«Погоди, — оборвала я сестру, — ты забыла, что говоришь с начинающей. Твоя хвалебная речь воистину смущает меня. Верю, что в один прекрасный день я буду поклоняться этому божеству, но пока я не слишком много о нем знаю. Можешь ли ты изъясняться проще, чтобы я поняла, о чем идет речь?»

«С радостью, — ответила монашка. — В бездействии член мягок, короток и вял. Но стоит мужчине увидеть любезную ему женщину или же погрузиться в эротические мечтания, как все меняется. Мы можем вызвать такое изменение, приоткрыв лиф и позволив мужчине узреть груди, или предоставив его жадным очам тонкую талию или точеную ножку. При этом вовсе не обязательно иметь красивое личико. Как правило, любой пустячок приковывает внимание мужчины, и тогда за работу принимается его воображение, которое придает упругость рыхлой груди, подтянутость — раздутому брюху, гладкость — сморщенной коже и прелесть юности — отвисшим щекам. И вот его член набухает, выпрямляется, твердеет, и чем длиннее он и тверже — тем больше наслаждения получит от него женщина, ибо он туже войдет в ее дырочку, глубже проникнет и станет тереться более рьяно, что вызовет божественные восторги».

Я сказала сестре, что премногим обязана ей за науку, и обещала при всяком удобном случае выставлять наружу ножки и грудки.

«Остерегайся, — предупредила меня она. — Это не лучший способ залучить мужчину. В этом деле требуется больше искусства, чем ты думаешь. Мужчины — забавные создания. Они не любят чувствовать себя нам обязанными за те наслаждения, что мы им доставляем. Им мнится, будто это они нас ублаготворяют. А еще они всегда хотят, чтобы мы оставили что-либо на долю их воображению. Женщина ничего не теряет, когда потворствует мужчине. Если мужчина хочет женщину, то она для него — самый желанный предмет на всем свете. Нет того, чего ему хотелось бы более. Коли месье увидит мадам или мадемуазель, которая владеет его помыслами, он сгорает от желания тут же засунуть член к ней в п…ду. Но он никогда не скажет о том прямо. Вместо этого он говорит, что влюблен».

Придя в восторг от того, что поведала мне сестра Моника, я с ещё большим нетерпением ждала окончания ее рассказа. Немного передохнув, она перешла к разговору об искусственном члене, который я подобрала на полу в галерее:

«Мне часто приходилось слышать о дильдо, и я знала, что это — приспособление, при помощи которого монахини утешаются в отсутствие мужчин. Дильдо имитирует мужской половой орган и оно устроено так, чтобы выполнять все функции последнего. Внутри оно полое, так что его можно заполнить теплым молоком, служащим заменой семени. Приобретя некоторую практику в употреблении дильдо, перестаешь замечать разницу между ним и настоящим членом. Сдавливая его в нужный момент, можно добиться интенсивного истечения молока, которое обливает тебя совсем как естественное выделение мужчины».

По всей видимости, одна из монахинь потеряла дильдо, которое выпало из кармана во время потасовки. Я вернулась к себе в комнату и заперла дверь. Сжимая в руке инструмент, я забыла о своих тревогах и печалях. Несмотря на то, что его размер несколько испугал меня, мне не терпелось испробовать дильдо в действии. Теплая волна пробежала по всему телу в предвкушении удовольствия, какое мне предстояло испытать. Я даже начала раньше времени подрагивать и задыхаться.

Не спуская глаз с дильдо, я разоблачилась с проворностью невесты, которой не терпится взойти на брачное ложе, и забралась в постель с инструментом в руке. Вообрази, милая Сюзон, мое отчаяние, когда я обнаружила, что дильдо в меня не лезет. Совершая безнадежные попытки, я боялась, что моя бедная маленькая п…да того гляди порвется. Дабы все-таки ввести хитроумное устройство, я изо всех сил растягивала губы. Боль была невыносимая, но я не сдавалась. В голову пришла счастливая мысль, что успешному вхождению может способствовать какой-либо жир. Я взяла некую притирку, которой смазала и дильдо, и п…ду. Это оказало содействие. Я не возражала даже против неописуемой боли, столь велико было наслаждение, но чрезмерные габариты дильдо не позволяли ввести его до конца. Отчаявшись, я отважилась на последний мощный толчок, однако инструмент при этом выпал, оставив меня безутешной.

«Ах, — плакала я, — хоть бы Верланд был рядом. Неважно, какие у него размеры, уж с ним-то я бы поладила. Да, ради него я бы вытерпела все, даже помогла бы ему истязать меня и умирала бы от счастья, покуда он был бы во мне. Такая боль стала бы наслаждением. Я обняла бы его крепко, насколько возможно, и он сделал бы то же самое со мною. Я покрыла бы его уста и очи горячими поцелуями, а он с готовностью ответил бы на мои порывы. Я бы его стала боготворить и обожать. Души наши стали бы одной душою посредством единения наших тел. Ах, Верланд, почему ты не со мною? Ты мог бы делать со мной все, что угодно. Почему ты не приходишь ко мне, жестокое чудовище? Я одна, увы, и со мной нет ничего, кроме обманчивой копии, жалкой замены, которая лишь усугубляет мою печаль и отчаяние. Проклятый инструмент, — продолжала я, обращаясь к дильдо, а сама мстительно сотрясала его, — поди прочь услужать несчастным, ибо я не вижу в тебе никакой пользы. Мой палец в тысячу раз лучше тебя». Не будучи голословной, я тут же обратилась к своему персту и наградила себя таким блаженством, что совсем забыла о дильдо. В изнеможении откинувшись на кровать, я заснула с думами о милом Верланде.

Наутро я встала, оделась и в клочья порвала монашескую вуаль, которую отождествляла с символом рабства. После этого на сердце полегчало, ибо я рассматривала свой поступок как первый шаг к освобождению. Пока я мерила шагами комнату, взгляд мой упал на окаянное дильдо. Я подняла его и положила на кровать, где начала внимательно его изучать. Совершенство этого инструмента не могло не вызвать восхищения. Я поглаживала его и дивилась его длине, а толщина у него была такова, что я напрасно пыталась свести кончики пальцев, обхватив его ладонью. Какая досада, что это дильдо оказалось слишком велико и я не сумела воспользоваться им.

И хотя было ясно, что оно не для меня, я все-таки подняла юбку и сделала еще одну попытку ввести его, но это вызвало такую же жгучую боль, что и давешней ночью. Однако я так возбудилась, что вновь прибегла к помощи перста. Никогда прежде я так жестоко не мастурбировала. Мой палец, словно поршень, ходил туда-сюда. Когда я кончила, в голову пришла мысль, наполнившая меня гордостью. Терять мне было нечего, поэтому я решила покинуть монастырь, купаясь в лучах славы. Я вознамерилась показать хитроумное устройство аббатисе и насладиться ее реакцией.

Направляясь в покои матушки аббатисы, я предвкушала тот ужас, в который ее ввергнет созерцание дильдо. Застав ее одну, я лукаво произнесла:

«Полагаю, вы понимаете, что после того, что вы вчера учинили надо мной, я не могу оставаться в монастыре».

Аббатиса посмотрела на меня с удивлением, и, поскольку она ничего мне не ответила, я посчитала себя вправе продолжать:

«Если бы я действительно совершила что-либо дурное, я бы заслуживала наказания, но дело в том, что ничего плохого я не совершала. Напротив, подлый Верланд причинил мне зло, а у меня не было способа защитить себя. Простого выговора оказалось бы вполне достаточно. Вам не следовало применять ко мне силу».

«Выговора? — язвительно переспросила аббатиса. — Простой выговор за подобный проступок? Тебя наказали в назидание остальным, и если бы не заступничество твоей матери, которую мы уважаем как святую женщину, мы бы не потерпели твое присутствие в нашей обители».

«Однако не все провинившиеся несут наказание», — с жаром возразила я.

«Назови мне, кого ты имеешь в виду, и они получат по заслугам», — ответила настоятельница.

«Вы знаете, что я не паду так низко, — парировала я, — но ищите их среди тех, кто вчера столь бесчеловечно унижал меня».

«Ты заходишь слишком далеко, — разгневалась аббатиса. — Твое сердце и твой разум развращены и испорчены. Мало того, что ты недостойно ведешь себя, ты еще и клевещешь на целомудреннейших из женщин, которые могут служить образцом добродетели и святости».