Только добрались до квартиры, только открыли дверь — картина маслом: мама стоит у приоткрытой двери в мою комнату. На стук входной обернулась, ахнула тихонько и поспешила навстречу, не забыв закрыть дверь в комнату.

— Дети, что случилось? — испуганно глядя на девочку, которую держал Димыч, спросила она шёпотом, оглядываясь на коридор — видимо, боялась, что папа услышит.

— Мама, она переночует у нас до завтра, ладно? — обречённо спросила я. Мама, конечно, не откажет в помощи, но я очень не хотела, чтобы она видела найдёныша вдобавок к Лене. Не хотела, чтобы она беспокоилась. — Девочке пришлось сбежать, как и Лене, но они обе и правда у нас только до завтра.

Мама прижала ладони ко рту и всё же повернулась, чтобы открыть дверь моей комнаты.

И Димка первым догадался спросить:

— Мам, а ты-то чего испугалась?

— Эта ваша Лена… — Мама глубоко вздохнула и покачала головой. — Никогда такого не видела! Никогда… И ещё… Она здоровая ли? Не болеет?

— Истощена! — решительно сказала я. — Мам, я сейчас девочку уложу, а потом выйду, и ты мне всё расскажешь, ладно?

— А с девочкой что? Может, врача вызвать?

Вот тут я совсем растерялась. И сама об этом думала по дороге… Но как вызвать к найдёнышу врача скорой, если нет ни документов, ничего, что бы указывало на её личность? А вдруг девочка ещё и анатомического строения другого? И запоздало пожалела, что не вызвала скорую там, на месте пожара. Врачи бы осмотрели девочку, а мы бы сказали, что она шапочно нам знакомая, что мы сами её домой отправим… Эх… Кулаками после драки не машут. Поэтому я сердито из-за собственной недогадливости сказала:

— Она просто устала очень. Ей покой нужен, мам.

Димка шагнул в комнату, в которой горела настольная лампа с ненавязчивым, уютно домашним светом, и я поняла, почему мама испугалась.

Брату было некогда приглядываться. Он выполнял то, о чём мы договорились по дороге: положил девочку в разложенное кресло, сразу натянул на неё лёгкое одеяло и только после этого выпрямившись, осмотрелся. Оторопел, как и я.

Как всякий любитель вязания, я хомяк. Это значит, что у меня не только шкафы ломятся от пряжи, скупленной при распродаже, но и по всей комнате есть свои заначки. Когда в «моём» магазине оставался один или два мотка от отдельного привоза, их уценяли и выбрасывали в специальную коробку при кассе. Покупатели с удовольствием брали такие на шапочки или на шарфы, а то и для совсем маленьких детей. Когда случалось уценить два одинаковых мотка, я скрупулёзно изучала их, прикидывая, на что они могут подойти. И, если пряжа мне очень нравилась (а нравилась мне пряжа именно в два мотка, к которым потом ещё один докупить можно), я покупала уценку себе и складывала пряжу в большую корзину, с которой папа осенью ходил по грибы.

Сейчас по всей комнате висели шали. Лена нашла мою корзину, которая всегда стояла у стола при окне, убрала сверху лежавшее начало, которое я всё равно бы распустила: начала зимнюю вещь, но не успела закончить, а летом зимние вещи вязать не получается. Женщина вынула из моего начала спицы, аккуратно переместив петли на найденную ею спицу-крючок, которая всегда торчала у меня из карандашницы на столе. И опустошила всю корзину. Димка молча оглядывал ажурные шали, которые свисали со спинок двух стульев, с полуоткрытой дверцы шкафа, с ручек комода для белья, со спинки кровати, на которой сейчас спала мастерица… И несколько шалей лежали прямо на столешнице письменного стола. Почему Димка повернулся именно к ним?

Изумлённая, я всё же осторожно подошла к нему.

Хриплым голосом, чуть не сипя, братишка спросил вполголоса:

— Ты видишь то же, что и я?

— Дай сначала взглянуть! — буркнула я. И уставилась на шали.

Сначала не поняла и даже удивилась: эти три штуки были только начаты… Нет, скорее — ощущалась в них именно незаконченность и вроде как заброшенность. Лена даже спицы вынула, хотя почему-то не распустила. Но что увидел в них Димыч? Я пока видела только одно — поразительной красоты узоры, которые… которые… Меня вдруг будто водоворотом затянуло в эти узоры, странные и непонятные. Если раньше я любовалась словно бы морозными ветками на окне, то теперь я даже понять не могла, что эти узоры мне напоминают. Только чувствовалось в них, тихо лежащих на столе, необычное движение, оборванное на полуслове. А потом глаза наткнулись на странную линию — и взгляд повело по ней, закрутило, пойманный…

Своё тяжёлое дыхание я ощутила словно со стороны, как и прерывистый вздох, вырвавшийся внезапно… И как удар — с узоров незаконченных шалей сплелось лицо того мальчишки, пьяного и торжествующего… Движение продолжалось. Взгляд соскользнул с неясного образа, и подросток, теперь уже едва прорисованный тенями, медленно пропал за краями шалей. Будто ушёл.

Напряжение было таким жёстким, что мы оба вздрогнули, когда Лена неожиданно поднялась с кровати и, не обращая внимания на нас, подошла к креслу, на котором лежала девочка. Мама просто остолбенела: женщина шла с закрытыми глазами. А мы от другого остолбенели… Лена шла, сияя солнечным радостным светом — словно плыла в тёплых лучах, от которых светилась и сама.

Она склонилась над девочкой и обняла её лицо ладонями.

Мы замерли, когда найдёныш вдруг приподнялся и прильнул к женщине…

Не замечая никого из присутствующих, Лена помогла девочке подняться и провела к своей кровати. Так же не глядя, взяла ближайшие две шали со стульев и укутала в них девочку. После чего приблизилась к столу, на котором среди недовязанных шалей стояла ваза с виноградом, взяла одну кисть и села рядом с девочкой. Лежащую, поглядывающую на нас исподтишка сонными глазами, как будто видела нас не в реальности, а во сне, накормила ягодами с кисти, просто поднося их к губам девочки-найдёныша. Потом Лена легла рядом и натянула на обеих одеяло. И снова неподвижность…

Придя в себя, я оглядела комнату иначе. Кажется, Лена будет вставать среди ночи и не раз. А пока она точно провалилась в сон.

— Выйди, — прошелестела я брату.

Тот кивнул и вышел, оттеснив от двери ошарашенную маму.

А я, стараясь не шуметь, открыла шкаф и достала пару огромных кожаных сумок с пряжей, поставив их рядом с корзиной. Сначала хотела выложить нитки в корзину, но сумки при движении издавали слишком отчётливый шум. Пусть Лена сама разбирается. Затем тут же, рядом с сумками, на стуле оставила ещё несколько пар спиц. Я не поняла смысл недовязанных шалей, но, кажется, вывязывая их, Лена пыталась спасти сына. Пока не получилось. Но ведь всё может быть? Может, из других нитей получится?

Затем я вышла из комнаты и чуть не бегом отправилась на кухню, где меня ждали мама и братишка.

— Ты что? — снова перепугалась мама. — Что ещё случилось?

— Ничего не случилось, — убедительным тоном сказала я. — Мне надо вымыть ещё фруктов и ягод.

— Давай я вымою, — вызвался Димка, — а ты подсушишь. В салатник положим, да?

— Да, в салатник. — Я помолчала, с полотенцем в руках выжидая мытых и мокрых плодов от брата, старательно работающего у раковины, а потом не выдержала и с любопытством спросила: — Мама, пока нас с Димкой не было, у тебя не случилось чего-то… хорошего?

Димыч, забыв о фруктах, тоже уставился на маму.

Мама медленно прошла к табурету и села.

— Хорошее, говоришь? — и улыбнулась — мечтательно и рассеянно, явно что-то вспоминая. — Когда вы ушли, сначала ничего не было. Но, когда мы с отцом сели у телевизора, позвонила моя подруга из другого города. Мы когда-то вместе работали. Я недавно её вспоминала. Она вышла замуж в другой город. Сначала переписывались. Потом были только открытки на дни рождения и на Новый год. А потом заглохло и это. И вдруг звонок. Мы говорили почти полчаса. Никогда бы не подумала, что это счастье — говорить с человеком, которого помнишь молодым. Будто сама помолодела.

— Почему это будто? — пробормотал Димка, невольно улыбаясь при виде маминой улыбки. — Ты себя сейчас не видишь. Знаешь, какая красавица!