1

Дементий Ильич Субботин ждал гостей.

Наступал вечер, в нижнем этаже дома зажгли лампы.

— Уже запалили, — неприязненно пробурчал Субботин. — Будто в старое время.

Толстыми сильными пальцами потрогал ветку яблони. От проклюнувшихся почек шел едва уловимый аромат. Дементий Ильич сорвал одну, пожевал, ощущая ее горьковато-терпкий вкус. Прошелся по саду, где пригибаясь, где бережно отклоняя ветви. Большинство деревьев Дементий Ильич посадил своими руками, когда приехал сюда двадцать лет назад с женой, десятилетним сыном и грудной дочерью.

Тогда на этом месте был полуразвалившийся домик да участок земли, сплошь заросший крапивой да одичавшей малиной. Но прошло время, поднялся двухэтажный особняк с кирпичным низом, ровными рядами вытянулись яблони, груши, вишни, сливы… Сад стал единственным местом, где Дементий Ильич мог позволить себе раскрепоститься душой.

Когда густо опустились сумерки, приглашенные начали собираться. Сначала пришли братья Гребенщиковы — Василий Поликарпович и Иван Поликарпович, через несколько минут Карп Данилыч Митрюшин и Петр Федорович Смирнов, чуть позже отец Сергий и владелец платочной фабрики Тимофей Силыч Лузгин.

— Грех на душу берем, в эдакое время да по гостям, — степенно усаживаясь за столом, произнес Карп Данилыч.

— Греха забоялся, — проворчал Гребенщиков-старший, тощий, лысый, с жидкой бороденкой и высохшим лицом. — Об том ли думать?!

— Что это ты, Поликарпыч, с места в карьер, — улыбнулся Смирнов.

— Ты меня не осаждай, я не лошадь!

— Напрасно, Василий Поликарпович, обижаешься, — сказал примирительно Субботин. — Все мы единоверцы, никто камень за пазухой не держит. Карп Данилыч имел в виду великий пост.

— А-а, — качнул головой Иван Поликарпович, маленький и круглый, удивительно непохожий на брата. — Пост не мост, можно и объехать.

— Мы собрались нонче, — хмуро перебил Лузгин, — чтобы ознакомиться с документом, полученным отцом Сергием. — Он зорко оглядел присутствующих, ожидая тишины, и повернулся к священнику, как бы предоставляя ему слово.

Тот встал, запустил пухлую холеную руку в карман подрясника, достал сложенный вчетверо листок. Начал читать негромко, но закончил грозным басом:

— Зовем всех вас, верующих и верных чад церкви: встаньте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне святой матери нашей. Враги церковные захватывают власть над нею, а вы противостаньте нм силой веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни, ибо действуют прямо против совести народной!.. Подписано патриархом Московским и всея Руси Тихоном.

— Неужто нас одних почтил таким посланием патриарх? — ехидно скривил губы Василий Поликарпович.

— Не юродствуйте, — нахмурился отец Сергий, — сие послание разослано во все русские православные церкви.

— И значит, вы, святые отцы, хотите заключить с нами, грешными, духовный союз? — бросил Василий Поликарпович. — И не смотрите на меня, батюшка, так!

— Да что с тобой сегодня, какая муха тебя укусила? — Субботин как хозяин счел долгом вмешаться.

— Красная муха, красная! — закричал Гребенщиков. — И нечего меня призывать и успокаивать. Нужны ваши слова, когда мы с братом в одночасье всех капиталов лишились!

— Не с вами одними… — сказал Смирнов.

— Ты с собой нас не равняй! — в тон брату закричал Иван Поликарпович. — У нас трактиры, у тебя завод как работал, так и работает!

— Господа, прошу вас! — Лузгин легонько постучал ладонью по столу. — Разве об этом речь? Разве собрались мы, чтобы обвинять друг друга? Кого и в чем? Может быть, отца Сергия, которого церковь поставила вне государства? Или заводчика Смирнова, который хотя и остался хозяином предприятия, но не может самостоятельно решать ни производственные, ни финансовые, ни иные вопросы? Или купцов Субботина и Митрюшина? Так что, дражайшие братья, — закончил Лузгин после короткой паузы, — в этих ли стенах надобно искать виновников несчастий?

— Истинно глаголет уважаемый Тимофей Силыч. — Отец Сергий погладил красивую бороду. — Мало нам ныне говорить о болях и обидах, надо всколыхнуть сердца верующих, ибо не время словам, время деяниям. Объединившись, мы должны начать беспощадную борьбу с сатанистами.

— Говорите прямо, батюшка: с большевиками, — Лузгин посмотрел на него хитроватыми глазами. — В церкви вы более откровенны: богослужения в митинг превращаете. Надобно действовать тоньше, осторожнее.

— «Тоньше, осторожнее»! — вспылил священник. — Нет, не приемлю! Подобное приличествует лишь погрязшим во лжи и непристойности. Я полагаю святым долгом во всеуслышание говорить людям божью правду, открывать глаза на мерзкие дела вероотступников!

— Вы, без спору, правы в своем гневе, — ответил Тимофей Силыч. — Но надобно знать, что ни одно правительство не станет терпеть открытых призывов к его свержению. Это политика. А, скажу я вам, нынешняя политика прежней рознь, и рознь преогромная. Бывалоча, патриархи, митрополиты, протопопы расходились в форме, содержание — государство, церковь, вера — для них оставалось незыблемым. Так же и государство относилось к церкви. Ныне религия отметается как нечто противное духу общества, которое пытаются устроить большевики.

— Именно поэтому мы обязаны бросить вызов богохульникам, смести ураганом священной ненависти!

— Именно! — согласился Лузгин и, уходя от ненужного спора, добавил: — Для того и собрались.

— Вот-вот, — обвел всех строгим взглядом Дементий Ильич, — а ругаемся, как мужики сиволапые.

Митрюшин усмехнулся, это не ускользнуло от внимания Субботина.

— Что тебе не по душе, Карп Данилыч?

— Не любишь мужиков-то!

— А за что их любить прикажешь?! — Многие никли под таким взглядом Субботина, но Митрюшин знал себе цену.

— Забыл, знать, какого ты роду-племени?

— Это как же понимать? — Голос Субботина стал глух и густ, как эхо далекого грома.

— Как хошь, так и понимай. — Карп Данилыч встал, пригладил ладонью рыже-седые волосы на низколобой голове. — Я мыслю: собрались мы для общего дела, стало быть, и согласие промеж нас должно быть. Ан нет! Знать, и проку, что от снега в июньский день, одни убытки. А коли так, затевайте драку с Советами сами, а мне моя рожа дороже.

— За чужими спинами схорониться хочешь?

— Напраслину на меня, Дементий Ильич, не возводи! У меня свои соображения.

Он посмотрел на отца Сергия, словно желая о чем-то спросить, но передумал.

— Прощевайте пока.

Смирнов хотел его остановить, но Лузгин предупреждающе поднял руку. Василий Поликарпович испуганно переглянулся с братом.

— Пойдет в Совет или в милицию, да и расскажет, что видел-слышал…

— Не беспокойтесь, — отец Сергий сказал уверенно, — Карп Данилыч человек истинно верующий, предательства убоится. Сегодня ушел, чтобы завтра вернуться!

Слова священника успокоили, разговор вновь вошел в нужное русло.

— Я так думаю: надо прежде ударить по карману рабочего, их главной опоры. — Тимофей Силыч говорил с легким придыханием. — Остановить заводы, фабрики, не заплатить денег. Вот тогда и поглядим, как они взвоют. Да не на нас, а на власть новую.

— Остановить можно, — с сомнением произнес Смирнов. — Но ведь это расценят как саботаж… Да и убытки.

— А надо по-умному делать, — глянул на него Лузган. — Если у тебя в котельной топлива нет, сможет завод работать? Нет! А какое у нас топливо, сами знаете — торф. Стало быть, надо сделать, чтобы торф этот… — Он сложил трубочкой толстые губы и попробовал свистнуть, но свиста не получилось, и Лузгин улыбнулся. — Одним словом, понятно… Можно и по-другому! Я, к примеру, со своим управляющим кое-что предпринимаю. А насчет убытков… По мне, лучше отдать копейку, чем ждать, пока отнимут рубль.