— Так точно, товарищ командир, слушаюсь.

7 ноября выдалось солнечное утро. Вокруг — холмистая выжженная степь, а прямо перед нами, на высокой горе, все тот же хутор Лог, который мы еще должны взять.

Красноармейцы успели немного окопаться. Около землянок стоят бачки великолепного борща с обильным количеством крошенки из говяжьего мяса и свинины. Если бы дать такой борщ в Москве, на него бы буквально набросились, но сейчас никто не притрагивается — все хотят пить. Вспоминаю, что в последний раз вдоволь пили воду днем 5 ноября, перед началом первого боя. С тех пор прошло почти двое суток.

Начхоз сообщил, что волы и верблюды были заняты срочными боевыми перевозками, но через 2–3 часа он пришлет нам воду в достаточном количестве.

Красноармейцы временами посматривают на дорогу, по которой должны подвезти воду. Только комсостав и коммунисты стараются не говорить о жажде. Но вот и вода привезена. Ее быстро разбирают по фляжкам, тут [87] же пьют с жадностью. Подвозят еще 3–4 бочки. Утолив жажду холодной водой, красноармейцы раскладывают костры, кипятят чай. Все наелись досыта борща и внимательно слушают активистов, читающих вслух газету, присланную Магидовым. Настроение хорошее. Разговоры идут о Москве, о родных, о празднике 7 ноября.

Под Логом мы простояли 8–10 дней. Пищу, воду и газету доставляли аккуратно. Начхоз прислал даже немного соломы, которую постелили в землянках.

Справа и слева в 2–3 километрах стояли полки нашей же Коммунистической дивизии, с которыми мы установили хорошую связь. Помню, как к нам приехал знакомиться эскадрой кавалерии: все с карабинами, у некоторых пики и револьверы, шашки разные, но в большинстве казачьего образца. Одеты тоже по-разному: в кожаные куртки, ватники, шинели. Усатые, загорелые лица. Мы хорошо поговорили с ними.

А однажды пришел бронепоезд и простоял у нас несколько часов. Мы побывали на нем и познакомились с личным составом. Красноармейцы и комсостав сплошь молодые, сильные ребята. Обращались они друг к другу на «ты» и называли один другого по имени.

В нашем полку отношения между комсоставом и рядовыми были иные — получая приказания от старших, младшие отдавали честь. Помню, это очень понравилось комбригу. Он всецело разделял точку зрения, что такая форма отношений военным подходит гораздо больше.

Находясь на позициях близ хутора Лог в течение нескольких дней, наши красноармейцы заскучали. Обходя позиции, я во всех ротах слышал один и тот же вопрос:

— Когда же в наступление?

Наконец, долгожданный приказ поступил.

Мы должны начать наступление лишь после артиллерийского обстрела неприятельской позиции. Все с нетерпением ожидаем батарею. Пришел артиллерийский наблюдатель. Он долго осматривал позиции белых, затем взял телефонную трубку, назвал цель, расстояние и подал желанную команду:

— Огонь!..

Четыре орудия бьют одно за другим.

Наши роты, соблюдая дистанцию, быстро продвигаются к хутору. Белоказаки почти не отвечают на наш [88] огонь. Позднее выяснилось, что они отошли, оставив небольшое прикрытие, и Лог мы взяли почти без сопротивления.

Это была настолько легкая победа, что она даже вызвала разочарование.

Зато после первого боя под Логом мы потеряли ранеными и убитыми около 300 человек. Большие потери понесли и от болезней.

— Тает полк, — все чаще и чаще приходилось слышать в ротах.

Полк действительно остро нуждался в пополнения, но решить эту задачу было нелегко. Нам хотелось, чтобы по своему составу он по-прежнему оставался бы полком рабочей Москвы. Это наше желание разделял и К. Е. Ворошилов, сам потомственный пролетарий, революционер-большевик. Оставляя пост командующего 10-й армией и уезжая из Царицына 17 декабря 1918 года, он писал в Москву:

Большую помощь в пополнении полка московскими рабочими оказывали Рогожско-Симоновский райком партии [89] и райсовет. Они шефствовали над полком не только во время его формирования, но и позже, когда мы были уже на фронте. По договоренности с Военным комиссариатом Москвы для пополнения 38-го полка в районе было решено создать особый запасный батальон.

Верным нашим другом в Москве был Емельян Ярославский, с которым я все время поддерживал связь.

Однажды в Царицыне я получил от Ярославского маленькое письмо такого содержания:

Сохранились у меня и некоторые телеграммы из Москвы. В одной из них, переданной по распоряжению тов. Ярославского, говорилось:

Положение красноармейцев с наступлением осени резко ухудшилось. Плохо одетые и обутые, они стали испытывать новые лишения и невзгоды — от холодов. Кроме того, изменились и формы боевых действий. А после взятия Лога полку пришлось все время совершать утомительные переходы и вести короткие, но изнурительные бои. Каждую более или менее длительную остановку на хуторах и в селениях бойцы рассматривали как долгожданный праздник.

Чаще такие передышки возникали в декабре. Первые три недели нам пришлось стоять в некоторых хуторах подряд по 4–6 дней. Квартиры были нетесные, топлива достаточно. С продовольствием также перебоев не имели. Наладили даже культурно-просветительную работу. Один из коммунистов полка Исаев был выделен библиотекарем; он распространял газеты и выдавал книги.

Белоказаки все время навязывали нам мелкие стычки, совершали внезапные налеты, но мы не позволяли застать себя врасплох.

Вспоминается один эпизод. Морозный декабрьский день клонился к вечеру. На заставав собралось много людей — посидеть и поговорить у костров. Из хутора пришли даже те, кому можно было отдыхать в домах. В это время на горизонте появились силуэты неприятельских всадников. Минута, другая. Число всадников растет.

Логофет командует:

— Ложись!..

Все залегли. Красноармейцы по установившейся традиции передают по цепи: [91]

— Не стреляй, подпусти поближе!..

Логофет смотрит в бинокль и время от времени определяет расстояние между нашей цепью и неприятелем. Он очень доволен. Этот прием — открывать по конникам огонь только с короткой дистанции — нравился ему.