Правда, и нам «Диона» недолго дали играть.

Нависла угроза над «Варшавской мелодией».

Спектакль этот, поставил его Р. Н. Симонов, — о грустной истории любви Виктора и Гелены, русского и польки. Они познакомились в Москве студентами и с первой же встречи поняли, что это судьба, что они не хотят, не могут, что это выше их сил — расстаться. И не было никаких причин, чтобы им не быть вместе навсегда. Но выходит закон, запрещающий жениться на иностранках, — и Виктор отступает… Через двадцать лет он приезжает в Варшаву и встречается с Геленой.

Изящная, умная и глубоко драматическая пьеса. Интересные характеры, искрометные диалоги, изящный юмор. Здесь было что играть, и блистательный талант Юлии Борисовой — Гелены сверкал всеми своими гранями. Билетов на «Варшавскую мелодию» было не достать.

И вот мы едем с этим спектаклем на гастроли в Польшу. Перед поездкой нас вызывают в министерство культуры для беседы — так обтекаемо тогда именовался инструктаж, обязательный перед выездом за границу. В ходе разговора нам настоятельно рекомендуют «чуточку» изменить одну реплику моего героя, в сцене в варшавском ресторане, куда приглашает Гелена Виктора. Она уже известная певица, он — крупный винодел (он и приехал в Варшаву на какой-то симпозиум по виноделию).

Увидевшись через столько лет, они оба чувствуют, что по-прежнему любят друг друга. Им хочется побыть вдвоем. «Поедем в Сухачев!» — предлагает Гелена (Сухачев — городок неподалеку от Варшавы). На что ей Виктор отвечает: «Я же здесь не один». В смысле, что с делегацией, и за каждым его шагом следят кому положено.

Высокие товарищи из министерства предложили мне вместо этого сказать: «Я уже не один». То есть женат, а потому поехать с ней не могу: как я после этого посмотрю в глаза близкому человеку?

Щекотливость ситуации заключалась в том, что, произнеси я эту фразу не по указанному, меня тут же застукали бы. С этим у нас был полный порядок, о чем не только поляки — все в мире знали. Так зачем мне ломать комедию перед польским зрителем? Зачем делать своего героя еще большим предателем по отношению к Гелены?

Я почему так подробно пишу об этом? Если в идеологический принцип возводились такие мелочи, то что же говорить о вещах более серьезных?

Какие преграды приходилось преодолевать и драматургам и театрам! Богатырской заставой на их пути стояли идеологические отделы ЦК партии и министерство культуры. Семь лет добивался разрешения на постановку своих пьес в Москве ныне признанный во всем мире, а тогда молодой драматург Александр Вампилов. «Утиную охоту» МХАТу ставить не разрешили. Премьеры «Старшего сына» и «Прощания в июне» в Ермоловском и Театре им. Станиславского состоялись вскоре после его гибели. И не потому ли состоялись, что «они любить умеют только мертвых»?

То же самое происходило и в кинематографе.

В 1965 году на экраны страны вышел фильм «Председатель», по сценарию Юрия Нагибина. Я играл в нем главного героя, председателя колхоза Егора Трубникова. В картине была показана неприкрытая правда о колхозной жизни. Уже готовый фильм сильно резали, но все-таки не зарезали.

Премьера была назначена на 29 декабря 1964 года. По дороге в кинотеатр «Россия», где она должна была состояться, я увидел на здании напротив огромный щит, извещавший о выходе фильма. Такие щиты, а также афиши и натянутые между домов плакаты, были по всей Москве.

Когда я вошел в кинотеатр, кто-то сказал мне, что картину запрещают. Премьера состоится, но в прокат фильм не пустят.

Показ прошел с большим успехом. Зал был полон, нам аплодировали, нас поздравляли, обнимали…

Когда мы вышли на Пушкинскую площадь, щита с «Председателем» уже не было…

Что же произошло? А произошло то, что санкционировать выход фильма в широкий прокат должен был лично Хрущев, а, как известно, осенью того года его сместили, генсеком стал Брежнев. Фильм никто не разрешал и не запрещал — он повис. Кто-то наверху посчитал все-таки, что его лучше запретить.

На места была разослана соответствующая директива. Но она опоздала: кое-где уже начался показ «Председателя», и фильм давал огромные сборы. Вернуть джинна в бутылку уже было нельзя. То ли новые власти поняли это, то ли мудро решили, что не стоит начинать свое правление с зажима культуры, но запрет был снят.

«Председатель» оказался последним из серьезных и острых фильмов тех лет, которым повезло. Так бывает в метро: человек успевает вскочить в уже закрывающиеся двери — и они захлопываются…

Эти двери закрылись на двадцать лет, если не больше. Не удалось бы картине в то время прорваться — до зрителя она дошла бы как музейный экспонат. Фильмы стали класть на полку: «Комиссар», «Агония», «Тема» и многие другие.

Что касается «Председателя», то уже вышедший на экраны фильм подвергся жесточайшей критике, за ту самую правду, в ней показанную. Его ругали с высоких трибун, в прессе. Но у многомиллионного зрителя он имел такой успех, что дело кончилось присуждением мне, как исполнителю главной роли, Ленинской премии 1966 года.

Фильм стал классикой отечественного киноискусства. Минуло столько лет, но до сих пор я слышу, встречаясь со зрителями, хорошие слова о картине, о моем герое. Егор Трубников полюбился потому, что он думал об их счастье и не жалел себя, чтобы счастье это добыть.

…Я благодарен Юрию Нагибину за то огромное актерское счастье, которое принес мне его Егор Трубников. Безмерно жаль, что эти слова благодарности — как слова прощания с этим удивительным художником и бесстрашным человеком.

Быть самим собой, не подлаживаться под моду и текущую идеологию могут только сильные, мужественные и духовно богатые люди. Именно таким художником и гражданином и был Юрий Маркович. Сколько я его знал, всегда видел его в стороне от дрязг, «тусовок», мелкой суеты.

Но быть в стороне от суеты не значит быть сторонним наблюдателем, равнодушно внимающим добру и злу. В творчестве он отстаивал однозначные позиции. Он был демократом, он был аристократом, он был самостоятелен. Это сейчас все храбрые, благо все позволено. В то время, в 60-е годы, когда Нагибин писал «Председателя», слово было весомо и могло стоить автору не только профессиональной карьеры, но и самой свободы, а то и жизни. В те годы создать образ человека, грубо, мощно ворвавшегося со своей правдой в мир раскрашенных картинок, изображавших нашу славную действительность, мог только художник калибра Юрия Нагибина.

Он любил жизнь и верил в людей, хотя и видел отчетливо все, что мешает воплотить человеческую мечту. И не только видел, но и сражался с этим опять же по-своему, по-нагибински: как бы над схваткой, а на самом деле — в самой гуще жизни, событий, проблем. Романтический реализм Нагибина — одна из светлых красок в нашей литературе.

На мой взгляд, взгляд артиста, сыгравшего Егора Трубникова, и человека, знавшего писателя, создавшего этот образ, у нагибинских героев, при всей разнице обстоятельств их жизни и характеров, сердцевина одна, из одного сплава стержень: такие личности делают жизнь.

Каждое время по-своему трудное для искусства. Когда я мысленно возвращаюсь в те годы, когда создавался этот фильм, когда выходили на сцену герои «Варшавской мелодии», «Диона», и в последующие десятилетия, с их удушливой атмосферой неподвижности, я радуюсь тому, что театр и кино не дали потухнуть огоньку свободы, загоревшемуся в конце пятидесятых.

Мне думается, что и литература, и театр, и вообще искусство нужны сами по себе для того, чтобы увеличить, прибавить в количестве доброты на свете. Чтобы люди могли черпать из этого источника правды и справедливости, веры и любви кто сколько может.

Ратуя за сближение театра с жизнью, я не имею в виду жизнь политическую. Странно было бы мне, человеку, прошедшему «через цензуру незабываемых годов», призывать к этому.

Я никогда не стремился к участию в партийной и общественной жизни, но меня не миновала чаша сия. Я был депутатом Верховного Совета СССР, советов других уровней, членом последнего ЦК КПСС, на ХХV съезде партии был избран в Контрольную комиссию ЦК КПСС.