– Помню, как один раз родители оставили ее за старшую.

– Продолжайте.

– Она стояла в коридоре и писала на пленку, как мы деремся с Барб. И потом она меня этой кассетой месяц шантажировала. Запугивала. Заставляла заправлять ей постель, приносить ей всякую дребедень.

– А с Барбарой она себя так же вела?

– Да не в этом дело. Вот я, сколько уже хожу сюда, лет пять наверно, а до вас до сих пор не дошло, что значит записывать на пленку кого-то в моей семье. Неужели до сих пор не доперло?

– А эта тема моя, кофе с цикорием. Он мне его подгонит.

– Да, но есть и плохая новость: он хочет себе десять чашек, а не семь.

– Ты захватил торт с марципанами для Джилл?

– Ты про ту фигню с бассейном?

– Нет, я про обычный торт.

– У врачей всегда хорошие новости пока не загнешься.

– Кстати, по поводу врачей, че за херня у тебя там с простатой?

– Херня у меня приключилась, Ти. Если честно, то рак.

– Врачи надеются сохранить ему глаз, придется делать пересадку роговицы.

– Пересадка мозгов ему не помешает.

– Никто тебе не мешает.

– Дженис к драмам магнитом тянет. Она упивается страданиями.

– Она вам никого не напоминает?

– В детстве в ней что-то было, понимаете? У нее были роскошные волосы, хорошая фигура, ее сверстники по жизни таскали мне мороженое, дарили бейсбольные карточки, целовали мне жопу, чтобы подружиться с ней.

– По-моему, вы ей слегка завидуете.

– Ни один парень не захочет, чтобы его сестра стала шалавой.

– Она к вам не приставала в сексуальном плане?

– Господи Иисусе, вы бы шли уже свою бошку чинить! Сперва моя мать, а теперь я хочу свою сестру трахнуть?

Я скажу вам, что я унаследовал – свою мать. Дженис потрахивалась, она уссыкалась над этой парашей. Но вот скитания закончились, она вернулась домой и хочет свою долю. Вот, что я вам скажу: ни шиша она не получит, потому что это я заработал все шрамы, так что доля эта моя.

Пошел на сговор с правительством без всякого суда. Может, они засадили электрошоком ему по яйцам и жестоко избивали его резиновым шлангом. Ты об этом не задумывался?

– Я зашла в видеопрокат за фильмом "Накдаун", и угадай, что?

– Фильм оказался не про боксеров?

– Я узнала, что нашего сына-лгунишку уволили три недели назад.

– Из видеопроката? Ты как умудрился? Туда даже макак в менеджеры набирают.

– Он сгребал рекламную продукцию и продавал ее. Постеры, рекламные щиты.

– Боже, да с ней даже невозможно разговаривать.

– Ты че, издеваешься? Да ты ей ноги целовать должен. Если бы не она, я б еще в нежном возрасте вышеб бы из тебя все твои щенячьи зубки одним ударом.

У геев это обычно. Скрытный образ жизни заставляет их искать обходные пути.

– Когда ты был в коме, я сказала, что люблю тебя, помнишь?

– Нет.

– Надо говорить тебе это почаще.

Обожаю звук французской речи, так элегантно.

Мы с Тони ездили в Майями, он по-испански где-то шесть слов знает, но с местными он там отжигал как Рекардо Мантебан, или как его там?

– Глянь на эти облака, это ж парижское небо.

– Кто ж все это построил…

Смотри, с сиськи дерьмо не забудь соскрести.

Ну когда у нас в семье гей? Завтра к нам приедет поговорить протестантский священник из Денвера. Эксперт. Но так стыдно перед святым отцом.

Муж приходит домой с уткой подмышкой и говорит: «Ну вот эту свинью я и потрахиваю». «Это не свинья, а утка». Муж: «Это я о тебе».

А еще детективы из убойного сообщили, что Вито воткнули в жопу бильярдный кий.

– Я вижу вам уже сообщили новость. Это был Фил.

– Шерлок Холмс пожаловал.

– Как там принц Альберт?

– Во Франции его бы там за своего приняли. Там эти придурки тоже любят балду попинать. По крайней мере, заставил его сполоснуть мусорные баки.

– Люди будут ждать ответной реакции.

– Про эту херню я тебе и говорил.

– Завалим одного из парней Фила?

– Джо Пабаба залупил на Карла Гамбини, убивали ребят из организации. Война шла семь лет. Сколько мне еще говорить об этом? Когда парни воюют, они не зарабатывают.

– Он живет в Белвилле. Во Франции тоже есть Белвилль.

– Насчет свидания ты пошутила, надеюсь. Ему лет двадцать шесть.

– Да ну?

– Как-то ночью, это случилось в больнице, когда Тони лежал при смерти, он на минуту очнулся и произнес: "Кто я, куда я иду?" В тот момент я не понимала, что он имел в виду, но придя сюда, я чувствую тоже самое. Странно, да?

– Давай я тебя сфоткаю.

Мы так сильно дергаемся. Иногда кажется, что мы только этим и занимаемся, а в итоге – бац! – и все. Все это просто исчезает.

Отец всегда говорил: «Ненавидь грех, но люби грешника».

Я ненавижу собственного сына, как вам такое? Я прихожу домой, а он сидит в одних трусах, торчит в каких-то чатах, тусуется с очередным дрочилой, хихикает как школьница. Так и хочется разворошить ему физиономию! Собственному сыну. Как вам такое?

Знаете что? Если бы Кармелла давала бы драть Эйджея так, как драл меня отец, то он наверняка бы вырос с яйцами.

Да я не смог бы ему вмазать, даже если бы захотел. Это все гены Кармеллы. Он охренеть какой мелкий. У них все в семье мелкие. На ее отца подуешь, и он свалится.

– Знаешь, что странно, Ро? Когда едешь куда-нибудь впервые, все эти люди существуют всего лишь в твоем воображении, пока не пребываешь на место. Будто раньше их никогда и не было, пока ты их не увидишь. И для них тебя тоже не существует.

– Не знаю, может, ты более склонна к философским размышлениям, чем я.

– Не-не, просто мысль пришла в голову, вот и все. Знаешь, вот когда умираешь, жизнь продолжается без тебя, как в Париже, пока мы сюда не приехали.

Он умер, ушел! Че я могу поделать? Свечку поставить? Я представляю его с отцом, его любимой бабушкой и Иисусом.