И тут на помощь, конечно же, пришла Ершова. Да.

Совершенно случайно она позвонила мне, и совершенно случайно же сказала:

– Ты знаешь о том, что мы с тобой неумолимо плесневеем, Лида? Вчера я обнаружила у себя седой волос, а позавчера мне в метро уступил место рахитичный подросток. А я почему-то автоматом сказала ему: «Спасибо, сынок, дай Бог тебе здоровья». Это ли не говнище?

Это действительно было нехорошим знамением, и я полностью согласилась с Ершовой. А так же поинтересовалась у неё, не знает ли она как бороться с возрастными недугами:

– Это полное говнище, а у меня целлюлит на жопе. Что делать будем?

Ершова секунду помолчала, а потом сказала:

– Сауна. Мы будем избавляться от жиров и седин с помощью пышущего жара и войлочного колпачка.

Ершова сказала это так уверенно, что у меня не возникло сомнений: вот она – панацея от всех болячек. Пышущий жар, войлочные колпачки, голые розовые бабы на деревянных лавках, банные листы на жопе и запах хвои… Сразу вспомнилось всё что я знала о бане и сауне. А вспомнилось как-то мало: хилые младенцы, которых бабки-повитухи лечили в банях, и недорогие проститутки.

– Юля, – осторожно поинтересовалась я у Ершовой, – а в сауну разве приличные женщины ходят?

– Нет. – Отрезала Ершова. – Не ходят. У приличных женщин есть приличные мужья с неприличным баблом и собственным домом с баней и бассейном. Вот туда и ходят приличные женщины. А мы с тобой две целлюлитные потаскухи, которым надо срочно приводить себя в порядок, иначе уйдёт последний поезд, и я навсегда останусь женой Толясика, а ты помрёшь старой девой.

Юлька резала правду-матку толстыми ломтями, а я уже точно знала: если сауна это мой последний шанс – я туда пойду, даже если толпа народу будет орать мне в спину: «Смотрите! В баню новых проституток завезли!» Всё равно пойду. Ибо на Фиточистон надежды никакой.

Ершовская сауна по факту оказалась инфракрасной кабиной в салоне красоты, куда мы с Юлькой не очень регулярно ходили подстричься-покраситься и попемзить пемзой пятки. Такой деревянный ящик с тонированными стеклянными дверями, похожий на большую микроволновку. Не спрашивайте про принцип действия этой газовой камеры, но внутри там было жарко, потно, и ещё тошнило от Ершовой, которая развалилась на всю микроволновку, и басом охала:

– Охо-хо… Прям чую, чую, как из меня старость испаряется! Охохо… И сиськи, вроде, выросли, не? Охохо, блять… Жалко…

Тем не менее, на оздоровительные процедуры в микроволновку мы с Юлькой ходили каждую субботу вот уже три месяца. Не знаю как там чо насчёт целлюлита, но к концу второго месяца я уже ходила туда только для того, чтобы тоже поохать басом. Я была уверена, что это хорошо действует на мой бронхит.

В очередной раз, в очередную субботу, в юном месяце апреле, за неделю до моего двадцатишестилетия – мы с Ершовой должны были снова посетить микроволновку и полтора часа поохать басом. Я уже взяла заранее приготовленный субботний пакет с тапками и кремом для жопы, попыталась надеть сапоги, и поняла, что у меня этот незатейливый трюк не получается. Ноги в сапоги не влезали. С минуту поразмыслив что бы это такое могло быть – я поняла, и пошла звонить Юльке.

– Только не говори, что ты сегодня никуда не пойдёшь. – Вместо приветствия ответила в трубку Ершова, и пригрозила: – Организм уже приучен к сауне, и теперь надо туда ходить всю оставшуюся жизнь. Иначе твой целлюлит будет у тебя снизу из штанов вываливаться.

– Я не могу. – Пришлось покаяться. – У меня, кажется, ноги с пьянки опухли. Я ни в какую обувь не помещаюсь. Только в тапки.

– Охо-хо, Лида – Ответила Ершова, и я поняла, что она уже сидит в микроволновке.

Без меня. – Охо-хо, блять. Тогда сегодня не приходи. Вдруг у тебя слоновья болезнь началась?

Я напряглась:

– А это опасно?

– Очень. – Подтвердила Ершова. – И заразно. Не хватало ещё и мне опухнуть.

– И что мне теперь делать? – Я сильно расстроилась.

– Охо-хо… – Басом поохала Юлька. – Лечиться тебе надо теперь, хуле. Охо-хо, блять…

И отсоединилась.

Я подождала ещё два дня, поняла, что вслед за ногами у меня опухли и руки, и шея, и вообще всё что в моём организме раньше могло сгибаться – и пошла в поликлинику получать группу инвалидности и льготы на бесплатный проезд в метро.

Симпатичный бородатый доктор пощупал мои растопыренные пальцы, сделал рентген, и, глядя на снимок, сурово сказал:

– Ревматоидный артрит. Поздравляю.

На всякий случай, я уточнила:

– То есть, это я не от бухары опухла?

Доктор посмотрел на меня пронзительным взглядом, неодобрительно покачал головой, и утешил:

– Нет. Это гораздо хуже. Это на всю жизнь. В сауну, поди ходила? На улицу потом сразу выбегала? Вот и пришёл пиздец твоим суставчикам. – После чего он заглянул в мою медицинскую карту, и добавил: – Вот так-то, Лидия Вячеславовна, вот так-то…

И тут я всхлипнула:

– А льготы у меня будут, чтоб на метро ездить бесплатно?

– Будут. – Сказал доктор, и стал что-то писать в моей карте. – Но они вам не пригодятся. Потому что через месяц вы вообще не будете ходить. Вот так-то, Лидия Вячеславовна, вот так-то. Возьмите рецепт, и купите вот этих пилюль. Ходить вы от них не будете, конечно, гы-гы-гы, но спать будете как убитая. Собственно, ничего другого вы теперь делать и не будете.

Завыв как дикий койот, я выбежала из кабинета, и кинулась звонить Ершовой:

– Юля, доктор сказал, что я скоро умру! Я не буду больше ходить!

– В сауну? – Уточнила Юлька.

– И в сауну тем более! Ножки мои, ноженьки… Ы-ы-ы-ы-ы…

– В штаны ссаться будешь?

– Буду! Я ж ходить-то не смогу, Юля! Приезжай ко мне, меняться будем: я тебе все свои шмотки, а ты мне сто метров марли. Буду подгузники делать, памперсы нынче дороги.

Ы-ы-ы-ы-ы…

– Уймись, дура. – Ершова повысила голос. – Кликуша сраная, аж перепугала меня до смерти. Не ной, я тебе щас лекарство привезу. У бабки Толясика тоже артрит был. И хоть бы хуй её парализовало. Три укола – и опять ходит, дровосек железный. Только ослепла она с него окончательно. Стала меня называть «смуглый юноша», заигрывать со мной, и ходить по дому в одних трусах.

Я была готова ослепнуть и оглохнуть. Лишь бы не ссаться в штаны. Поэтому вытерла сопли, и сказала:

– Вези свои уколы, Ершова. Вези. Мы ведь поборемся ещё, да? Мы ведь ещё сходим в баньку-то русскую, целебную? Попаримся там вволюшку?

– Нет. Ты теперь год у меня на карантине будешь, инфекция вагинальная. И в баню я с тобой не пойду. Сиди, жди меня.

Через час приехали Ершова и лекарство Диклофенак, которое тут же было употреблено мною внутрижопно, и принесло облегчение.

– Ну как? – Юлька выкинула в мусорное ведро инсулиновый баян, и схватила меня за шею: – Так больно?

– Нет! – Прохрипела я, широко улыбаясь. – Дышать только нечем, но шея не болит!

– А я чо говорила, а? – Юлька помахала у меня перед лицом рукой: – Как видимость?

– Отлично! – Я ликовала. – Щас ещё пару уколов – и можно идти суку-ревматолога пиздить в поликлинику.

– Кстати, об уколах… – Юлька цапнула распечатанную коробку Диклофенака, и сунула её в сумку. – Лекарство сильное, больше одного укола в день нельзя. Я теперь к тебе завтра приду. Таблеток больше никаких не жри. Ослепнешь. И в штаны начнёшь ссать. Поняла?

Конечно, поняла. Лекарство сильное, название я запомнила. Ослепнуть не боюсь, я и так в этой жизни до хуя повидала. Поэтому, выпроводив Ершову, я выждала десять минут, и поковыляла в аптеку. Где приобрела ещё десять баянов и две упаковки Диклофенака. Отучившись один год в медучилище, я научилась виртуозно делать уколы, клизмы, и капельницы. Так что с внутрижопным вливанием лекарства проблем не возникло.

Они возникли дня через три. И выглядели как полный пиздец.

С лёгкостью вскочив утром с кровати, чего я не делала уже больше месяца, я угостила свою жопу порцией Диклофенака, и, пританцовывая подошла к зеркалу. Две секунды я соображала, что мне делать, а потом заорала.