Через несколько дней он исчез уже окончательно, и никто так никогда и не узнал, что с ним сталось. В доме большинство склонялось к тому, что он покончил с собой, а некоторые даже уточняли, что он бросился под поезд с моста Кардине. Но доказать это никто так и не сумел.

Спустя месяц управляющий, которому принадлежала эта комната, распорядился опечатать дверь; по истечении второго месяца он вызвал судебного исполнителя, дабы установить незанятость помещения, и выкинул находившиеся внутри скарб и пожитки: узкая короткая банкетка, едва способная служить кроватью, розовый пластмассовый таз, расколотое зеркало, несколько грязных рубашек и носков, кипы старых газет, колода из пятидесяти двух заляпанных, засаленных и рваных карт, будильник, остановившийся на четверти шестого, металлический штырь, заканчивающийся на одном конце шурупом, а на другом — пружинным клапаном, репродукция портрета эпохи кватроченто, изображающего мужчину с энергичным, хотя и оплывшим лицом и крохотным шрамом над верхней губой, переносной электрофон в чехле из кожзаменителя гранатового цвета, рифленый радиатор воздушного типа, модель «Congo», и несколько десятков книг, в том числе работа Рэймона Арона «Восемнадцать лекций об индустриальном обществе», заложенная на странице 112, и седьмой том монументальной «Истории Церкви» Флиша и Мартена, за шестнадцать месяцев до того взятый в библиотеке Педагогического института.

Несмотря на явно английскую фамилию, Грегуар Симпсон не был англичанином. Он приехал из Тонон-ле-Бэн. Однажды, еще до того, как им овладела эта фатальная прострация, он рассказал Морелле, что когда-то маленьким мальчиком играл на барабане в колонне матагассьеров на празднике в День середины поста. Мать, работавшая швеей, даже сшила ему традиционный костюм: красно-белые клетчатые штаны, просторную синюю рубаху, белый хлопчатобумажный колпак с кисточкой, а отец купил картонную маску, напоминавшую кошачью морду, в красивой круглой коробке с арабесками. Гордый, как царь парфянский, и серьезный, как Папа Римский, он прошел с процессией по улицам старого города от площади дю Шато до ворот Алленж и от ворот Рив до улицы Сен-Себастьян, после чего отправился в верхний город Бельведер объедаться приправленной можжевельником ветчиной, запивая ее белым вином «Ripaille», светлым, как ледниковая вода, и сухим, как кремень.

Третья комната квартиры Гаспара Винклера.

Именно здесь, напротив кровати, у окна находилась квадратная картина, которую мастер пазлов так любил и на которой были изображены трое мужчин в черном, стоящие в какой-то прихожей; это была не живописная работа, а ретушированная фотография, вырезанная из «Юного иллюстратора» или «Театральной недели». На картине была изображена первая сцена третьего акта жалкой мелодрамы «Утраченные амбиции», скверной имитации в духе Анри Бернстейна, поставленной режиссером по имени Полен-Альфор, где два секунданта явились к герою — его играл Мак Корней за полчаса до дуэли, которая оказалась для него фатальной.

Маргарита нашла эту фотографию на дне одной из коробок со старыми книгами, которые в то время еще продавались под арками театра «Одеон»: она наклеила ее на холст, подфактурила, подкрасила, поместила в рамку и подарила Гаспару по случаю их переезда на улицу Симон-Крюбелье.

Из всех помещений дома именно эта комната запомнилась Валену лучше всего, комната спокойная, с несколько гнетущей обстановкой: высокие деревянные плинтусы, кровать под сиреневым покрывалом, витая деревянная этажерка, прогибающаяся под тяжестью самых разных книг, а у окна большой стол, за которым работала Маргарита.

Он вспоминал, как она рассматривала в лупу тончайшие арабески на венецианской картонной шкатулке с позолотой и рельефными фестонами или смешивала краски на своей крохотной палитре из слоновой кости.

Она была миловидна и скромна: бледноватое лицо, усыпанное веснушками, слегка впалые щеки, серо-голубые глаза.

Она была миниатюристкой. Она редко придумывала сюжеты, а предпочитала воспроизводить или брать за основу уже существующие произведения; например, пробный пазл, который Гаспар Винклер вырезал для Бартлбута, она срисовала с гравюр, опубликованных в «Журнале Путешествий». Она умела в совершенстве и в мельчайших, почти неуловимых подробностях копировать самые крохотные сценки, писанные внутри карманных часов на цепочке, на шкатулках или форзацах миниатюрных требников, а также реставрировать табакерки, веера, бонбоньерки и медальоны. Ее клиентами были коллекционеры, торговцы курьезами и диковинами, торговцы фарфором, желавшие воссоздать престижные египетские и мальмезонские сервизы, торговцы украшениями, которые просили ее изобразить внутри медальона для хранения локона портрет близкого человека (с фотографии, нередко в скверном состоянии), и торговцы книгами по искусству, для которых она ретушировала романтические виньетки или рукописные миниатюры в часословах.

Маргарита работала с невероятной точностью, тщательностью и ловкостью. В рамку размером четыре на три сантиметра она умудрялась вмещать целый пейзаж: голубое небо, усеянное маленькими белыми облачками, на горизонте волнистые холмы со склонами, поросшими виноградниками, замок, две дороги, перекресток которых на гнедой лошади проскакивал всадник в красном одеянии, кладбище с двумя могильщиками при лопатах, кипарис, оливковые деревья, обсаженная тополями речка, сидящие на берегу три рыбака и плывущие в лодке два крохотных персонажа в белом.

А еще она могла на эмалевой печатке перстня воссоздать загадочную картинку: под утренним небом подмерзшее озеро, на берегу в чахлой траве — ослик, принюхивающийся к корням близ стоящего дерева; к стволу прибит серый фонарь, а в ветвях таится пустое гнездо.

Парадоксально, но эта столь пунктуальная и аккуратная женщина имела непреодолимую склонность к беспорядку. Ее стол был вечно завален всякими случайными вещами, ненужными принадлежностями, мешаниной самых разнородных предметов, которые ей приходилось постоянно разгребать, чтобы приступить к работе: письма, бокалы, бутылки, этикетки, ручки для пера, тарелки, спичечные коробки, чашки, трубки, ножницы, записные книжки, лекарства, денежные купюры, монеты, компасы, фотографии, газетные вырезки, марки; отдельные листы, страницы, вырванные из блокнотов и отрывных календарей, весы для писем, латунная ткацкая лупа, чернильница из грубо граненого стекла, перьевые пеналы, зелено-черная коробка со ста перьями «La République» № 705 фирмы «Gilbert et Blanzy-Poure» и серовато-бежевая коробка со ста сорока закругленными перьями № 394 фирмы «Baignol et Faijon», нож для разрезания бумаги с роговой ручкой, резинки, коробочки с кнопками и скрепками, наждачные пилочки для ногтей, бессмертник в вазе от «Kirby Beard», пачка сигарет «Athletic», — на которой спринтер в белой майке с синей полосой и красным номером «39» на спине раньше остальных пересекал финишную черту, — связка ключей на цепочке, желтый деревянный двойной дециметр, коробка с надписью «CURIOUSLY STRONG altoids PEPERMINT OIL», синий фаянсовый горшочек со всеми ее карандашами, пресс-папье из оникса, маленькие полусферические плошки, похожие на емкости, которыми пользуются, чтобы промывать глаза (или варить улиток) и в которых она размешивала краски, и чаша из британского металла с двумя постоянно заполненными отделениями, одно — солеными фисташками, другое — леденцами с ароматом фиалки.

Перемещаться в этом нагромождении, ничего не опрокидывая, могла лишь кошка, и у Гаспара и Маргариты действительно жил кот, большой рыжий котище, которого они сначала называли Рыжиком, затем — Гастоном, позже — Шери-Биби, и, в итоге, после окончательной аферезы, — Рибиби; больше всего кот любил погулять между этими предметами, никогда не нарушая их порядка, а потом удобно устроиться посреди стола, если, конечно, ему не разрешалось запрыгнуть к хозяйке на шею и вальяжно разлечься, расслабленно свесив с двух сторон лапы.