— Как же! — он ухмыльнулся. — Всю жизнь бы позировал Феофану Алексеевичу… Отсидишь положенное — сразу выдаст зарплату. А краску на полотно кладет — глазам больно…

— Почему Ляпин не пожелал открыть ваше имя? — прервал его инспектор.

— Нельзя, — Кувшинов вздохнул. — Я три раза в отрезвителях спал… И с женами у меня неудачи… Ежели начальство ляпинское про это узнает, оно Феофана Алексеевича прищучит: почему, мол, такого сукиного сына изображаешь! Разве мало вокруг путевых и знатных? — он стал пить прямо из чайника, гоняя кадык, как поршень. — Лицо у меня, сами видите, — игра природы. Мне Ляпин не раз повторял: у тебя, говорит, Гера, богатейшая рожа!

От сантехника Савин ушел в плохом настроении. Версия, связанная с загадочным натурщиком, отпала. Инспектор решил шире опираться на массы. В один из вечеров диктор телевидения попросил всех, кому известно хоть что-нибудь о судьбе исчезнувшей картины, сообщить по такому-то телефону.

Тем временем нашли сторожа. Его обнаружили в курортном южном городе, благодаря маленькой заметке «Не уверен — не заплывай», напечатанной в местной газете. В ней рассказывалось о том, как отдыхающие Хноплянкин и Буйлицкая заплыли в море на надувном матрасе, остались без сил и были подобраны сейнером на вторые сутки.

Через несколько часов сторож уже сидел в кабинете Савина и, размазывая по лицу слезы, чистосердечно рассказывал, как три года назад грешил на базе «Плодоовощторга».

— Теперь о портрете, — сказал инспектор.

— Каком портрете? — удивился сторож.

— Исчезнувшем с выставки…

О, как казнил себя Хноплянкин! Разве мог он подумать в то утро, когда за ним приезжала милицейская машина, что речь идет всего лишь о картине…

— Портрет на месте, — пробормотал сторож.

Хноплянкина привезли на выставку. Он подошел к огромному полотну «Завтрак дровосека» и вытащил из-под него пропавший портрет.

— Не выдержал я ихнего жуткого взгляда, — упавшим голосом отвечал Хноплянкин, кивая на суровый лик сантехника. — Две ночи терпел, а на третью не выдержал, спрятал. А утром вынуть забыл…

За неделю до конца работы выставки портрет вернулся на свое законное место. Слухи о возвращении шедевра распространились по городу, и вереницы горожан вновь потянулись в зал. Говорили, что похититель потребовал десять тысяч рублей выкупа и футболист-меценат внес за художника нужную сумму. Говорили также, что теперь картину охраняют специальными лучами…

Ажиотаж был велик. Председатель жюри в интервью корреспонденту городской газеты отметил работу Ляпина, назвав ее новым шагом в портретной живописи. Картина была отобрана для зональной выставки. Ляпин, покинув скит, устроил товарищеский ужин, где целовал всех подряд и кричал: «Все мы в долгу у искусства!»

Через пару дней, откликнувшись на телеобъявление, в кабинет инспектора вошел завхоз школы № 17 и прислонил к стене портрет сантехника Кувшинова.

— Два года висел, — огорченно пояснил гость. — Заказывали большого ученого по фамилии Лейбниц…

Затем пришли гонцы с фабрики мучных изделий, неся как икону портрет все того же Кувшинова, доставшийся фабрике за триста рублей. На сей раз сантехник выступал в качестве изобретателя лапши.

Третий портрет принесли спортивные деятели общества «Мышца». Кувшиновский лик провел в обществе год, исполняя роль родоначальника Олимпийских игр.

Все три картины инспектор привез в мастерскую Ляпина.

Феофан держался с достоинством.

В город приехал певец. Любимец континентов.

Соловей века. Пеле своего дела.

Только родившиеся в рубашке попадают на его концерты. Родившиеся без рубашек слушают его пластинки.

Услада юных дев и впечатлительных домохозяек — голос его плывет над землей. И в дворовых беседках рука, уже готовая вогнать в стол «азик», вдруг повисает в воздухе. И чабаны на горных пастбищах рыдают над транзисторами, обняв суровых волкодавов. И в общежитиях камвольных комбинатов становится так тихо, что комендантам чудятся «аморалки». Такой певец приехал в город.

Приехал случайно и неожиданно. Он летел из Рима в Токио, но тайфун «Катя» закрыл Токио, и самолет сделал вынужденную посадку. Мудрые отцы из филармонии преподнесли певцу хлеб-соль, ключи от города и лошадь Пржевальского. Отказаться от концерта после такого приема он просто не мог.

Билеты были проданы раньше, чем население устремилось к кассам. Певцу был предоставлен лучший зал. В день концерта пилоты местных авиалиний докладывали об огромном скоплении народа в одной точке города.

Не имеющие билетов угрюмо провожали взглядами счастливчиков, спешащих на концерт.

У затянутых паутиной касс бодрствовали печальные оптимисты.

Они ждали чуда.

До начала концерта оставалось десять минут.

К даме с мужем, грустившим на тротуаре, подошел плохо выбритый гражданин в сапогах и, оглянувшись, тихо спросил:

— На концерт желаем?

Лицо его свидетельствовало о непричастности к богеме, а пары сивушных масел, клубящиеся над гражданином, заставляли усомниться в его возможностях. И все же супруги ответили «да».

Гражданин пригласил их следовать за ним, и через несколько минут они очутились на каких-то задворках. Здесь уже стояли две девушки-студентки, молодой прораб и старушка с небольшими усиками. Все они нетерпеливо переминались с ноги на ногу и преданно смотрели на спасителя.

Спаситель придирчиво осмотрел собравшихся и сказал:

— Зовут меня Алик. Слесарь-краснодеревщик. Беру рупь с носа. Платить вперед!

Собрав деньги, Алик вдруг наклонился и, икнув, открыл какой-то люк.

Из отверстия потянуло болотными кошмарами и ужасами инквизиции. Девушки-студентки заглянули и пискнули. Старушка охнула и перекрестилась. Дама в цигейковой шубе сказала что-то по-английски, и муж проглотил таблетку. Прораб сосредоточенно плевал в дыру.

Видя смущение клиентов, слесарь Алик привел сильный аргумент:

— Да ради такого певца куда хошь полезешь!

Он спрыгнул первым, и откуда-то издалека донесся его крик:

— После третьего звонка в зал не пустят!

Это решило дело. Студентки закрыли глаза и с визгом повалились в дыру, где их ловил хохочущий от счастья Алик.

Прораб присел и исчез, как десантник в люке самолета. Даму в шубе муж опускал долго и осторожно. Дама непрерывно давала ему советы по-английски и уходила под землю, как скульптура греческой богини в трюм корабля.

Наконец все, кроме старушки, очутились внизу. Старушка семенила вокруг люка, раздираемая противоречиями.

— Бабка! — орал Алик из-под земли. — Не тяни резину! Рупь накроется!

Он знал людские слабости. Вспомнив о рубле, старушка перекрестилась и с криком полетела в преисподнюю.

Первое, что она почувствовала, были руки сатаны, схватившие ее.

Первое, что она увидела, были зубы сатаны, лязгнувшие, как трогающийся товарняк.

— Цыц! — сказал сатана Алик, и она успокоилась.

Отряд двинулся в путь. Первым шел слесарь-краснодеревщик с фонариком, за ним студентки, далее бабуся, дама с мужем. Замыкал шествие бравый прораб.

Спертый воздух подземелья, темнота и луч фонарика, шарящий по стенам, навевали тревожные мысли. Не хватало только крысиного писка, летучих мышей и сточных вод. Насмотревшись фильмов, где в нишах звенят цепями скелеты и страшные клоаки хранят свои тайны, путники притихли.

Под ногами бабушки что-то зазвенело. Она подпрыгнула и заголосила. Луч фонарика выхватил груду костей. С истошным воплем старушка умчалась в темноту.

Алик поднял одну кость, зачем-то понюхал и хмыкнул.

— Раздавила, старая, лампы дневного света, спортила!

Супруги предложили, чтобы Алик довел всех до места, а потом пошел искать беглянку.

— Это нечестно! — закричали студентки. — Потомки нас осудят!

Все посмотрели на строителя. Строитель думал.

«Дама с мужем, — размышлял он, — а студентки без мужа».

— Надо искать бабку! — твердо сказал он.

Нашли ее не скоро. Старушка сидела на камне и вязала в темноте кофточку.