Сначала слова сами ложатся. Потом становится труднее. Я начинаю грызть ногти. Вот получился какой‑то перебой в словах, пошло на другой лад. Карандаш ломается. Пока чиню, думаю, и опять бешено скачет карандаш по тетради. Чувствую: вот–вот и конец. Вот и мораль, как у Крылова, вот еще строка. Строка нужна сильная, как точка. В ней‑то все дело. Наконец найдена: «Эта книга не про вас». Я мышку называю «вас». Но нет, нет, дело не в мышке. Басня о людях, о неграмотных, которые голыми руками хотят жар загрести. Это про них так. Ну, да уж как вышло! И читаю вполголоса, чтобы не слышал дядя Федор. Ведь он еще не знает второго моего баловства — писать. Он знает только одно баловство — читать.

Едва успел дописать, как из лесу послышались голоса. Быстро сунув тетрадь и книгу в пещерку, я прикрыл отверстие и сел на бугорке. Снова голоса, затем крик, визг.

 — Что там? — испуганно вскочил дядя Федор. — Кажись, бабы!

Голоса слышны где‑то в глубине леса.

 — Не волк ли напал? — сказал я. — Как бы Ваньку с Данилкой не загрызли.

 — Они на дерево заберутся.

 — Это верно, — согласился я и тут же представил, как два волка погнались за Ванькой и Данилкой и как они забрались на дуб и сидят. Волки ходят вокруг, скалят зубы, а достать не могут.

Снова раздался крик. Да, это бабы кричат. Что там случилось с ними? Мы переглядываемся. Не успели перемолвиться, как на опушку леса одна за другой выскочили четыре бабы. Растрепанные, испуганные, платки па головах еле держатся. Они бегут, пригнувшись, к нам. Скоро мы заметили, что у трех из них по огромному мешку. Мешки бьют им по спинам, но они бегут и не бросают их.

Первой добежала сноха Бурлаковых. Она бросила мешок в канаву и молча начала махать остальным, зовя их сюда же.

Прибежали еще три. Последняя была беременная. Две также сбросили мешки в канаву, а третья была без мешка. Она, как добежала, так и села под куст.

 — Теперь ее, матушку, пронесет, — указала Степанида на куст и невольно засмеялась. — Вот жара‑то, окаянгцина!

 — И откуда они только взялись? — удивилась вторая, поправляя платок. — Как из‑под земли.

 — Караулили, видать, — пояснила третья. Указывая на мешки, она обратилась к дяде Федору: — Чего им жалко, гляди‑ка!

 — Бабы, эти мешки вы спрячьте куда‑нибудь в кусты аль бросьте в степь, — посоветовал дядя Федор.

 — Они в ту сторону подались.

 — Верховые, что ль? — спросил дядя Федор.

 — Верховые. Двое. Кабы на дрожках — не проехали бы.

Снова из лесу донесся визг. Бабы так и присели. А та, что в кустах была, жалобно застонала.

 — Матушки, еще безо время родит! — сказала Степанида.

 — А за коим чертом с брюхом ее поперло?

 — Н–на, ей как раз веники и нужны. Крапивой, что ль, будет париться?

 — А теперь чем? Ни веников, ни мешка. В лесу бросила.

 — Дадим ей по два.

С правой стороны леса в степь выметнулось пять баб. Они тронулись куда‑то в сторону, утопая в траве. Они бежали, размахивая руками, и все кричали, хотя за ними никто не гнался. Бабы, стоявшие возле пас, сами еле успев отдышаться, уже смеялись.

 — Во–он, кума Марья дует! Ее на стоялом жеребце через неделю не догонишь.

 — За ней никак Натаха Долговяза. Ба–атюшки, как скачет! Небось все голяшки ей травой обшмыгало.

 — А чью‑то чуть–чуть видно.

 — Марфутка. Ей что, лягет в траву, и не видать.

 — Куда же их понесло?

 — Прямо к оврагу, в ивняк.

 — А мешки‑то где у них?

Мешков, верно, у них не было. Это плохо. И мешка жаль, если он хороший, и по мешку узнают — кто ходил в лес. Тогда штраф.

 — Много там вас было? — спросил дядя Федор.

 — С десяток, — ответила Степанида.

 — Э–эх, вы! Десять дур не могли управиться с двумя! Вы бы как‑нибудь за лошадей, да глаза им хлестать. А то стащили бы объездчиков, да вениками по заду. Выпарили бы их, как следоват.

 — За это в каталажку!

 — Какая каталажка! Нынче время такое: наш брат, мужик, барских кобелей на кол сажает!

Еще выскочили три бабы и два парня. Они тоже бежали к нам. Через некоторое время из леса показались двое верховых.

 — Бабы, бегите! — крикнул дядя Федор.

Бабы упали в канаву и замерли.

 — Ну, тогда лежите тихо… Петька, пойдем!

Куда зовет меня дядя Федор? Хотя вины за мной и не было, но я испугался не на шутку. Старик быстро зашагал навстречу верховым. Они свистели, улюлюкали, грозили нагайками, а три бабы и два парня ударились теперь по направлению к нашему стойлу. Верховые ехали уже шагом.

Старик остановился, опершись на дубинку. Я стал рядом.

 — Ты кто? — подъезжая, крикнул первый, с черной бородкой, с горящими глазами. Гнедая лошадь его грызла удила.

 — Я, родимы, кто? Я — пастух. А вы кто?

 — Не видишь? Объездчики!

 — А–а, объездчики! Лес, что ль, караулите?

 — Караулим, старик. Баб гоняем. Веники воруют.

 — О–о, бабы — они, как коровы, баловливы. Все бы им веники, все бы париться, — проговорил дядя Федор.