«Профессора» с большой практикой жили в просторных домах, разделенных занавесями из таппы на множество маленьких помещений, где поодиночке обслуживались клиенты. Такой порядок объяснялся главным образом своеобразной формой «табу», предписывавшей для всех людей, будь они высокого или низкого звания, строжайшее уединение на время татуировки. Им запрещается всякое общение с другими, и небольшую порцию пищи, разрешаемую к употреблению, подсовывает им под занавеску невидимая рука. Ограничение еды направлено к тому, чтобы уменьшить количество крови и тем ослабить воспаление, вызываемое накалыванием кожи. Воспаление появляется очень быстро, и требуется некоторое время, чтобы оно прошло; таким образом, период уединения обычно продолжается много дней, иногда несколько недель.

Когда всякая болезненность исчезает, клиент уходит домой, но лишь для того, чтобы вернуться снова: операция эта настолько болезненна, что за один раз ей можно подвергнуть лишь небольшой участок кожи. И так как при столь медленном процессе требуется разукрасить все тело, предназначенные для этой цели студии постоянно полны. Побуждаемые неслыханным тщеславием, многие островитяне проводят значительную часть своей жизни, высиживая перед художником.

Наиболее подходящим для начала этой работы считается юношеский возраст. Подыскав какого-нибудь знаменитого татуировщика, родные приводят юношу к нему, и тот составляет эскиз общего плана татуировки. «Профессор» должен обладать острым глазом, так как костюм, который будет носиться всю жизнь, должен быть хорошо скроен.

Некоторые татуировщики, томясь по совершенству, нанимают за большую плату несколько человек самого низкого происхождения, простолюдинов, совершенно не заботящихся о внешности, и на них практикуются, проверяя свои замыслы. После того как их спины безжалостно искалываются черновыми набросками и холста для художника больше не остается, эти люди получают расчет и становятся на всю жизнь объектом презрения своих соплеменников. Несчастные создания! Они стали мучениками во имя искусства.

Кроме специалистов с постоянной клиентурой, существует множество захудалых странствующих татуировщиков, которые благодаря своей профессии беспрепятственно бродят от одной прибрежной деревни до другой по местности, населенной враждующими между собой племенами, и по дешевке обслуживают чернь. Они всегда приноравливают свое появление к различным религиозным празднествам, собирающим большие толпы. Когда праздник кончается и все, в том числе татуировщики, покидают местность, где он происходил, там остается десятка два маленьких палаток из грубой таппы с одиноким обитателем в каждой из них; ему запрещено разговаривать с невидимыми соседями, и он обязан пробыть там до полного исцеления. Странствующие татуировщики позорят свою профессию; они простые ремесленники, ничего не признающие, кроме ломаных линий и бесформенных пятен, совершенно не способные вознестись к тем высотам фантазии, которых достигают их выдающиеся собратья по профессии.

Все деятели искусства любят объединяться; поэтому в Ханнаману татуировщики время от времени сходились на собрания своего почтенного ордена. В этом обществе, должным образом организованном и имевшем членов различных степеней, Харди, пользовавшийся как белый особым влиянием, играл роль почетного Великого Мастера.

Голубая акула и что-то вроде урима и туммима, ^[21]выгравированных у него на груди, были знаками его посвящения. Такие ордена татуировщиков учреждены на всем Хива-Оа. Тот, к которому принадлежал наш знакомец, возник следующим образом. Через год-другой после его появления на острове там наступил голод, ибо несколько сезонов подряд урожаи хлебных плодов почти полностью погибали. Это повело к такому уменьшению клиентуры у татуировщиков, что они стали форменным образом бедствовать. Однако венценосный союзник Харди нашел филантропический способ обеспечить их нужды, одновременно оказав благодеяние многим из своих подданных.

Перед дворцом, на берегу и в верховье долины под трубные звуки раковин было возвещено, что Нумаи, король Ханнаману и друг Харди-Харди, белого, открывает свое сердце и свой дом для всех татуировщиков; но чтобы получить права на такое гостеприимство, они обязаны бесплатно оказывать услуги всем желающим беднякам.

Немедленно к королевской резиденции стали стекаться толпы художников и клиентов. Это было славное время; так как дворцовые постройки считались «табу» для всех, кроме татуировщиков и вождей, клиенты большим лагерем расположились под открытым небом.

«Лора тату», или «Пору татуировки», будут долго помнить. Один восторженный клиент прославил это событие в стихах. Харди привел нам несколько строк и дал их примерный перевод в виде своеобразного речитатива:

Где слышен этот шум?

В Ханнаману.

А что это за шум?

То шум сотни молотков,

Они стучат, стучат, стучат

По акульим зубам.

^[22]

Где этот свет?

Вокруг королевского дома.

А что за тихий смех?

Это весело, тихо смеются

Сыновья и дочери тех, кого татуируют.

Глава 9

Мы держим курс на запад. Положение дел

Когда мы покидали Ханнаману, ночь была светлая и звездная и такая теплая, что после смены вахты большинство матросов улеглось как попало вокруг фок-мачты.

Под утро, страдая от духоты в кубрике, я поднялся на палубу. Там царило полное безмолвие. Мягкий пассатный ветер ровно надувал паруса, и судно двигалось прямо в безбрежный простор западной части Тихого океана. Вахтенные спали. Даже рулевой, упершись одной ногой в штурвал, клевал носом, и сам старший помощник, скрестив руки, прислонился к шпилю.

В такую ночь, предоставленный самому себе, мог ли я не предаться мечтам? Я перегнулся через борт и невольно думал о тех чудищах, над которыми мы, возможно, в этот самый миг проплывали.

Но вскоре мои размышления прервала серая призрачная тень, упавшая на вздымающиеся волны. То был рассвет, сменившийся первыми проблесками зари. Они вспыхивали в одном конце ночного небосвода, напоминая — если сравнивать великое с малым — мелькание фонаря Гая Фокса ^[23]в подземелье парламента. Прошло немного времени, край океана зарделся, словно пылающие угли, и, наконец, кроваво-красный шар солнца выкатился из-за горизонта на востоке, и начался длинный день в море.

После завтрака первым делом порешили по всем правилам окрестить Ваймонту, который за ночь обдумал свое положение и имел довольно мрачный вид.

О том, какое имя ему дать, высказывались различные мнения. Одни считали, что мы должны назвать его «Воскресенье», так как в этот день он попал к нам; другие предлагали «Тысяча восемьсот сорок два» — по текущему году нашего летосчисления; доктор Долговязый Дух, со своей стороны, настаивал на том, чтобы островитянин ни в коем случае не менял своего первоначального имени Ваймонту-Хи, которое означало (как он утверждал) на образном языке туземцев что-то вроде «Человек, попавший в беду». Старший помощник положил конец спорам, окатив беднягу ведром морской воды и наделив его морским именем «Нос по ветру».

После первых припадков отчаяния, вызванных разлукой с родиной, Ваймонту — мы и впредь будем называть его так — на время несколько повеселел, но затем погрузился в прежнее состояние и стал очень грустным. Мне часто приходилось видеть, как, забившись в угол кубрика, он следил своими странными, беспокойно горевшими глазами за малейшими движениями матросов. И когда они говорили о Сиднее и его танцевальных заведениях, он всякий раз вспоминал, вероятно, о своей бамбуковой хижине.