Ладно, либо ряса сотворила чудо, либо и в самом деле нужда заставила, только Вито Скардо стал примером для всей общины. Честный, скромный, благоразумный — на женщин не смотрит, даже если встретит их на дороге. А милостыню просить умел так ловко, что цены ему не было, лучше брата Анджелико, и этим все сказано. Люди, видя, как он изменился — ну прямо святой! — говорили:

— Это сотворил святой Франциск. — И подавали милостыню.

Однако еще мешала ему жить эта дрянь, которая хотела лишить его куска хлеба, эта кума Меника, жена Скарикалазино: после того как мужа ее отправили на каторгу за избиение той ночью, она искушала его даже в церкви, обжигая пылкими взглядами и подсылая с записочками то одну приятельницу, то другую. Однажды, когда он возвращался поздно вечером после сбора подаяния и на дороге не было ни души, она как прижмет его грудью к ограде своего участка, после того-то, как поставил ее в дурацкое положение — ни вдова, ни мужняя жена!.. После того, что она сделала ради него!.. Как терпела мужнины побои!.. Да, да! Вот они, синяки! Едва ли не разделась прямо там же, где была, за изгородью. Изгородь густая, время позднее, на дороге никого… Славный святой Франциск, если Вито Скардо устоял тогда, как Иосиф Еврей[24], то заслуга в этом целиком ваша.

— Сестра моя, — ответил он, — сестра моя, каторгу отбывают и возвращаются, а если меня выгонят из монастыря, что я тогда буду делать, скажите-ка мне, что?

Он поведал об этом приключении падре приору на исповеди, мол, плоть — дьявольское искушение. «Он себе на уме!» — подумал приор. Но вынужден был и на этот раз уступить — перевел его из сборщиков милостыни во внутреннюю службу монастыря. Вито, весьма довольный, шагал своей дорогой. Служил и нашим и вашим, лавируя между теми и другими, потому что монастырь — это маленькая вселенная и слуги божии враждуют между собой. И когда они лупили друг друга так, что только миски летали по трапезной, Вито Скардо был в стороне. Вовремя и кстати умел погладить по шерстке важных персон, находил свой подход к каждому — брата Серафино потчевал хорошим табачком из Ликодии[25], закрывал глаза на то, что делается у брата Мансуето в привратницкой, с падре Летторе[26] льстивые речи разводил.

— Ах, как же милостив к вам господь бог! Как много вы знаете, ваша милость!

— Сын мой, ведал бы ты, чего мне это стоило! Видишь, я уже совсем седой. А что толку? Падре Летторе — и больше ничего.

— Безобразие! Ведь всегда так: чем больше человек заслуживает, тем меньше его ценят… Я-то понимаю, и будь я священником, будь у меня свой голос в капитуле[27], когда выбирают приора…

Беда в другом была. Чтобы стать послушником и получить право служить мессу, нужно было хоть немного знать латынь и внести в монастырскую казну двадцать унций. Что касается латыни, тут куда ни шло, Вито Скардо добился-таки своего — до одури потел над книгами, словно Иисус в Гефсиманском саду[28], прислушивался к священникам, и, набычив свою упрямую крестьянскую голову, которая если уж чего захочет, своего непременно добьется, он с помощью бога и падре Летторе сумел вложить в нее все, что нужно. Но найти двадцать унций — это было уж совсем непосильное дело. Мысль об этом гвоздем сидела у него в мозгу с утра до вечера. Он терпел всяческие воздержания и лишения, не говоря уже о постах, так что только кожа да кости теперь от него оставались, и верующие шептались, что под рясой он еще и власяницу надевает. В церкви он был услужлив со всеми, предупредителен с дочерьми важных особ, которые исповедовались у приора, а патриарха святого Джузеппе[29] так почитали, что вдова Бронья даже пожелала поставить тому новый алтарь, и в этом целиком была его заслуга. Короче, если патриарх не поможет раздобыть деньги, чтобы сделаться послушником и полностью предаться богу, значит, нет ничего святого, вовсе нет.

— Уж не думаешь ли ты стать папой? — смеясь, спрашивал его иногда приор.

А он, простак простачком, отвечал:

— Папой — нет.

Ладно, раз уж патриарх не хочет ему помочь, он, Вито Скардо, сам сотворит чудо. Вдруг разнесся слух, что он вылечивает ослов и мулов каким-то своим, только ему одному известным способом, — и люди верили. А не было этой веры, не помогали никакие его травы, и больные животные подыхали. Потом он стал угадывать числа, которые выиграют в лотерее, — словно озарение свыше нисходило на него и внутренний голос говорил: «Выйдет такой-то номер, и такой-то, и такой-то». Он, конечно, противился этой милости божией, он, простой монастырский прислужник, не имевший еще сана священника. Он сопротивлялся этому искушению, считая себя недостойным, притворялся глухим и глупым, даже уши затыкал, когда эти несчастные любители лото бегали за ним следом, умоляя:

— Ради святой рясы, которую вы носите!.. Ради памяти к вашим усопшим!.. Ради того, ради другого!.. Только два слова, и вы спасете нас от беды!

Тем временем числа, которые вертелись у него в голове, выдавали его пальцы, указывавшие их помимо его желания, пока он поглаживал бороду и подавал знак:

— Тише!

Кто догадывался об этом и подсматривал эти числа, тот выигрывал по крайней мере дважды.

Падре приор, человек прямой и грубый, вызвал Вито Скардо к себе и устроил ему хорошую головомойку.

— Что за игру вы придумали? Что все это значит?

Тот, опустив голову, молитвенно сложив руки — само раскаяние, ответил: мол, это значит, что господь призывает его в лоно церкви и если его не возьмут в монастырь послушником, то он уйдет и станет жить отшельником на вершине холма. Брат Джузеппе Мария догадался, конечно, что за этим скрывается.

— Чтобы самому стать святым, да? И лить воду на свою мельницу?

Вито Скардо даже не понял:

— Воду?.. Святым?.. Мельница?..

— А двадцать унций, которые надо внести за право служить мессу? Есть у тебя эти двадцать унций? А? — добавил приор, чтобы закончить разговор.

— Двадцать унций?..

Как он раздобыл их, этот пройдоха Вито Скардо, один бог знает да он сам. Или это были церковные доходы, как болтали злые языки, деньги, украденные у самого святого Франциска из того подаяния, которое собирал Вито Скардо, или вдова Бронья помогла и тут, позволив размягчить свое сердце, или это была щедрая милость какой-нибудь другой благотворительницы, спасавшей душу. Как раз тогда жена Скарикалазино продала участок, принадлежавший ей. Так или иначе, объявился вдруг нежданно-негаданно отец Вито Скардо, человек, само прозвище которого — Маланната (Неурожайный Год) — говорило о том, что он собой представляет, — нищий оборванец, способный с родного сына содрать шкуру, чтобы свою залатать, и выложил денежки, которые надо внести в монастырскую казну:

— Вот тут двадцать унций!

Приор, еще искавший какие-то предлоги, хотел узнать, откуда они у него появились. Но Вито Скардо, прослезившись от волнения и благодарности, обнимая своего отца и целуя ему руки, сгреб свои монеты и пригрозил послать все к черту.

— В таком случае позвольте распрощаться! Я оставляю вам рясу и ухожу, если не хотите спасти мою душу с моей же помощью.

— Этот дьявол еще задаст нам жару! — сказал потом в капитуле падре приор. И он верно подметил это, потому что ему подсказывало сердце.

Ладно, лишь бы убрать подальше — отправили его послушником в соседнюю провинцию, в картезианский монастырь Санта Мария. Монахи тем временем размышляли, что же произрастет из этого зерна — пшеница или плевел. А Вито Скардо и не слышно стало. Совершил обряд, сделался послушником, поколесил немного по белу свету, как того хотелось его начальству, и вернулся с новым именем — брат Джобаттиста из Милителло, теперь уже монах с большой бородой, в которой кое-где пробивалась седина.