От удара сапогом в бочку жаба очнулась от дремы и чуть не расквакалась. Фитька давно сидел с открытыми глазами, чутко слушая враждебную тишину, в которой то и дело раздавались таинственные шорохи. Светлячок перелетел с одного листа лопуха на другой и вновь пустился вверх по рыхлой и пыльной круче.

— Это наш гость, — представил тем временем Круминь Муравьева вошедшим друг за другом Черткову и Станкевичу. Они насторожились, увидев человека офицерской наружности в полувоенном буржуйском кителе, — тоже подпольщик.

— Немезидов, — в очередной раз представился штабс-капитан Муравьев, любитель параллелей, и кисло усмехнулся. Эти варвары, считал он, конечно же, не могли разгадать сей нехитрый намек вымышленной на ходу фамилии на ту силу неотвратимого возмездия, с какой поражает Немезида, богиня кары. Он почувствовал себя последней твердыней духа в море хаоса.

Круминь был благодарен Соловьеву за проявленную предосторожность при передаче почтовой депеши и мучился от того, что, кроме него, никто не сможет прочесть шифровку — значит, в предстоящей схватке он должен уцелеть. Уцелеть сам и сохранить боевых товарищей, всех, кроме одного… Он с нетерпением ждал Лобова-Лилового.

Караул, направляясь знакомой тропкой к дому, где горел свет в распахнутом окне, услышал со стороны баньки знакомое по боям звяканье пулеметной ленты. Звякнуло один раз, второй… конь остановился, чутко прядая ушами.

Последним в комнату вошел Лиловый.

Круминю важно было перехватить инициативу, и он поспешно обратился к нему:

— Садись, Василий, на мое место. А я поближе к лампе.

И нарочито шумно, с деланной неуклюжестью, стал пересаживаться ближе к двери.

Увидев в комнате арестованного еще позавчера Учителя и штабс-капитана, Лиловый опешил. Круминь принялся с самым равнодушным видом подкручивать фитиль в лампе. Сердце его билось сильными толчками. Только Чертков заметил, что лицо Лилового-Лобова дернулось в перепуге, и он заподозрил неладное.

«Садись и молчи!» — взглядом приказал Муравьев агенту.

Пулеметчик Куприян Капитонов толкнул локтем ефрейтора Аврина, кивая на белого коня в двух шагах, где был установлен пулемет: сами они лежали на полу — ногами в предбаннике, головой к «льюису». Ефрейтор пожал плечами: шугануть дурного коня сейчас, пока еще нет сигнала к атаке, было нельзя.

Караул, почуяв людей и металл, тихо заржал и прибавил шаг, направляясь прямо к окну, откуда он иногда получал от хозяина хлебную краюшку, если тот бывал в хорошем настроении.

Лиловый машинально сел на место комиссара, его прошиб такой ужас, что спина коломянковой рубахи потемнела от пота.

— Кажется, все в сборе, товарищи. Можно начинать.

— Пора уж, — протянул Муравьев, ни к кому не обращаясь. Ему уже стала надоедать вся эта пошлая оперетка. Он демонстративно достал из кармана круглые часы-луковицу, нажал плоскую кнопку, пружинка вытолкнула крышку из гнезда и показала перламутровый циферблат: до начала операции оставалось девять минут.

— Товарищи! — сказал комиссар. — Сегодня впервые наш революционный штаб собрался в полном составе. Наступление белой армии на Москву обречено на провал. Революцию рабочих и крестьян против капитала не остановить, идеал справедливости непобедим…

Муравьев поморщился и одновременно удивился про себя тому сильному эффекту, который производил этот неожиданно высокий строй слов большевика. Казалось, комиссар говорит на новом языке.

— Сегодня наступил решающий час и для нас. Совсем скоро потребуется все наше мужество…

Чертков пристально вглядывался в Муравьева, он чувствовал нарастающую неприязнь к вызывающему виду, с каким тот держался за столом среди товарищей по классовой борьбе, к холеным пальцам, которые внятно барабанили по столу. Денис Соловьев услышал хруст картофельной ботвы в огороде. Пушистый огромный бражник залетел на свет в комнату и зашуршал под потолком, пудрясь тельцем и крыльями о беленый потолок. Рука Лилового осторожно нащупала револьвер за ремнем, под рубашкой: он понял, что миром заседание не кончится и что дом, видимо, окружен. Что ж, он постарается выстрелить первым. Рядовой Жучков отошел от турецкой вишни, пробрался поближе к глухой стене дома: он караулил северную сторону. Садовая славка подлетела к дуплу с кукушонком. Караул уже вплотную подошел к окну, и пулеметный расчет в составе ефрейтора Аврина и рядового Капитонова смотрел на коня вытаращенными глазами.

О привычке Караула совать морду в окно, выклянчивая угощение, знает только сам хозяин — Денис Алексеевич Соловьев. Стоит ему только выглянуть в окно и увидеть оседланного коня без сына в седле, как краска ударит ему в лицо, недаром снился ему под утро тревожный сон: истекающий кровью Сашка на земле, белый Караул в степи и огромный, как облако, голубь. Голубь летел к дому, и крылья его озарялись иссиня-алым пожаром, который стлался по земле.

— Ближе к делу, — прервал властным голосом Муравьев и осекся.

В распахнутое окно втиснулась лошадиная голова и звонко заржала.

Наступило минутное замешательство. Соловьев помертвел.

— Братцы! — крикнул вдруг Круминь с яростью. — Смерть провокатору Ваське Лобову и его белопогоннику!

…Как покойно прямое течение горящей свечи, но попробуй накрыть пламя ладонью… «А-а-а», — хрипит штабс-капитан, поняв, что его провели, вскакивая со стола и пытаясь выдернуть из кармана браунинг, но проклятый рукав намертво зацепился за гвоздь, за какую-то дурацкую шляпку гвоздя, и, катастрофически опаздывая, Муравьев не столько тащит пистолет, сколько выдирает из рукава френча лоскут материи. Лиловый-Лобов вскакивает с места, роняя стул, его вмиг расквасившееся лицо дрожит как студень.

— Предатель, — визжит он, тыча пистолетом, — эта гнида — офицер! Это он, он, а не я… — Лиловый нажимает курок, целясь в Муравьева, и мажет. Круминь хватает обеими руками стол и переворачивает его вместе с лампами. Чертков падает вместе со стулом на пол. Караул шарахается от окна. Станкевич, стоя у стены, целится в штабс-капитана. Круминь выбивает из руки провокатора наган, Лиловый бросается к двери. Станкевич стреляет первым. Но пуля из его револьвера вонзается в стену. Выдрав наконец именной браунинг, Муравьев отвечает на выстрел Станкевича. Пружина освобождает боек, который бьет по капсюлю патрона и взрывает столбик спрессованного армейского пороха. Свинцовая раскаленная пуля из ствола муравьевского браунинга пробивает навылет голову Станкевича. Чертков с пола тянется единственной страшной рукой к ноге штабс-капитана.

— Всем уходить за мной! — хрипит Круминь. Разбитые падением керосиновые лампы плещут на пол пригоршнями пламени. Фельдман бросается вслед за Лиловым к двери. Рука Черткова железной клешней вцепилась в сапог штабс-капитана.

Услышав выстрелы, солдаты из оцепления бегут к дому, а командир пулеметного расчета Аврин приказывает пулеметчику Капитонову открывать огонь. Караул скачет от окна прямо к баньке, на пороге которой сверкает что-то ужасное, железное. Лиловый выскакивает в сенцы, но, зная о засаде, не выбегает на крыльцо, а, присев, осторожно распахивает дверь. Рядовой Зыков видит, как отворяется дверь, как выползает на животе на крыльцо человек и, почти не целясь, стреляет мимо.

— Дом окружен! За мной! — кричит Круминь, подбирая лобовский наган. Пламя растекается под опрокинутым столом. Соловьев и Фельдман выскакивают в сени.

— К колодцу! — восклицает хозяин и сбрасывает медный крюк с боковой дверцы во внутренний двор. Алексей Петрович от страшного рывка однорукого дьявола падает всем затылком на пол, и на миг его глаза затоплены мраком.

Пока деревенский пастух, а ныне пулеметчик вспомогательной роты 36-го пехотного полка Куприян Капитонов не может заставить себя открыть огонь по ни в чем не повинной лошади, которая, шарахнувшись от окна, заслонила сейчас дом, Чертков выбегает вслед за Круминем в сени, оглядываясь на тело Станкевича, Соловьев сбрасывает с колодезного сруба маскировочные доски и прочий хлам, Лиловый перепрыгивает через плетень и заползает в бурьян, зная, что впереди засада, и надеясь переждать время.