Я подошел к стене и поманил к себе Митрофана Андреевича и Сергея Ильича. Но подошли не только эти двое, но и остальные.

— Обратите внимание, — я указал рукой на низ стены: туда, где он прикрывался плинтусом. — Часть паркетин обрезаны.

И в самом деле: часть паркетин была обрезана так, что создавалась иллюзия, будто рисунок уходит вглубь стены.

— Что и требовалось доказать! — воскликнул тогда Митрофан Андреевич. — Видите, господа? Сколько материала пропало втуне!

— Да, — вздохнул я. — Но тут уж ничего не попишешь…

— А вот и попишешь! — немедленно возразил Митрофан Андреевич. — И очень даже! Куда вы дели излишки?

— Ну, как — куда… — замялся я. — Продать их невозможно…

— Но ведь не выбросили?

— Бог с вами! Нет, конечно!

— Так куда же?

— Мастера и забрали.

— Нужно полагать, избавив вас от хлопот по избавлению от мусора?

— Верно.

Митрофан Андреевич широко развел руками:

— А потом всё это — обрезки паркета, его излишки, излишки обоев… ведь у обоев тоже были излишки?

Я подтвердил и это предположение.

— Стало быть, и обои, — продолжил Митрофан Андреевич, — а заодно, полагаю, и плитка с кухни, и побелка, и краска, и обивочный материал, и…

— Да, да, да! — всё подтвердил я.

— Всё досталось мастерам!

— Конечно!

— А после них — Кальбергу!

Я поперхнулся. Митрофан Андреевич хлопнул меня по спине:

— Крепитесь, мой друг! — совершенно серьезно сказал он.

Никто вокруг тоже ни смешка не издал, ни улыбнулся. Все были мрачными и сосредоточенными.

— Вот так, Сергей Ильич, и попадали качественные материалы мошенникам. Нашему дорогому барону — в их числе. Теперь понимаете?

Инихов — ступая тяжело — вернулся в свое кресло.

— Понятно, — усевшись, сказал он и достал сигару. — В ход шли подделки, а экспертам предъявлялись качественные остатки из других мест.

— Верно.

— Но стоит ли овчинка выделки?

— Что вы имеете в виду?

Инихов, раскурив сигару, пояснил:

— Какова доля качественного ремонта в стоимости дома или квартиры?

Лоб Митрофана Андреевича пошел морщинами, усы шевельнулись.

— По-разному. Однако…

— Сколько? — Инихов выдохнул дым. — И не забудьте еще и то обстоятельство, что ссуды под залог никогда не выдаются на полную стоимость залога!

Митрофан Андреевич кашлянул:

— Как вы посмотрите на сумму в две трети от оценки?

Инихов стремительно вынул сигару изо рта:

— Что? — воскликнул он. — Две трети?

— И даже больше.

— Да больше-то как? — изумился Инихов.

— А если мрамору подпустить? Позолоты?

— Тьфу!

— Вот вам и «тьфу!»

— Совсем народ ополоумел!

— Согласен!

Инихов и Митрофан Андреевич замолчали.

— Выходит, — спросил тогда Гесс, — поджог — и впрямь единственная возможность скрыть улики?

— Да. — Ответил Митрофан Андреевич. — Так как полученная сумма существенно превышала реальную стоимость имущества, и возвращать эти деньги никто не собирался, неизбежно возникал риск судебного преследования за подлог. Ведь банк, вступив во владение залогом, обязательно обнаружил бы, что его попросту надули!

— И тогда, как это часто бывает, было решено прикрыть одно преступление другим — еще более тяжким!

— Правильно.

— Я так понимаю, Бочаров согласился?

— Сразу же!

— А потом?

— А потом, наконец, дошло и до убийств.

— Минутку! — вмешался я. — А страховка?

Митрофан Андреевич посмотрел на меня с нескрываемым удивлением:

— Помилуйте, Сушкин! Какая страховка? Платить ее тоже никто не собирался!

— Но в этом случае, — я стоял на своем, — вся тяжесть ответственности падала бы на поджигателя! То есть — на страхователя! Ему пришлось бы возмещать банку убытки!

— Ничего подобного! — Митрофан Андреевич кивнул на Можайского. — Юрий Михайлович! Объясните вашему другу разницу между умыслом и случайностью.

— Да какая случайность! — перебил я начавшего было говорить Можайского. — Если страховку не платят, значит — умысел!

— Или, — теперь Можайский перебил меня, — невиновная небрежность.

— Невиновная небрежность? Ты в своем уме? Как такое возможно?

— Очень просто. — Можайский, пристально — даже театрально-пристально — глядя на меня, сделал шаг в сторону.

— Ты…

— Ой! — воскликнул он, не сводя с меня взгляда.

Послышался плотный хруст. Резко запахло водкой. Я перевел взгляд от глаз Можайского на пол и вскрикнул:

— Ты раздавил бутылку!

— Да что ты! — Можайский тоже посмотрел себе под ноги. — Вот ведь какая незадача!

— Ну, и что ты хочешь показать этой нелепой демонстрацией? — нахмурился я. — Разница очевидна!

— Совсем не настолько, как тебе кажется, — парировал Можайский.

— А я говорю…

— Послушай, — перебил меня Можайский. — У тебя ведь есть приходящая прислуга?

— Конечно. Да ты же сам знаешь: тетушка Поля…

— А если, допустим, — вновь перебил меня Можайский, — эта почтенная дама допустит какую-нибудь оплошность?

— Какую? — не понял я.

— Да вот хотя бы…

Можайский быстро осмотрелся, а затем — не найдя, очевидно, ничего подходящего в гостиной — даже высунулся в коридор и осмотрел и его. В коридоре, однако, тоже ничего не нашлось. Тогда Можайский совсем вышел из гостиной и исчез на полминуты — минуту.

Вернулся он с объемной бутылью.

— Зачем тебе керосин? — ахнул я.

— А вот зачем!

Можайский направился к камину, а во мне взметнулось недоброе предчувствие:

— Эй! — закричал я. — Остановись! Стой, говорю!

Но было поздно.

Можайский, на ходу откупорив бутылку, в несколько шагов подскочил к камину и, кочергой отбросив подальше тлевшие угли, сунул бутылку в камин.

Тогда уже ахнули все. Митрофан Андреевич подбежал к Можайскому и схватил его за руку:

— Что вы делаете, князь?!

— Посмотрим…

Митрофан Андреевич схватил кочергу и попытался подцепить уже разогревшуюся бутыль, но вышло еще хуже: бутыль опрокинулась, керосин хлынул на угли. К самой полке немедленно взвилось пламя. Митрофан Андреевич, чертыхаясь, отскочил.

— Что вы наделали!

Отпихивая нас, к камину подлетел Чулицкий:

— Невероятно! Глазам своим не верю!

И — как до него Митрофан Андреевич — отпрыгнул.

Пламя уже вырывалось наружу. Я в оцепенении смотрел на готовую вот-вот разразиться катастрофу.

За моей спиной послышался топот. К камину протиснулся поручик…

— Нет! — заорал Митрофан Андреевич, пытаясь перехватить нашего юного друга.

Однако поручик успел выплеснуть на пламя добрую половину эмалированного таза воды.

В следующий миг пламя вырвалось из камина и — по водяным дорожкам — начало растекаться по гостиной[56]. Я схватился за голову.

— Я не хотел… — начал бормотать поручик.

— Олух царя небесного! — закричал на него Митрофан Андреевич.

И тут — на счастье, хотя, как вы, читатель, помните, непродолжительное — кто-то вырвал из рук поручика таз с остатками воды. Наш юный друг ойкнул, но таз выпустил. Я круто повернулся к новому действующему лицу: им оказался Инихов.

Сергей Ильич — молча, сосредоточенно — сунул в таз подобранную где-то с пола скатерть, еще какое-то время назад покрывавшую разломанный чуть позже стол, вымочил ее в воде и швырнул на огненные дорожки. Скатерти хватило на все: она покрыла их разом, и все они разом потухли.

Я с облегчением вздохнул.

— Вот так, вот так… — тогда и только проговорил Инихов и снова вернулся в свое кресло.

— Отличная работа! — взглядом знатока оценил поступок Инихова Митрофан Андреевич.

— Ну, Можайский!

Мы обернулись на Чулицкого.

Красный, с взъерошенными волосами, Михаил Фролович так и сверкал глазами:

— Ну, Можайский! Это слишком даже для тебя!

Его сиятельство виновато развел руками:

— Не думал, что так получится!

— О чем же ты вообще думал?