— Слушай, Кузьма Иваныч, — сказал Емельянов, — помоги найти шофера. Исчез куда-то…
Шофер был на реке. Это ему кричал Поликарп Евстигнеевич, когда повстречался с «Виллисом». Он так и дошел с непокрытой головой до самого дома Кузьмы, и когда увидал шофера, лицо у него расплылось от удовольствия.
— Пошли, пошли на реку, — потянул он за рукав шофера, — мережки покажу, перемёты… Места разлюбезные, отдай всё, да и мало. Меньше килограмма не клюет.
Шофер, его звали Василием Назаровичем, а фамилия его была Кубарик, пошел было, но потом остановился;
— Не могу я, у товарища Емельянова надо спроситься.
— Да ведь на минутку, на одну минуточку. Пока они беседуют с Кузьмой Иванычем, мы всё обследуем. К тому же рыбки захватите домой. Свеженькой! Ведь это ж разлюбезное дело, свеженькая-то рыбка.
Последний довод как-то поколебал Кубарика. Он улыбнулся и, ни о чем уже больше не раздумывая, пошел с Поликарпом Евстигнеевичем.
У нового скотного двора они встретили Груньку. Она несла, прижимая к животу, большой алюминиевый бидон.
— Тятенька, помогли бы! — крикнула она отцу.
Но Поликарп Евстигнеевич так резко отвернулся, что у него даже хрустнули шейные позвонки. А Кубарик — тот даже не услышал Грунькиного голоса, настолько был увлечен предстоящей рыбалкой.
— И на валерьянку ловите. Поликарп Евстигнеевич?
— Э, дорогой товарищ, что такое валерьянка? Тут такие заветные места, что просто сумасшествие. Ямы глубинные, и в них полным-полно. Только успевай ставить. Но одно плохо: приходится тайком ходить. У нас в колхозе есть мальчонка, подпасок мой. Прямо не знаю, что с ним и делать. Хоть в нарсуд подавай. Выслеживает окаянный. Все мои места заповедные знает. И добро бы рыбу по-человечьи ловил, так нет, куда там! Набултыхает воду, — и разом все место испоганит. Другой раз говорю ему: «Что ты делаешь, подлец?» А он (наглые его глаза): «А пошто рыба не клюет?». — «Так, разве, — говорю, — оттого, что ты воду взбаламутишь, будет она клевать?» — «А я, — говорит, — назло так делаю». Вот ведь какой вредный тип. Мне, прямо скажу, никакого сладу с ним нет.
Они миновали дом Егорова, стоявший на отшибе, в километре от школы, и теперь шли среди полей. Воздух синел, становилось тише. На западе словно угасал большой костер, и небо, быстро остывая, меняло краски, становясь из багрового красным, потом розовым, потом янтарно-желтым.
— Далеко еще? — спросил Кубарик.
— Рукой подать… Да вы не беспокойтесь, дорогой товарищ, вот еще пройдем малость, потом этак свернем под уголком, чтобы покороче нам было, а после уж прямо к реке. А по реке рукой подать.
Они свернули с дороги и пошли по еле заметной тропке. Видно было, что, кроме Поликарпа Евстигнеевича да, может, Вити Лапушкина, никто и не ходил по ней. Потом шли по реке высоким берегом. С громким кряканьем чуть ли не из-под ног вылетела серая свиязь. На середине гулко плеснуло. Поликарп Евстигнеевич остановился, поднял палец.
— Сила! — восхищенно прошептал он.
Когда стали приближаться к заповедным местам, Хромов пошел на цыпочках и, все время оглядываясь на Кубарика, прикладывал палец к губам.
Они спустились с обрыва. Из лохматого куста, пискнув, вылетела маленькая птичка, и сразу же по другую сторону куста что-то зашумело и плюхнулось в воду. Поликарп Евстигнеевич неожиданно пригнулся и, чего уж никак не ожидал от него Кубарик, прыжками, прижав локти к бокам, ринулся стремительно вперед. Кубарик бросился было за ним, но не успел он сделать и двух шагов, как раздался испуганный крик:
— Дяденька, не буду… дяденька!
В руках Поликарпа Евстигнеевича бился мальчишка.
— Попался, окаянный, попался? — радостно кричал Хромов. — Нет, теперь ты не уйдешь! Теперь ты будешь отвечать по всей строгости статьи. У меня есть живой свидетель!
Витька Лапушкин, увидев незнакомого человека, заревел:
— Да я что… я ничего не делал… не твоя река… отпустите, дядя…
— А пошто фулиганишь? Пошто фулиганишь? Вот за это самое и наказанье понесешь.
Но Витька не стал ждать, когда его будут наказывать, он рванулся и, карабкаясь, как собачонка, по крутому склону берега, убежал от Поликарпа Евстигнеевича. Наверху, чувствуя себя в безопасности, озорно закричал:
— Не боюсь я тебя, не боюсь… Вот тебе, на! — и показал язык, приплясывая на одной ноге.
— В комсомол надо парня. Непременно в комсомол, — задыхаясь, сказал Поликарп Евстигнеевич. — Отца нет, матка все дни на работе. Сами себе хозяева, вот и выкомаривают разное. Пойдемте, дорогой товарищ, в этом заветном месте нам уж не ловить. Сейчас посмотрим мережки…
— Как бы не хватился Емельянов, — с опаской сказал Кубарик.
— Так это ж тут, рукой подать. Пошли!
Они добрались до излучины, где стояли мережи, когда уже потемнела вода. Поликарп Евстигнеевич прямо, как был в сапогах, вошел в реку. Кубарик остался на берегу: он был в ботинках.
— Ах, ты, таракан тебя заешь, — послышалось через минуту. — Эка напасть! Порвала!
Хромов вернулся возбужденный и расстроенный. С бороды у него стекала струйкой вода. Штаны прилипли к коленям, и видно было, какие у него тощие ноги.
— Ушла, так начисто и располыскала мережку… Ну, ничего. Пошли к жерлицам…
Кубарик вздохнул.
Подвинулись еще по берегу, качаясь прошли по трясине. Отраженная в воде, зеленела луна. С берега, наклонно к реке, торчал воткнутый шест, на его конце, покручиваясь, висела рогатка. От нее уходила в воду тонкая нить. Поликарп Евстигнеевич вытянул шею, оперся руками о колени.
— Вроде взяла, — прошептал он. — Ну-ка… — Он вытащил из земли шест, добрался рукой до шнура. — Так и есть… — заволновался он. — Ну, теперь, дорогой товарищ, только бы нам ее не упустить…
Где-то в тени у противоположного берега плеснуло, секунду спустя послышался еще всплеск, но уже на середине. Шнур натянулся.
— Отпускай! Отпускай! — затрясся Кубарик и в волнении сошел с берега, не замечая, как ботинки в один миг наполнились водой.
Поликарп Евстигнеевич дал шнура. Все успокоилось.
— Килограммов на пять будет, не меньше, — задыхающимся голосом сказал Хромов.
— Дайте-ка мне, дайте я потяну, — забирая шнур в свои руки, торопливо проговорил Кубарик.
— Только, чтоб умеючи. Она хитрющая… Хорошо, если взаглот взяла, а если за губу, так тут завязывай свои надежды в узелок.
Кубарик потянул. Поликарп Евстигнеевич от нетерпения то приседал, то хватал Кубарика за рукав, то всплескивал руками. Шнур подавался легко. И вдруг опять что-то метнулось и запрыгало посередине реки, разбивая зеленую луну в осколки.
— Отпускай! — закричал Поликарп Евстигнеевич.
Шнур ушел в воду.
— Дай-кось я… дай-кось я… — забирая от Кубарика шнур, говорил Хромов. Но Кубарик не дал. Он потянул опять. Тянул долго. Видимо, щука, метнувшись, подошла совсем близко к рыбакам. И вот что-то темное и большое, как полено, приблизилось к берегу. Поликарп Евстигнеевич упал на колени, раздвинул пальцы и запустил руку в воду. Но тут произошло такое, что ему стало не до щуки.
Кузьма вышел с Емельяновым на улицу. Надо было кого-то послать на поиски шофера.
— Чорт его знает, никогда не уходил без разрешения, — сердился секретарь райкома.
Они стояли посреди дороги, высматривая, не покажется ли где Кубарик. Небо становилось алым. У розовых скворечен пели скворцы, у них было глянцевито-алое оперение. Из колхозного склада вышла Груня. Она несла в одной руке порожний бидон. Бидон раскачивался, то вспыхивая розовым огнем, то угасая.
— Груня! — зычно крикнул Кузьма, приложив ко рту руку, и, не дождавшись, пока она к нему подойдет, спросил:
— Шофера не видала?
— Видала. Он с тятей пошел на реку.
— Позови его…
Груня по пути занесла бидон на скотный двор, подперла ворота колом и, потряхивая тяжелыми косами, торопливо пошла к реке.
— Груня!
По дороге быстро шагал Николай Субботкин. Она не сразу узнала его. Николай был в новом пиджаке и в брюках навыпуск. Кроме того, у него чего-то не хватало на лице. Груня присмотрелась и ахнула. Николай шел без усов. «Ой, неспроста он это сделал», — подумала Грунька, и сердце у нее затосковало.