– Жжёт? – осведомилась Сёма.

– Пиздецки.

– Это хорошо. Значит, гидропирит свежий. Реакция идёт. Шапочка для душа есть?

– Есть.

– В ванной?

– Угу, на крючке висит.

– Щас принесу. Чтобы процесс шёл быстрее, надо чтоб башка в тепле была.

Сижу. Глаза слезятся. Нос распух от вдыхания миазмов. Башку щиплет, и что-то там потрескивает.

Возвращается Сёма, неся в руках полиэтиленовую шапочку и папину ондатровую шапку.

– Сиди, не шевелись. – Командует она, и напяливает на меня поочерёдно шапочку для душа, и папашины меха.

– А папа меня не отпиздит? – тихо спрашиваю я, и морщусь. Под этими девайсами стало нестерпимо жарко, и башка зачесалась так, словно среди размоченного в кошачьем ссанье гидропирита, миллиардами вшей было затеяно соцсоревнование «Кто быстрее выжрет Лиде мозг».

– Отпиздит конечно. Если с работы вернётся раньше. – Сёма всегда была реалисткой. – Он во сколько приходит с работы?

– В восемь… – отвечаю, и зубами скриплю. Терпеть больше сил нету никаких.

– Значит, час у нас ещё в запасе есть, не ссы. Тебе ещё десять минут сидеть осталось.

Последующие десять минут были самыми страшными в моей жизни. Пару лет спустя, лёжа в родильном кресле, я не орала как все порядочные бабы, а мерзко хихикала, вспоминая те десять минут. Ибо родить мне было легче, чем выдержать ту нечеловеческую процедуру.

– Всё. Смываем.

Голос Сёмы прозвучал как в тумане.

– Мир вашему дому, чукчи. – слева послышался совершенно не Сёмин голос. – Уши мёрзнут, доча?

Пиздец. Вернулся папа.

*Титры. Папа. Сорока лет отроду. Мужик. С бородой. Характер суровый, но чувство юмора всё окупает. Пизды точно не даст, но заподъёбывать может до смерти.*

– Я крашу волосы. – Ответила я, и, наклонившись, вытерла слезящие глаза о папин рукав.

– Зачем ты красишь волосы мочой? – серьёзно осведомился папа, и склонил голову набок.

– Это не моча. Это краска.

– Никогда не видел краску, которая воняет ссаньём! – развеселился папа, и поинтересовался: – моя шапка должна добавить твоим волосам пышности и блеска? Дай позырить!

С этими словами папа содрал с меня девайсы, и заорал:

– Вы ёбнулись, девки??!!

Я тоже заорала, ещё не зная даже почему.

– Ну что вы её напугали, а? – Сёма попыталась выпихнуть моего папу из комнаты, и пояснила: – этот дым от неё идёт, потому что гидропирит был свежий очень, понимаете?

– Не понимаю, – ответил папа, и не пожелал выпихиваться из комнаты.

– Сразу видно – вы не парикмахер. – Отрезала Сёма, и потрогала мои волосы. – Идём смывать. Кажется, всё.

Я встала, и на негнущихся ногах пошла в ванную. Папа шёл за мной, размахивая газетой, и открывая по пути все окна и двери в доме.

Сёма поставила меня раком над ванной, и принялась смывать с меня свежий гидропирит душем.

Я одним глазом смотрела вниз, на то, что смывалось с моей головы, и поинтересовалась:

– А почему твой гидропирит так похож на волосы?

– Он похож на таблетки, дура. А это твои собственные волосы. Таблетки очень свежие были, я ж сразу сказала. Ну, пережгли мы тебя немножко, с кем не бывает?

Не знаю, с кем не бывает. Со мной всегда бывает всё, что можно и нельзя себе представить. Волосы отвалились? Хуйня. Гидропирит зато попался очень свежий, теперь я сама это видела.

Сёма выключила воду, вытерла меня полотенцем, и сказала:

– Ну-ка, дай я на тебя посмотрю…

Я выпрямилась, хрустнув позвоночником, и с надеждой посмотрела на Сёму:

– Ну как?

Сёма нахмурилась, сделала шаг назад, ещё раз на меня посмотрела, и громко крикнула:

– Дядя Слава, а до скольки у нас аптека работает?

– До восьми! – Раздался ответ. – Только там парики не продаются.

Я задрожала, и стала рваться к зеркалу. Сёма сдерживала мой натиск всем телом.

– Дядя Слава, а вы не сбегаете щас в аптеку за гидропиритом? Надо бы ещё разок Лидку прокрасить…

Раздались шаги, дверь ваной распахнулась, и на пороге появился папа.

Повисла благостная пауза.

– Зелёнка и йод у нас есть. В аптеку не пойду. – Почему-то сказал папа, и мерзко захихикал.

– А зачем мне зелёнка? – я уже поняла, что на башке у меня полный понос, но зелёнка меня смущала.

– Это не тебе. Это для Сёмы. Ты же щас в зеркало посмотришь, да?

– ДА!!! – заорала я, со всей дури пихая Сёму, и прорываясь к зеркалу…

Лучше бы я этого не делала.

Амальгамная поверхность показала мне зарёванную девку с распухшим носом, и с разноцветными кустиками волос на голове.

Чёлка получилась ярко-оранжевой, концы волос – жёлтыми, корни – серо-пегими, а вдоль пробора торчал весёленький гребень. Как у панка.

– ЫЫЫЫЫ?? – Вопросительно взвыла я, и ткнула пальцем в гребень.

– Гидропирит был свежий… Волосы отвалились… Но они ещё вырастут, Лид… – из-за папиной спины ответила Сёма, после чего быстро съебнула куда-то в прихожую.

Я посмотрела на папу.

– Знаешь, чо я вспомнил? – сказал папа, поглаживая бороду, – когда мне было шестнадцать – в моде хиппи были. И друг у меня имелся, Витя-Козява, пиздецкий хиппарь. Приходил на танцы в будённовке, в дермантиновых штанах и в тельняшке. А на шее у него висела унитазная цепь… Но это всё хуйня. На этой цепи болталась пробирка, спизженная из кабинета химии, а в ней ползала живая муха. На танцах все бабы смотрели только на него. У меня шансов не было.

Это ты к чему? – спросила я, когда папа замолчал.

– К тому, что у него на башке примерно такая же хуйня была, как у тебя щас. Тебе муху поймать?

– Не надо… – ответила я, и заревела.

Папа прижал меня к себе, погладил меня по мокрой голове, и утешил:

– Щас, говорят, панки в моде? Что они там носят? Рваные джинсы? Куртки-косухи? Жрут на помойках и матом ругаются? Куртку я куплю тебе завтра, на помойках жрать сама научишься, а всё остальное ты умеешь. И имеешь.

В прихожей хлопнула дверь. Сёма съебалась. Я оторвала голову от папиного плеча, ещё раз посмотрела на себя в зеркало, и поинтересовалась у папы:

– У тебя есть большой гвоздь?

– Есть, – ответил отец, – ты хочешь его Сёме в голову вбить?

– Хочу. Но не буду. Я им щас буду джинсы рвать. Чтоб как у панков было…

– Пойдём, помогу… – сказал папа, и мы пошли делать из меня панка…

На следующий день я сбрила машинкой волосы на висках, оставив только один гребень. И выкрасила его в синий цвет цветным лаком для волос… Были такие раньше в продаже.

Майка с Егором Летовым пятидесятого размера, и рваные джинсы, увешанные ключами от пивных банок органично дополнили мой образ.

Оставалось сделать последний шаг.

– Алло? – я очень волновалась, и слегка заикалась.

– Это кто, бля? – вежливо спросили меня на другом конце провода.

– Серёж, это Лида. Помнишь, мы к тебе приходили с Маринкой? Вы с ней трахались, а я вам на пианино «Всё идёт по плану» играла…

– Ну и чо?

– Ну и нихуя. Когда следующий концерт «Гражданки»?

– Сегодня вечером на Полянке.

– Я еду с вами!

– А с хуя ли?

– А патамушта я так хочу, понял? Я хочу быть панком!

Серёжа поперхнулся:

– Какой из тебя панк, цырла пригламуренная?

А я сурово припечатала:

– Охуенный.

– Приходи, заценим.

Отбой.

Тем же вечером я поехала на Полянку, где вместе со всеми орала «А при коммунизме всё будет заебись, он наступит скоро – надо только подождать!», а после концерта отпиздила какую-то марамойку, которая попыталась кинуть меня на новенькую косуху…

Ещё через полгода, проводив Серёжку в армию, я влюбилась в школьного золотого медалиста Лёшу, и все мои панк-девайсы отправились на антресоли.

Сёма покрасила меня в благородный каштановый цвет, подстригла под Хакамаду, и…

И что было потом – это уже совершенно другая история.

Но я до сих пор трепетно храню свои рваные джинсы, и, нажрав рыло, частенько ору в караоке «Всё идёт по плану». Причём, без аккомпанемента.

А блондинкой я потом всё-таки стала. В двадцать два года. И без помощи Сёмы…