10 сентября 1952 г.

Задают столько уроков, что если их все готовить, ни на что больше времени не останется. Мама твердит — занимайся, занимайся, занимайся, и она права — десятый класс, аттестат зрелости, мама ломает голову, в какой институт меня засунуть, я тоже об этом думаю, но не могу же только об этом.

Теперь. Если Нинка не врет, то получается, что этим летом чуть ли не все мальчишки из ее дачной компании тщетно искали с ней дружбы. Неужели она такая интересная? По-моему, нет. Я ее, конечно, уважаю за многие положительные черты характера, но внешне она, по-моему, ничего особенного. Почему же она (по ее намекам) нравится мальчишкам, а я нет? Меня, по крайней мере, многие в классе считают остроумной. Однако, за мной еще ни один мальчишка не ухаживал. Мне этим летом в Дубултах очень нравился А.Л., но не могла же я ему чуть ли не на шею кидаться, поддакивать и глядеть ему в глаза как Ёлка Тольке! А чтобы понравится без этого, нужна красивая внешность, каковой у меня нету.

Между прочим, идя сегодня с Нинкой из школы, я наврала ей, что за мной ухаживает парень, которого она один раз видела, и что раньше он мне нравился, а теперь нет, а я ему да, и т. д. Нинка ахала и гадала, где она его видела. Зачем мне понадобилось это вранье? Должно быть, я действительно страдаю от ЭТОГО.

14 сентября 52 г.

Ну да, я виновата, уроки учу халтурно, получила пару по алгебре, не вешаю в шкаф школьную форму и т. д. Но мама создает такую атмосферу, что хоть домой не возвращайся. Сегодня, например, Белоусова на английском рассказала анекдот, дико смешной. Я так хохотала, что Инна выгнала меня из класса. Прихожу домой и такая встреча: «Вызывали?» — «Нет» — «Ну конечно! Раз лицо веселое, значит, не вызывали!» Или это ее постоянное: «Почему Нина все успевает и хорошо учится, а ты!..» Или: «Почему Ёлка всегда такая общительная, приветливая, а ты такая мрачная?»

Веселая — плохо, мрачная — плохо. И все время так.

Ну, всё. Сажусь за уроки.

17 сентября 52 г.

Было комсомольское собрание. Обсуждался поступок Алки Лейн из 10-Б. Она принесла в класс заданное на лето сочинение «Мое понимание смысла жизни», написанное ее двоюродным братом, и сдала как свое. Когда же девчонки это узнали (она сама протрепалась своей лучшей подруге, а та донесла комсоргу) и стали убеждать ее не врать, она дала ЧЕСТНОЕ КОМСОМОЛЬСКОЕ, что это ее сочинение.

Но меня поразил не Алкин поступок, хотя дать честное комсомольское, зная, что врешь, — это довольно бессовестно. А поразило то, как к этому отнесся ее класс. Они целое расследование учинили, устроили Алке очную ставку с ее братом, вынудили сознаться, но мало этого — пошли в райком, заявили об Алкином поступке, оттуда пришла инструкторша, хвалила 10-Б за бдительность. А они — рады стараться — клеймили несчастную Алку, как будто она не сочинение сдула, а военную тайну выдала. Что они к ней привязались? И что теперь с ней будет? Могут из комсомола исключить. Хотя вряд ли.

Я подумала: повезло мне, что я не в 10-Б, а в 10-А. Да если бы наши девчонки даже узнали — посмеялись бы только. Ну, может, самые идейные, вроде Нинки, осудили бы, но уж не больше. У нас, в смысле безыдейности, очень хороший класс: все другу друга сдувают, подсказывают, и хотя время от времени выносят решения — не списывать, не шуметь на английском и т. д., но проходит несколько дней, и всё становится по-прежнему.

После комсомольского собрания мы шли домой с Ёлкой, и она сказала: «Если бы Алка Лейн была не Лейн, а Петрова или Смирнова, то ничего бы ей не было». Это меня поразило. Мне это даже в голову не пришло. Если Ёлка права, то какие же сволочи эти, из 10-Б! Но как-то не верится.

20 сентября 52 г.

Сегодня шли домой втроем: Софка Корнева, Людка Кабанова и я. Остановились на нашем углу и долго стояли, ржали. Людка сказала про меня, что я дико остроумная. Софка сказала, что из всего нашего класса она больше всех обожает меня и Люську Головнину. Людка сказала: «А кто их не обожает». Это было приятно слышать.

22 сентября 52 г.

В пятницу мы с мамой и папой ходили на выставку в Академию художеств, на Кропоткинскую. Когда уже одевались в гардеробе, я увидела Наташку Белоусову с Шуркой Ширвиндтом. И я — вот дура! — не только не поздоровалась с Шуркой, но сделала вид, что не заметила его. Летом на даче у Наташки Захава мы с ним нормально разговаривали, в пинг-понг играли. А тут дикая скованность напала. Почему?! Он мне даже не очень-то нравится, хотя Захава, например, от него без ума. Сегодня в школе мне Белоусова говорит: «Почему, когда ты с родителями, то ты такая зажатая?»

Вот точное слово — именно зажатая! И именно — когда с родителями. Вернее, с мамой. Когда я хожу с мамой, то постоянно чувствую, что она за мной наблюдает, оценивает каждый мой шаг. И я тут же зажимаюсь. И наоборот, когда я без родителей, вернее, без маминого критического взгляда, то становлюсь самой собой. Правда, с мальчишками на меня все равно нападает жуткая тупость. Я не знаю, как себя вести и о чем говорить. Краснею, потею. И тут мама, увы, ни при чем. Может быть, все дело в раздельном обучении?

26 сентября 52 г.

Вчера нас водили всем классом на экскурсию в музей Николая Островского. Она произвела на меня просто неизгладимое впечатление. Конечно, я читала «Как закалялась сталь», но воспринимала Павку Корчагина как литературного героя. А вчера до меня дошло, что это был живой человек — Николай Островский. И какой человек! Вот образец правильно, прекрасно прожитой жизни. Жизни-борьбы за счастье всех людей. Сколько изувеченных войной вновь возвращались в строй благодаря этой книге Островского.

И вот сравнить эту жизнь с моей. Мне уже шестнадцать с половиной лет, а я не вылезаю из каких-то обывательских мелочей, сплетен, неприличных анекдотов и т. д. Все мои хорошие начинания так и остаются начинаниями. Я ничего не довожу до конца. Знания мои чудовищно поверхностны. В разговорах с другими я часто с апломбом сужу о многих вещах, и кое-кто в классе считает меня умной. Но ужас в том, что я выражаю не свои взгляды, а повторяю то, что слышу от отца. У меня нет своего мнения. Отец дает мне читать Гамсуна, Цвейга, Леонида Андреева — я читаю и понимаю только, что это совершенно не похоже на то, что мы проходим в школе. Но хорошо это или плохо — я не знаю. Когда отец разжует, у меня появляется мнение. Вернее, его мнение становится моим.

28 сентября 52 г.

С Алкой Лейн всё обошлось. Правда, в школе Любаша на нее орала: «Я с тебя шкуру сдеру!» Но потом вместе с Алкой пошла в райком комсомола, поговорила с кем надо, позвенела своими орденами, и дело замяли. Она на всех орет, ее даже учителя боятся, но в трудную минуту наша директорша всегда приходит на помощь.

30 сентября 52 г.

В субботу мы со Светкой Чеботаревой ходили в Третьяковку на выставку художников 1952-го года. Нам больше всего понравилась картина Решетникова «Опять двойка». Вернувшись домой, я сказала об этом отцу. В ответ он начал говорить о многообразии художественных манер, привел в пример Левитана, Ван Гога, еще кого-то, показал репродукции, и я тут же согласилась с ним, что «Опять двойка» это примитивный натурализм. Все дело в том, что отец может обосновать свое мнение, а я не могу. Мне не хватает доводов.

Но самое мерзкое в том, что, соглашаясь с отцом и высказывая вслух его точку зрения (чем, наверно, и заслужила репутацию умной), я в глубине души, тайно от него и даже от самой себя, продолжаю любить раскритикованные и осмеянные им произведения. Например, мне нравятся фильм «Тарзан» (про которого он сказал, что это бред сивой кобылы), роман Кетлинской «Мужество», «Честь смолоду» Первенцева, «Белая береза» Бубеннова, мне близки их герои и хочется встретить таких в жизни. А хорошо или плохо в смысле искусства — я как-то не думаю. И «Опять двойка» — ну и что же, что примитивный натурализм, а мне все равно нравится. Потому что смешно и все понятно. Но чтобы самой не прослыть примитивной, я буду завтра в классе восхвалять Ван Гога, о котором никто даже не слышал.