину. Убедившись, что более от него ничего не добиться, монахини решили убить его и похоронить в погребе, дабы болтливость его не оскандалила монастырь. Сняли одну из ламп, и на ее место в петле подтянули нашу жертву. Я отвернулась.

Вот, изумляя всех, настоятельница влетает на скамейку и под бешеные рукоплескания достойных ее соучастниц совокупляется в воздухе со смертью. Веревка не выдерживает, рвется, полумертвый и живая падают наземь, да так тяжело, что монахиня ломает себе кости, а повешенный, удушение которого еще не наступило, приходит в себя и начинает душить настоятельницу. Все в ужасе разбежались, считая произошедшее шуткой самого дьявола. Приключение не могло остаться без страшных последствий, и, чтобы защитить себя от них, я в тот же вечер бежала из монастыря. Некоторое время я скрывалась во Флоренции. Сэр Эдвард, молодой англичанин, почувствовал ко мне страстное влечение, я же была утомлена гнусными наслаждениями. Однако под чистыми и волшебными словами любви душа моя возродилась. Я испытывала несказанные и туманные желания, которые поэтизируют жизнь и дают счастье… Сильная душа Эдварда увлекла меня за собою. При мысли о телесном наслаждении я переполнялась гневом. Эдвард сдался первым. Утомленный платонической страстью, он не в силах был побороть свои стремления. Однажды, застав меня спящей, он овладел мною. Я проснулась в его объятиях и в самозабвении слила свое блаженство с его восторгом. Трижды я поднималась на небеса, и трижды Эдвард был божествен, но когда он обессилел, я пришла в ужас. Меня охватило отвращение… Ведь Эдвард — всего лишь человек из плоти и костей… Я выскочила из его объятий с диким хохотом. Нечистое дуновение погасило небесный луч любви…