— Я это знаю, — чуть покачиваясь на носках, сказал Чистяков, — но дело в том, что он сразу заявил мне, как явился: «буду работать честно и безотказно». И верно, ничего не скажешь, работает хорошо.

— А Елизавета? — спросил Кузьма, радуясь, что у Щекотова по-настоящему налаживается жизнь.

— И про нее ничего плохого не могу сказать.

— Все же, видно, подействовал на него твой разговор, — сказал Емельянов Кузьме. — Когда я его направлял к Чистякову, он и мне сказал, что будет хорошо работать. Как ни говори, а свою вину он чувствует. Я ему показал протокол твоих комсомольцев, так он только вздыхал.

— Но почему же он все-таки уехал? — спросил Кузьма.

— Характер не позволил остаться, — ответил Емельянов.

Зал наполнялся шумом. Вожаки колхозов возвращались на места.

— Переделка характера — одна из самых труднейших задач воспитания, — продолжал секретарь райкома.

«Неужели пережидают дождь?» — в который раз подумал Кузьма.

— Товарищ Емельянов, отпустите, — перебивая на полуслове секретаря райкома, взволнованно сказал Петров.

Но тут зазвенел колокольчик, и пришлось идти к столу президиума.

Кузьма слушал выступления председателей колхозов, говорил сам, но все его мысли были там, на колхозных полях. Как только кончилось совещание, он быстро сбежал с лестницы, вывел из конюшни каурого жеребца и помчался домой под проливным дождем.

Вот и колхозные поля. Чуть заметно светало. Порывистый ветер с силой скашивал на сторону хлесткие струи дождя, и тогда было слышно, как дробно перебегают по каменистой дороге тяжелые капли.

— Эге-ге-ей! — закричал Кузьма, вглядываясь в предрассветный сумрак.

Только шум дождя услышал он в ответ.

— Эге-ге-ей! — еще отчаяннее крикнул он. Опять молчание. Ну, конечно, люди пережидают ливень. Кузьма решил проверить участки. Сидоровский клин находился неподалеку, между двух каменистых холмов, скудно поросших редким кустарником и мхами. В низине, похожей на блюдце, земля была плодородная, с богатым слоем чернозема. Когда-то здесь были канавы и вся излишняя вода уходила по ним в маленькое заполненное утками озеро. На от времени канавы затянуло. В дни весеннего сева их восстановить не удалось, и теперь, наверное, низинка под водой, и двенадцать гектаров земли, засеянной семенной рожью, полетят к чорту.

Кузьма въехал по наводненной, слабо наезженной дороге в лес. Дождь зашумел глуше, плотней. «Неужели не работали?» — думал Кузьма, и на сердце у него стало тяжело и неуютно.

Лес расступился. Двумя горбами обрисовались черные холмы. Конь остановился у края воды. Но это еще не был участок. Это была заболоченная низинка. Жеребец, туго задирая голову вверх, пошел по фашиннику. А вот теперь начинается сидоровский клин. Кузьма взял левее, поехал по подножию холма, всматриваясь в середину участка.

Так и есть! Участок был под водой. Слышно, как журча сюда стекают со склонов ручьи. Кузьма круто повернул жеребца, ударил его под брюхо жестким, с железной подковкой каблуком. Усталый конь обиженно рванулся и, прижав уши, как разозленная собака, полетел навстречу дождю.

Через несколько минут Кузьма стучал в окно дома Хромовых.

Тук-тук-тук-тук-тук! Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь! — задребезжали стекла.

К чорту деликатности! Ему нет никакого дела ни до себя, ни до Марии. Есть член правления колхоза, которому поручено замещать его на время отсутствия!

Почему у него должна болеть душа? Почему другие спокойны?

— Кто такой? — закричал в стекло взъерошенный Поликарп Евстигнеевич.

— Позовите Марию! — бледнея от ярости, громко сказал Кузьма.

Распахнулись рамы.

— Что вам, Кузьма Иваныч?

Отстраняя отца, в окне показалась Мария. На ее плечах стянутое концами на груди одеяло, волосы рассыпались, глаза большие, встревоженные.

— Почему не работают люди? Сидоровский клин под водой! Сейчас же вставайте, поднимайте всех своих!

— Люди только что пришли с работы, — сдержанно ответила Мария. — Проводили на участке белокочанной канаву. — И тихо, словно самой себе, с горечью оказала: — Зачем вы так кричите на меня?

Корреспонденту Ветлугину повезло. Он сидел в привокзальном буфете и пил чай «с парами». На столе, покрытом бумажной скатертью с фестончиками по краям, стояли два расписных чайника — большой и маленький. В маленьком заварной чай, в большом кипяток. Это и называлось чай «с парами». Ветлугин изъездил все районы Ленинградской области и только на Карельском перешейке узнал такой чай. «Ярославцы», — усмехался корреспондент, наливая сразу из обоих чайников в стакан. Но вообще-то он был в мрачном настроении. Маленькое удовольствие пережидать дождь, когда срок командировки ограничен, когда редактор ждет от него новый очерк о работе звена Анастасии Хромовой. Но еще меньше удовольствия добираться под дождем в этот далекий колхоз, тем более, если, кроме ног, ничем больше не располагаешь.

Вошли двое. Они сели неподалеку от Ветлугина. Один — сразу видно — шофер, другой — то ли агент, то ли начальник.

— Ничего, Вася, дорога хорошая. Доедем, — сказал то ли агент, то ли начальник.

— Вам легко говорить, Павел Петрович, — ответил Вася, — да ведь какая еще дорога. Когда дожди идут двое суток подряд, с дорогой все может случиться. Тем более ночь… Здравствуйте, Леночка, — приподнял он кепку с пуговкой и блеснул золотым зубом, улыбаясь проходившей мимо молодой смешливой официантке.

— Меня зовут Катя, — сказала официантка, останавливаясь у столика.

— Дайте-ка нам. Катя, «с парами», — сказал Павел Петрович и повернулся к Васе. — Дорога хорошая. Ты ее знаешь.

— Хорошая, да не близкая, — провожая взглядом официантку, упорствовал шофер. — Тридцать километров.

— Ну, что ж? Самое большее — полтора часа, и в «Новой жизни».

Ветлугин просветлел. Большей удачи трудно было ожидать. Он откашлялся и, стукнув папиросой о серебряный портсигар с богатырем на крышке, спросил:

— Насколько я вас понял, вы едете в колхоз «Новая жизнь»?

— Да.

— Я корреспондент из Ленинграда. У вас машина?

Павел Петрович кивнул головой. Вася безразлично скользнул взглядом.

Официантка принесла чай.

— Очень благодарны, — заглянув ей в глаза, сказал Вася. — И откуда такие красивые сюда попадают? Вам бы в Ленинграде работать, в лучшем ресторане.

— Ну уж, тоже скажете, — улыбнулась девушка.

— Конечно, скажу, и прежде всего: вам к лицу этот чепчик.

— Это наколка…

— Безразлично. Вы в ней прямо боярышня с картинки…

— Василий, перестань! — покосившись на Ветлугина, строго сказал Павел Петрович и провел по лысой голове ладонью. — Пей чай и… иди сменять Григория Сергеевича.

— И что это вы какой, — недовольно протянул шофер, когда официантка ушла, — не дадите словом переброситься с девушкой. Что вы думаете, я ради себя это делаю? Толь ко ради нее, чтоб ей веселей было работать.

— У нас груз, — поворачиваясь к Ветлугину, сказал Павел Петрович.

— Ну, я думаю, для меня место найдется среди груза, — произнес Ветлугин.

— У нас машина перегружена, — хмуро сказал шофер.

— Ну, что ты дурака валяешь, — вполголоса одернул его Павел Петрович, — товарищ из газеты. — И, обращаясь к Ветлугину, сказал: — Я к тому говорю, что вам неудобно будет ехать. Да и грязновато. Десять мешков с удобрениями, а остальной груз очень ответственный. На нем сидеть нельзя.

— Я постою…

И вот Ветлугин стоит. Дождь шпарит как из ведра. Два светлых столба, пробивая тьму, освещают дорогу. Видно, как в колеях бурлят ручьи. Слышно, как по спине бежит вода. И, как назло, дорога виляет, и дождь хлещет то сбоку, то в лицо, то норовит в затылок. «Непременно грипп схвачу», — подумал Ветлугин и позавидовал журналистам отделов пропаганды и агитации, физкультуры и спорта, литературы и искусства — всем тем, кому не надо выезжать из города, кто не мокнет под дождем, пробираясь в дальние колхозы, кто спит сейчас уютным сном в сухой постели. В кузове только один Ветлугин. Шефы — Павел Петрович и радиотехник Григорий Сергеевич — в кабинке шофера. Им, наверное, тесно. Но зато их не мочит дождь. А вот он весь мокрый, как вода. Ему холодно, хотя на дворе уже конец июня.