— Тут, значит, дело такое. — Хромов завертелся на лавке. — Берешь, значит, хлеб и мочишь его в валерьянке. Потом, значит, из него катаешь шарики, с горошину. А потом бросай эти шарики в воду. И что будет! Потеха! Она, рыба-то, как наглотается этих шариков, так у ей от такого дела пена начинает бить из жабер, дышать ей, бедняжке, становится нечем, и она теряет сознание и кверху брюхом всплывает. Тут, значит, ее только сачком и подцепляй, — и Поликарп Евстигнеевич тоненько, словно икая, засмеялся.

Гость из райцентра от удивления даже раскрыл рот.

Клинов понимал: необходимо действовать. Ничто так не уничтожает авторитета, как едкая насмешка. Но что сказать про этого тонкогорлого старикашку, если он в любую минуту мог сконфузить Павла, попрекнуть старым, рассказать, кем он, Павел Клинов, был до переселения. К счастью, прибежала Настя и позвала отца. Поликарп Евстигнеевич нехотя ушел. Клинов несколько секунд покашливал в кулак, потом нагнулся к плечу приезжего.

— Насчет рыболовства он у нас мастер. С ума сходит по рыбке. Как говорится, хлебом не корми, — усмехнулся Павел. — Но скажу одно: не серьезный он человек. Я вот тоже любитель, но в меру. Основное мне — общественное дело блюсти. К тому же, если ловить, так сетью, чтоб государственный интерес иметь.

Человек в кожаной куртке пристально взглянул на Павла Клинова.

— Для меня основное на этой земле, чтоб колхоз был богатый. Все силы к этому приложу, — видя, что представитель слушает внимательно, важно сказал Павел и раздул ноздри. — Это — мечта моя…

— Одно другому не мешает, — сухо ответил приезжий.

«Эк его растравил тонкогорлый», — подумал Клинов и, немного помолчав, ответил:

— Это конечно…

Народ прибывал. Зажгли лампу. На стенах появились тени, и от них, казалось, народу стало еще больше. Запыхавшись, прибежал Хромов и еще на ходу закричал:

— Вы, дорогой товарищ, приезжайте сюда! Мы обязательно на перемет испытаем. Эти ваши озера, прямо сказать, мне по душе пришлись.

— Надо на Вуоксу ехать, — оживился человек в кожаной куртке, — там лосось водится, форель.

— Боже ты мой! — всплеснул руками Поликарп Евстигнеевич. — Да ведь самое-то разлюбезное, когда поплавок начнет по воде шпынять, тилинбондить или, скажем, колоколец на жерлице заколотится. Ведь тогда сердце-то вроде поплавка — то вверх, то вниз.

Клинов насупился. Ему было ясно: если сошлись два рыбака, так это уж друзья, которых водой не разольешь. А отсюда всякие выводы делать можно. «Вот тебе и третий кандидат на председателя», — вздохнул Павел и вспомнил цыплят, растягивавших червя. Взглянув с обидной горечью на человека в кожаной тужурке, Павел тяжко вздохнул и отошел к Степану Парамоновичу.

Щекотов смотрел в окно на маленький, с брезентовым верхом «Виллис» и думал о своем. Присматриваясь к людям, он видел, что, пожалуй, только он, Щекотов, мог бы стать во главе колхоза. Правда, есть еще серьезный мужик — Алексей Егоров, но, как он сам выразился, «по малой грамотности» не подходит. Остальные не в счет, разве только Мария Хромова. Да и то навряд ли, она была всего лишь бригадиром-овощеводом, а он, хоть недолго, а все же работал председателем. А получилось это так: на второй год войны Степана Парамоновича мобилизовали. Он стал ездовым. Подвозил на передний край снаряды. Вскоре его ранило осколком в бедро, по выздоровлении он вернулся в колхоз и стал председателем — старый был на фронте, и его замещала робкая доярка Маркина. Став председателем, он понял: от него зависит, как будут жить люди. Прикинув, что мукомольная мельница райпищекомбината находится в пятнадцати километрах от колхоза, он задумал построить свою. И за короткое время выстроил ветряк. Из соседних колхозов потянулись подводы с зерном. С каждой подводы брали за помол. Трудодень у своих колхозников стал богаче. Колхозники не могли нарадоваться. Но вернулся старый председатель, и пришлось уступить ему место. Размышляя теперь о новом жительстве, Степан Парамонович думал о том, что не плохо бы и тут так поставить дело, — люди попались стоящие, крепкие. По всему видно, поработать придется достаточно, у бывших хозяев здешних жизнь была, судя по всему, рассчитана на малый век, ни одной общественной постройки нету, все клетушки. А надо поднимать большое хозяйство. А поднимать нелегко: плугов, борон нет, о машинах и разговору не предвидится, земли запущены. В Ярославской все было на ходу, а здесь надо начинать сначала.

— Чего смотришь? — донесся голос Клинова.

— Да так, — не сразу ответил Степан Парамонович, — на машину гляжу.

— И то дело, — заглядывая в окно, сказал Павел. — Эка несуразная, и верх-то тряпичный, — произнес он презрительно, вспоминая человека в кожаной тужурке.

— Зато выносливая.

— Кто говорит, — согласился Клинов, и тут у него мелькнула мысль: «А что, если стравить двух кандидатов на председательское место?» Он вспомнил цыплят, растягивавших червя, и посмотрел, щурясь, на Щекотова. — Это конечно. А я вот про что. Я гляжу, кто как свою жизнь устраивает. Вот, скажем, ты стоишь, на машину смотришь, применительно к будущему колхозу прикидываешь, а другой через рыбу в председатели метит.

— Это кто же? — Степан Парамонович пошевелил бородой и остро взглянул на Павла. От Клинова не ускользнуло, как у Степана Парамоновича дрогнули бледные губы, и, радуясь замешательству Щекотова, он нарочно помедлил с ответом.

— Представитель из райцентра очень им интересуется. Судя по всему, Хромов будет у нас председателем.

— Какой представитель? — не понимая, спросил Степан Парамонович.

— А эвон, в кожаной куртке.

Щекотов улыбнулся.

— Так это шофер. Понятно, нет? А представители чай пьют в учительской, — и почувствовал, как у него отлегло от сердца.

Павел плюнул с досады. «Только в заблуждение вводит, чорт тонкогорлый!» — и пошел к председательскому столу. Походил около него с важным видом, чтобы все видали, какой он есть человек. Потом с улыбочкой двинулся в угол к женщинам.

— Сидят мои разлюбезные, и никто-то с ними словечком не перекинется из мужского сословья.

— И то правда, — качнула головой Лапушкина, многодетная вдовая женщина.

Марфа резко взглянула на нее, но, поняв, к чему гнет муж, протяжно сказала:

— Нынче мужчина серьезный пошел. Редкий поговорит душевно с нашим братом. А нам, ой, как нужно внимание.

— Да, не у каждого есть такая струна в характере, — еще шире улыбнулся Клинов и, решив, что пора переходить к серьезному, добавил. — Глядел я сейчас на машину, которая привезла начальство из района, и пришло мне на мысль: а что, если нашему колхозу такую завести?

Пелагея Семеновна утерла растрескавшиеся от брусники губы и, зная, что Клинову в председателях не бывать, насмешливо сказала:

— Это за каким же прахом ее? Ох, погляжу я на тебя, Пашка, хоть и в годах ты, а ленив непомерно. Все только и думаешь, как бы, ничего не делая, дело сделать.

Клинов чуть не задохнулся от обиды. Он даже не нашелся что ответить и только забормотал:

— А если, скажем, Груньку в доярки. Я не посмотрю. Ты… того…

Марфа вскочила с лавки, сунула кулаки в бока и хотела уже начать чихвостить Пелагею Семеновну, но в это время по избе пробежал настороженный шорох.

Из боковой двери вышли представители райцентра.

Впереди шел высокий, в желтом длинном пальто, секретарь райкома партии Емельянов, за ним председатель райисполкома, коренастый, широкоскулый Говорков, и позади них, осторожно переступая, словно боясь наступить на пятки Говоркову, шла Синицына.

Стало тихо. Только никак не могла успокоиться Полинка. Она сидела в углу и давилась от смеха. Настя то и дело одергивала ее, но от этого Полинке еще пуще хотелось смеяться.

Емельянов снял серую шестигранную кепку, провел по голове ладонью, приглаживая волосы, приветливо улыбнулся.

— Здравствуйте, товарищи!

Несколько секунд все молчали, затем вразнобой поздоровались. Позднее всех крикнул Хромов. Посмеялись.