Во время первой мировой войны Видое эмигрировал во Францию. Он прожил там целых три года и выучил три слова — «уй», «мерси», «бонжур». После возвращения на родину он отслужил свой срок в армии, но жить в деревне не захотел, так как уже привык к «светской жизни», и остался в Белграде. Целый год он занимался болтовней «об албанских ужасах» — то было время, когда эти «ужасы» были единственной темой разговоров за ресторанными столиками. Только Видое умел как-то использовать эти «ужасы». Он не рассказывал о них тем, кто сам все пережил, а пристраивался к какой-нибудь «тепленькой» компании и вызывал у собеседников сочувствие, которое они же и оплачивали. Когда Албания сошла с повестки дня, Видое увидел, что ему нужно подыскать какое-нибудь другое занятие, и подал на конкурс. Это был конкурс, объявленный каким-то новым столичным клубом, которому требовались лакеи со знанием французского языка. Обладая этой «квалификацией», Видое поступил на службу, и ему сшили смокинг. На новой службе слово «бонжур» приносило ему очень мало пользы, слово «мерси» он употреблял только при получении чаевых, так что в его распоряжении оставалось только слово «уй»; пользуясь этим словом, он всякий раз создавал такую путаницу, что его пришлось прогнать со службы. Однако за два- три месяца службы в клубе он усвоил манеры и привычки изысканного общества, что в дальнейшем ему очень пригодилось.

Непосредственную пользу клубного воспитания Видое ощутил, когда уехал в село. И хотя ему вовсе не нравилась деревенская жизнь, так как там не было «светского общества», к которому он привык, однако он счел необходимым соскучиться по родному селу, когда в столице началось преследование лиц, не имеющих определенных занятий.

На односельчан Видое произвел чрезвычайно благоприятное впечатление и не потому, что каждое воскресенье, отправляясь в церковь, надевал смокинг, а скорее тем, что знал по-французски. Впечатление было тем более сильным, что некий Миладин уже успел надоесть в селе своим знанием французского языка. Этот Миладин был вестовым какого-то артиллерийского полковника, который принимал во Франции оружие и пробыл там целых два года. Уверенный, что никто в селе не знает ни одного иностранного слова, он пользовался каждым удобным случаем, чтобы показать свое знание французского языка; ссорясь с кем-нибудь, Миладин не ругался, как раньше и как ругаются все порядочные люди, а обычно произносил: «Сакрамент де дио!» — и пояснял, что это значит крепко выругаться по-французски. Играя в карты, он также пользовался только французскими выражениями.

Покупая взятку, он обычно восклицал «Армба». Карты называл совсем не так, как простые крестьяне. Например, десятку называл «Сенкант сенк», короля «Вив ле роа», даму «Мадам», валета «Жан Дарк», а туза— «Аца» и пояснял, что так они называются на чистейшем французском языке.

А когда в село прибыл Видое и разнесся слух, что он тоже говорит по-французски, крестьяне сказали Миладину:

— Вот видишь, Миладин, и на царя управа найдется!

Случилось как-то так, что в воскресенье после церковной службы крестьяне собрались в трактире; тут же оказались Миладин и Видое. Одни пригласили Видое выпить кружку пива, другие — Миладина и не сказали, что сводят их на страшный поединок.

А когда они оказались нос к носу, их окружили все, кто был в трактире.

— Ну-ка, ну-ка, поговорите по-французски; посмотрим, кто из вас лучше!

— Э, нет! Что же это я буду говорить по-французски при своем-то родном языке! — защищается Миладин, боясь, что противник осрамит его перед односельчанами.

— Иностранный язык, братцы, — говорит Видое, также опасаясь, что противник опозорит его перед соседями,— иностранный язык знают не для того, чтобы болтать в трактирах, а для пользы дела, на случай нужды, не дай бог.

— Э, нет, — шумят односельчане, — мы хотим посмотреть, кто лучше знает!

Случилось именно то, чего старательно избегали и Видое, и Миладин. Каждый боялся знаний своего противника и собственного незнания, которое будет разоблачено и испортит репутацию.

Но крестьяне просят, требуют, кричат, угрожают, подзадоривают, и в конце концов дуэлянты увидели, что деваться им некуда, и Видое начал первым:

— Бонжур!— сказал он Миладину.

— Бонжур!— ответил ему Миладин.

— Мерси!— продолжал разговор Видое.

— Мерси!— ответил ему Миладин.

— Уй!— подтвердил Видое.

— Уй!— подтвердил и Миладин.

Выговорившись таким образом, они хотели уклониться от дальнейшего разговора, но односельчане снова столкнули их.

— Что же это, только по одному слову!— завопили недовольные.

— Столько-то и я знаю! — заметил Радое Пантович, — Вот я знаю слово «канон»: стоит только произнести подряд: канон, канон, канон, да и будет как бы по-французски.

Увидели противники, что деваться им некуда, а так как они уже померились силами и перестали друг друга бояться, то и решили болтать что бог на душу положит. Нужно было во что бы то ни стало спасать приобретенный среди крестьян авторитет, повисший теперь на волоске.

Видое мобилизовал все свои познания в области клубных меню и напряг силы:

— Потаж де шуфлер, аньо роти, филе де беф, салад вер, мармелад!

Миладин на это возразил:

— Уй сенкант сенк, жандарк, мерси, вив ле роа!

Поговорив таким образом по-французски, они не хотели больше произнести ни слова, хотя крестьяне и продолжали на них наседать.

Сражение осталось незаконченным, но и Миладин, и Видое сохранили добрую славу знатоков французского языка. И все же слава и авторитет Видое были выше: кроме знания французского языка, он обладал еще и смокингом, умел отлично держаться, а это импонировало даже Миладину, который охотно бывал с ним.

Так мало-помалу Видое занял первое место в селе, все его уважали, особенно молодые люди, охотно ему подражавшие.

Однажды вечером несколько молодых людей и с ними Видое стояли на углу около суда и беседовали, вероятно, о сельских делах.

— Эх, если бы с божьей помощью я стал председателем общины, я все повел бы по-иному. Где у вас, братцы, водопровод, где электричество, где трамвай? Правда, для всего этого нужен бюджет, но какой же ты председатель общины, если не способен изобрести бюджет! Ну, а без всего этого, братцы, какая в деревне жизнь? О, незабвенная Франция, как я ее вспоминаю!

— Ну конечно, там все по-другому,— поддакнул кто-то.

— Конечно, по-другому. Вот я и смотрю, у вас в селе нет даже жюри.

— Какой жюри?

— Жюри для выбора Мисс. Почему до сих пор наше село Мачковац не избрало свою Мисс?

Все замолчали, не понимая вопроса.

— Стыд и срам! Что о нас скажут в Европе, если мы не доросли до выборов своей Мисс?

Хотя они и не знали, что такое Мисс, все же после этих слов забеспокоились: как откликнется Европа, узнав, что село Мачковац еще но избрало свою Мисс? И Видое взял на себя заботу спасти честь села Мачковац перед Европой.

Для этого он уже в следующее воскресенье созвал после обеда закрытую конференцию, предварительно уговорившись с учителем, молодым и бритым горожанином, который учительствовал первый год. Правда, учитель сначала выразил сомнение в успехе, сказав:

— Минувшей зимою я попытался открыть школу танцев. Правда, у нас нет музыки, но я думал воспользоваться граммофоном старосты Илии. Однако ничего у меня не получилось. Вообще всякое культурное начинание наталкивается в здешнем селе на полное непонимание.

Видое все же надеялся на успех, и в воскресенье после обеда закрытая конференция собралась. На конференции присутствовали Видое, как организатор, Миладин, поскольку и он был за границей, учитель, староста Илия — обладатель граммофона, и некий Спас, который в молодости был интернирован австрийскими властями и любил рассказывать о своих обширных знакомствах с разными австрийскими графинями и баронессами.

Видое в короткой речи высказался за необходимость избрать Мисс Мачковац и тут же предложил составить будущее жюри из участников настоящей конференции. Илия с граммофоном не мог сразу уразуметь суть дела, и Видое объяснил ему, что народ, давший в прошлой войне столько героев, должен выдвинуть и самую красивую девушку, а если не сделать этого, то может случиться, что наряду с могилой Неизвестного солдата у нас будет и Неизвестная красавица, на голову которой станут возлагать венки. Мы должны, сказал Видое, победить на всех фронтах, если хотим, чтобы с нами считались европейские народы.