Переодетая Гуйцзе вышла из своей спальни и села сбоку.

Это было настоящее гнездо любовных утех, вертеп, где иволги порхают в цветах. Не обошлось и без Гуйцин. Сестры наливали золотые чарки, играли на лютнях, пели и угощали гостей вином.

О том же говорят и стихи:

Сестры спели куплеты, над столом порхали чарки – пир был в самом разгаре.

– Давно мне говорили, что Гуйцзе знает южные напевы[14], – обернувшись к Гуйцин, заметил Симэнь Цин. – Как ты думаешь, можно ее попросить спеть ради этих господ?

– Не смеем вас беспокоить, барышня, – вставил Ин Боцзюэ, обращаясь к Гуйцзе, – но с удовольствием прочистим уши, чтобы насладиться дивным пением и выпить по чарочке.

Гуйцзе продолжала сидеть и только улыбалась.

Надобно сказать, что упрашивая Гуйцзе спеть, Симэнь имел намерение овладеть ею, и поднаторевшая хозяйка тотчас же раскусила, куда он клонит.

– Наша Гуйцзе с детства избалована и очень застенчива, – начала сидевшая рядом Гуйцин. – Перед гостями так сразу она петь не станет.

Симэнь позвал Дайаня, вынул из кошелька пять лянов серебра в слитке и положил на стол.

– Это не в расчет, – сказал он. – Гуйцзе на пудру и белила. На этих днях парчовые одежды пришлю.

Гуйцзе поспешно поднялась с места и поблагодарила Симэня. Потом она велела служанке отнести подарки и убрать со столика. Гуйцин она попросила сесть рядом.

Гуйцзе не торопясь слегка поправила прозрачный рукав, из которого свисала красная с серебряной нитью бахрома носового платочка, похожая на плывущие по реке лепестки, тряхнула юбкой и запела на мотив «Лечу на облаке»:

Гуйцзе умолкла. Симэнь Цин едва сдерживал себя от охватившего его восторга. Он приказал Дайаню отвести коня домой, а сам остался у Ли Гуйцзе. Коль скоро Симэню не терпелось насладиться юной певицей, а ее как могли на то толкали Ин Боцзюэ и Се Сида, желаемое скоро было достигнуто.

На другой день Симэнь наказал слуге принести из дому пятьдесят лянов серебра и купить в шелковой лавке четыре перемены нарядов, чтобы отпраздновать перемену прически у Гуйцзе[15]. Прослышала об этом и Ли Цзяоэр. Она, конечно, обрадовалась за свою племянницу и тотчас же передала ей с Дайанем слиток серебра на головные украшения и платья.

Не умолкала музыка и песни, не прекращались танцы и пляски. Пировали целых три дня. Ин Боцзюэ и Се Сида пригласили Молчуна Суня, Чжу Жиняня и Чан Шицзе. Они выложили по пять фэней серебра и пришли поздравить Гуйцзе. Ей устроили спальню, за которую полностью заплатил Симэнь.

Ликовал весь дом. Изо дня в день вино лилось рекой, но не о том пойдет речь.

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Так вот, полмесяца, должно быть, прожил Симэнь Цин у своей возлюбленной Гуйцзе. Юэнян то и дело посылала за ним слугу с лошадью, но всякий раз у Симэня прятали одежду и домой не пускали.

Тихо стало в доме Симэня. Брошенные жены не знали, чем заняться. Другие еще как-то терпели, только Пань Цзиньлянь – ей не было и тридцати – женщина в самом расцвете сил, у которой пламенем горела неугасимая страсть, да Мэн Юйлоу продолжали румяниться и пудриться. Не проходило и дня, чтобы они, разодетые, не выходили к воротам и не простаивали до самых сумерек, провожая взглядом прохожих. Они улыбались, и тогда в обрамлении алых уст у них сверкали белизною зубы.

Вечером, в спальне, Цзиньлянь ожидала мягкая постель под сиротливым пологом. Но одинокое ложе не располагало ко сну, и она выходила в сад, медленно прохаживалась по цветам и мху. Пляска месяца, отраженного в воде, устрашала ее напоминанием о неуловимости Симэня; утехи, которым беззастенчиво предавались разношерстные кошки, ее терзали.

В свое время вместе с Юйлоу в дом пришел Циньтун, слуга лет шестнадцати, который только стал носить прическу[1]. Это был красивый, ловкий и шустрый малый. Симэнь доверил ему ключи и поставил убирать и сторожить сад. Циньтун ночевал в сторожке у садовых ворот.

Цзиньлянь и Юйлоу днем нередко сидели в беседке за рукоделием или шашками, и Циньтун как мог им угождал. Он каждый раз предупреждал их о приходе Симэня и тем нравился Цзиньлянь. Она то и дело приглашала его к себе и угощала вином. Многозначительные взгляды, которыми они обменивались по утрам и каждый вечер, оставляли все меньше сомнений относительно их истинных намерений.

Приближался двадцать восьмой день седьмой луны – рождение Симэнь Цина, а он так и жил у Ли Гуйцзе, будучи не в силах расстаться с «окутанным дымкою цветком»[2]. Юэнян снова послала за ним Дайаня с лошадью, а Цзиньлянь украдкой сунула слуге записку и велела незаметно передать Симэню: она, мол, просит его поскорее вернуться домой. Дайань не мешкая оседлал лошадь и поскакал к дому Ли в квартал кривых террас.

Там он сразу нашел Симэня с компанией друзей – Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жиняня, Молчуна Суня и Чан Шицзе. Симэнь пировал и веселился, прильнув к красоткам, так что казалось, будто его посадили в букет цветов.

– Ты зачем пришел? – заметив слугу, спросил он. – Дома все в порядке?

– Все в порядке.

– Приказчик Фу пусть пока всю выручку у себя держит. Я приду, тогда и счета подведем.