— Это меня, что ли, вы хотите принести в жертву своему брюху?

— Нет, мы предпочитаем вашу…

Сильный удар прямо в лицо, нанесенный капитаном, заставил лоцмана проглотить последнее слово и опрокинуться навзничь.

Испустив яростный рев, его товарищи плотной группой придвинулись к капитану, размахивая перед ним сверкающими ножами. К счастью, в этот критический момент около капитана и его пассажиров появился Ретон с четырьмя карабинами.

— Капитан, дон Педро и вы, сеньорита, берите скорее! — крикнул он, вручая каждому из них оружие. — Только что зарядил. Стреляйте без всякого милосердия в этих негодяев!

Схватив карабин, дон Хосе навел его на толпу и властным голосом громко проговорил:

— Ножи в воду и расходитесь!

Могучая фигура капитана, страшный гнев, исказивший его лицо, не совсем еще утерянный им авторитет и, в особенности, его повелительный голос — все это, вместе взятое, заставило бунтовщиков машинально отступить. Не менее сильно подействовало на них и то обстоятельство, что, кроме карабина капитана, на них смотрели еще три ружейных дула.

— Вы слышали: ножи в воду и марш по местам! — повторил капитан.

Между тем Эрмоса, испуская целый поток всевозможных проклятий, поднялся на ноги, выхватил длинную наваху и крикнул:

— Не робейте, товарищи! Держитесь крепче!

— Еще одно слово, негодяй, — и тебе смерть! — пригрозил ему дон Хосе, прицеливаясь в него из карабина.

— Говорят вам: бросайте ножи, разбойники, и убирайтесь отсюда! А не то я и один вас всех перещелкаю, как мух! — вскричал старый боцман, размахивая над толпой прикладом ружья.

Под этим храбрым натиском бунтовщики рассыпались во все стороны, но ножей из рук не выпустили.

Вдруг по палубе пронесся душу раздирающий вопль: «Помогите, помогите!.. Погибаю!»

Этот вопль раздался как раз вовремя, чтобы предупредить выстрел капитана в грудь вызывающе стоявшего перед ним лоцмана.

Забыв о только что происшедшем, все бросились в ту сторону, откуда неслись вопли. Эрмоса, довольный, что отделался только угрозой быть застреленным, кинулся туда же.

Один из матросов, оказалось, упал в воду. Отчаянно цепляясь за борт плота, он страшно бился в воде, покрывавшейся вокруг него окровавленной пеной, и нечеловеческим голосом вопил, очевидно от боли. Лицо несчастного искажалось страшной судорогой, а глаза, полные выражения неописуемого страха, выходили из орбит.

Ретон, подоспевший первым, схватил его за руку и мощным усилием втащил на плот, но тут же с криком ужаса отскочил назад.

— Бедняга!.. О Господи! — сдавленным от волнения голосом вскричал старик, закрывая лицо руками.

Такой же ужас выражался и на лицах матросов, не говоря уже о капитане и его пассажирах. Да и было чему ужасаться: у злополучной жертвы своей неосторожности и как раз единственного человека из всей команды, не принимавшего участия в заговоре, были как ножом отрезаны обе ноги под самым животом. Он сидел с удилищем, надеясь поймать хоть что-нибудь для утоления общего голода. Увидев высунувшийся из воды нос какой-то большой рыбы, несчастный от радости так сильно наклонился вперед, что потерял равновесие и свалился в воду, где ему моментально отхватила обе ноги своими железными зубами та самая акула, которая все время держалась под плотом в ожидании новой добычи.

— Ну, он не выживет, — заметил лоцман, нагнувшись над умирающим товарищем и тщетно силясь скрыть плотоядную улыбку, мелькнувшую у него на лице при мысли, что телом несчастного можно будет воспользоваться для утоления голода.

Глубоко взволнованный и огорченный, дон Хосе нагнулся над пострадавшим и печально произнес:

— Бедный Эскобадо! Мужайся, мы тебе сделаем перевязку — живут и без ног…

Устремив на него уже потухающий взгляд, умирающий еле слышно пробормотал: — Ради Бога, добейте… меня скорее, прекратите мои мучения!

— Потерпи немного. Я дам тебе болеутоляющее средство. Сейчас принесу, — успокаивал его капитан, порываясь бежать за своей аптечкой.

— Напрасно! — стонал Эскобадо. — Не жить… уж… мне… Докончите меня — не давайте так… страдать!

— Боцман, хоть кусок парусины, скорее! — крикнул капитан. — Нужно остановить кровь…

— Капитан, — возразил старик, — все равно минуты его сочтены, и мы только продлим его мучения.

— Без рассуждений! Делай, что тебе приказывают! Я обязан испробовать все средства для спасения человека, — раздраженно перебил капитан.

— Конечно, нужно остановить кровь, пока еще можно, — подал голос лоцман, а про себя со свирепой плотоядностью прибавил:

«Вкуснее будет мясо!»

Несмотря на протесты умирающего, капитан сделал ему перевязку и отправился за имевшимся у него в аптечке наркотическим средством.

Несчастный так метался и ужасно стонал, что девушка и повариха не выдержали и. убежали в слезах.

— Капитан! — крикнул вдогонку дону Хосе лоцман. — Всадите лучше ему в сердце тот выстрел, который был предназначен мне. В самом деле, прекратите его мучения.

— Я не имею права напрасно лишать человека жизни, — отозвался дон Хосе.

— Да ведь все равно минуты его сочтены, и вы только…

— Молчать! Я знаю, что я делаю.

Порция опиума в воде, данная умирающему, действительно уменьшила его страдания. Он закрыл глаза и замолк; только судорога, временами сотрясавшая его жалкое туловище, и хриплое дыхание доказывали, что жизнь в нем не совсем еще угасла.

Капитан стал возле него на колени и принялся шептать над ним молитвы. Матросы, столпившиеся в ногах умирающего товарища, думали о том, что каждого из них ожидает такой же мучительный конец, если не от зубов морского чудовища, то от голода.

Вдруг Эскобадо, испустив протяжный вздох, замер. Грудь его перестала вздыматься, и тяжелого, прерывистого дыхания не стало слышно.

— Кончился! — глухо произнес капитан, приложив руку к сердцу умиравшего. — Вот уже второй.

— Ну, этот на пользу нам! — пробурчал себе под нос Эрмоса.

— Прикройте его. Вечером опустим в море, — распорядился дон Хосе, поднимаясь на ноги.

Лоцман с несколькими товарищами из наиболее терзаемых голодом выступил вперед и проговорил сквозь стиснутые зубы:

— Что же, капитан, вы и этого хотите пожертвовать проклятой акуле? Мало ей двух его ног?

— Приищите ему другую могилу, — холодно ответил капитан, пожав плечами.

— Мы уже приискали, — резко ответил лоцман и, обращаясь к товарищам, прибавил: — Поставьте почетную стражу к покойному и не подпускайте к нему никого со стороны. Он наш и должен остаться нашим.

Потрясенный трагическим событием, капитан удалился под навес и молча опустился на скамью рядом с девушкой, даже не пытаясь остановить ее рыданий. Мрачный и угрюмый сидел в своей каютке дон Педро; он стерег оружие с боевыми припасами. Ретон, удалившись на свой пост, зорко наблюдал за движением на палубе. Старик ожидал новой дикой выходки со стороны бунтовщиков, больше не признававших над собой никакой власти.

Так как навес находился как раз перед входом в каюту, то дон Педро был всего в нескольких шагах от своей сестры и капитана и мог свободно с ними переговариваться.

— Что это сделалось с вашими людьми, дон Хосе? — спросил он. — Раньше они были такие покорные и человечные, а тут вдруг взбеленились.

— Малокультурных людей продолжительный голод часто доводит до полного озверения, — отозвался капитан. — С этим нужно считаться и быть настороже. Если им удастся захватить нас врасплох — мы погибли и очутимся у них в желудках.

— Да неужели они в самом деле решатся на людоедство? — с ужасом вскричала девушка, отирая слезы. — Мне это кажется невозможным.

— Вот увидите, что будет, сеньорита, — сказал капитан. — Я не ручаюсь, что они не набросятся теперь на труп своего погибшего такой ужасной смертью товарища.

— Почему же вы не прикажете скорее спустить его в воду? — спросил молодой человек.

— Из опасения встретить отчаянное сопротивление, поэтому и отложил до наступления темноты. Тогда, быть может, удастся украдкой спровадить тело… Впрочем, едва ли ему дадут пролежать в покое столько времени, — задумчиво прибавил он. — Вообще наше положение отчаянное.