На сей раз Ганнону слова не дали. С речью перед римлянами выступил сенатор, оставшийся в истории безымянным, но которого Полибий (III, 20, 10) охарактеризовал как самого знающего из своих коллег. Отвечая на заданный вопрос, он выстроил целую систему хитроумной аргументации. Прежде всего, заявил сенатор, иноземной державе не пристало требовать отчета от карфагенского военачальника, который несет ответственность за свои действия только перед своим правительством. Поэтому вопрос сводится, в сущности, к следующему: нарушил или нет упомянутый военачальник, когда атаковал Сагунт, какой-либо договор, заключенный Карфагеном. Единственным относящимся к делу договором следует считать договор Лутация, подписанный с Римом в 241 году по окончании Первой Пунической войны. Однако на Сагунт этот договор не распространяется, поскольку в то время город еще не объявил себя союзником римского народа. Что касается соглашения с Гасдрубалом, подписанного в 226 году, даже если допустить, что положение Сагунта оговаривалось в нем отдельной статьей, то Карфаген не может считать себя ответственным за пакт, заключенный помимо его воли одним из его представителей в Испании и не одобренный карфагенским сенатом. В конечном итоге Карфаген повел себя в том же духе, что и сам Рим, не удовлетворившийся договором между Лутацием и Гамилькаром от 241 года и после народного обсуждения потребовавший ужесточения его условий для карфагенской стороны. Карфагенский оратор закончил свою речь на высокой ноте, практически загнав римских послов в угол. «Дайте наконец вашей душе разрешиться от бремени, с которым она так давно уже ходит!» — воскликнул он, впрочем, может быть, что это образное выражение на самом деле принадлежит Титу Ливию (XXI, 18, 12). Ловкость, с какой карфагенянин поставил их перед необходимостью принять решение немедленно, привела римлян в замешательство. Глава делегации вместо ответа зажал пальцами ткань своей тоги и лишь потом проговорил: «Мы принесли вам на выбор мир и войну. Берите то, что вам больше нравится». Верные себе, карфагенские сенаторы сейчас же «отбили мяч»: мы, дескать, оставляем выбор за вами. Тогда Фабий, выпустив из пальцев складку тоги, произнес: «Мы объявляем войну».

Великие исторические минуты иногда нуждаются в особой режиссуре, в образах, посредством которых подчеркивалась бы исключительность момента. Нам кажется совершенно несущественным, имел ли место на самом деле театральный жест Фабия или это позднейшая выдумка. Важно другое: этот жест идеально символизирует двойственность описанной ситуации. Решение о начале войны, которой предстояло перевернуть судьбы тогдашнего мира, было принято Карфагеном без особого на то желания, исключая один-единственный клан, правда, уж этот-то клан прямо-таки пылал воинственным духом. Но даже если в Совете старейшин существовала прослойка, считавшая, что в 219 году сложился не самый удачный расклад для борьбы с таким сильным противником, как Рим, поскольку завоевание Испании и полное ее покорение еще далеко не завершились, а сам Рим, успевший после войны в Иллирии навести порядок на своих восточных рубежах и усмирить кельтов, существенно окреп, тем не менее все карфагенские сенаторы, за исключением, быть может, одного Ганнона, прекрасно понимали: если не ответить на вызов Рима в связи с Сагунтом, можно проститься не только с уважением в глазах испанцев, но и разом перечеркнуть все результаты кропотливого двадцатилетнего труда на Иберийском полуострове. А ведь эти достижения после утраты Сицилии и Сардинии были Карфагену насущно необходимы! Поэтому и пришлось им брать на себя формальную ответственность за конфликт. Что касается Рима, то после решения македонской проблемы сторонникам вооруженного столкновения с Карфагеном ничего не стоило порвать узду, удерживаемую осторожными Фабиями. Для Эмилиев, Корнелиев Сципионов и близких к ним кругов речь уже шла не только о том, чтобы отомстить за маленький испанский город, вставший под римскую защиту и раздавленный Карфагеном у Рима на глазах. Речь шла о том, чтобы нанести удар по жизненным интересам Карфагена, все равно, в Испании или в Африке. Подтверждением этому служит тот факт, что весной 218 года оба вновь избранных консула получили каждый по «своей» провинции. П. Корнелий Сципион собирал войско для похода в Испанию, а Тиберий Семпроний Лонг отбыл на запад Сицилии, в Лилибей, где формировал армию для вторжения в Африку. В ответ на этот стратегический план гений Ганнибала готовил свою стратегию, но в Риме, конечно, о ней еще не подозревали.

Надо думать, что меньше всех тому обороту, который приняли события, удивился сам Ганнибал. Шансов на то, что Рим никак не отреагирует на осаду и взятие Сагунта, хотя бы и с опозданием, почти не было, с другой же стороны, он отлично знал, что в Карфагене его надежно прикрывает баркидский клан. Поэтому готовиться к осуществлению плана, наверняка задуманного давно, он начал загодя. И хотя у нас нет никаких тому материальных свидетельств, кажется более чем вероятным, что не позже 219 года, а возможно, и еще раньше он уже прощупывал почву в областях, населенных вольками (Русильон), а также салиями и аллоброгами. Через переводчиков он вел переговоры с обитателями земель, через которые пролегал задуманный им маршрут. И мы знаем совершенно точно, что накануне осуществления своих планов он принимал в Новом Карфагене депутацию галльских племен. Не будем забывать, что в те времена расстояния казались куда длиннее, чем теперь, поэтому, принимая то или иное решение, требовалось проявить недюжинные способности к предвидению. Согласно отчету, составленному неким флорентийцем в XV веке, путешествие от Барселоны до Монпелье занимало в среднем 10 дней. Очевидно, в эпоху Ганнибала, когда дороги были хуже, а путь опаснее, да и подходящего места для ночевки могло не оказаться, этот срок мог быть еще длиннее, пусть и ненамного. Медлительность тогдашнего сообщения имела и свои преимущества, примером чему может служить знаменитый в античности анекдот про милетского военачальника Гистиея, написавшего секретное донесение на выбритой голове гонца: за время пути волосы успели вырасти, скрыв текст письма.

После взятия Сагунта Ганнибал отвел войско на зимние квартиры в Новый Карфаген. Здесь он и получил сообщение о результатах римского посольства в Карфаген. Начиналась зима 219/18 года. План будущей кампании у него уже созрел, и судить об этом мы можем по тому, что он на всю зиму распустил по домам солдат-иберов — отдыхать и набираться сил. Сам же он посвятил это время осуществлению целого ряда мер, как наступательного, так и оборонительного характера. Для укрепления африканских гарнизонов он направил в метрополию несколько отрядов иберов: 13 850 пеших воинов, в чье вооружение входила кетра — небольшой круглый щит; 1200 всадников и 870 пращников-балеарцев. Эти цифры приводят и Тит Ливий (XXI, 21, 12), и Полибий (III, 33), причем последний дает объяснение их поразительной точности. Оказывается, Ганнибал приказал выгравировать эти данные на бронзовой табличке, хранившейся на мысе Лациний, в Южной Италии, где Полибий и имел возможность лично с ними ознакомиться. Подкрепление предназначалось для обороны Карфагена и других пунийских городов, в частности города «метагонитов», как называет его Полибий (III, 33, 12–13). Речь идет о поселениях нумидийского племени масесилов, на месте которых ныне стоит алжирский город Константина (J. Desanges, 1980, р. 188). Здесь же Ганнибал приказал набрать четыре тысячи юношей из лучших местных семейств — помимо помощи гарнизону они одновременно выполняли и роль заложников. Напротив, из Африки он вызвал в Испанию значительные контингенты разных родов войск.

Заботиться об охране своих испанских владений его заставляла уверенность в том, что по возвращении из Карфагена римские посланцы направятся объезжать северные области Иберийского полуострова, рассчитывая склонить на свою сторону местное население (Тит Ливий, XXI, 19, 6–8). В Каталонии тогда обитали баргусии и близкие к ним вольциане; не исключено, что последние являются теми самыми вольками, которые удерживали Русильон. И хотя римляне получили от вольциан совсем не тот ответ, на который рассчитывали, — руины Сагунта, разумно возразил им вождь этого племени, не лучшая приманка к союзу с Римом! — необходимости превратить большую часть Испании в надежный «оплот» Карфагена это не отменяло. Своему брату Гасдрубалу, на которого он собирался оставить Испанию, Ганнибал передал под командование пешее войско, усиленное 11 855 африканцами, тремя сотнями лигурских и пятью сотнями балеарских пращников. Неплохим подспорьем должен был стать и 21 слон. Конное войско Гасдрубала также в основном состояло из африканцев: 450 «лиофиникийцев» — солдат смешанных кровей родом из тунисского Сахеля, но главным образом 1800 нумидийцев и мавров.