Капитан неподвижно сидел на голых досках настилки, покрывавшей бревна, из которых был составлен плот. Обхватив голову обеими руками, Ульоа по-прежнему был погружен в глубокие раздумья. Убежденный, как и старый боцман, что теперь конец всему, он находил бесполезным делать какие-либо попытки к борьбе с неумолимой судьбой, и на него, всегда такого бодрого, стойкого и энергичного, напала парализующая апатия.

Мина была уведена братом в ее помещение, а сам дон Педро, вернувшись, оставался возле боцмана.

— О, Господи, помилуй и спаси нас! — воскликнул молодой человек, когда сильный напор бури свалил его с ног, так что он едва не скатился в грозно шумевшие и вздымавшиеся волны. — Как вы думаете, Ретон, — обратился он к боцману, с трудом дотащившись до мачты, за которую и уцепился обеими руками, — в состоянии ли будет наш плот удержаться в равновесии в такую бурю?

Старый моряк молча покачал головой.

— Скажите мне откровенно ваше мнение, — настаивал молодой человек. — Я не за себя беспокоюсь, а за свою бедную сестру.

— Одно только могу вам ответить: все в руках Божьих, — глухим голосом ответил старик.

Новый шквал с пронзительным свистом и воем пронесся над плотом и сорвал парусиновый навес вместе со столбами, к которым он был прикреплен. Все находившееся на палубе и в двух маленьких трюмах под ней пришло в движение: валилось, катилось, трещало и ломалось; часть попадала в воду.

Боязнь лишиться последнего остатка питьевой воды заставила капитана выйти из оцепенения и озаботиться прикреплением бочонков с драгоценной влагой, без которой нельзя было прожить ни одного дня в этой знойной области. Вода уже начала портиться, но все же моста утолять нестерпимую жажду.

Дону Хосе пришлось собственноручно исполнить это трудное дело. Лишь только он успел привязать канатом к мачте последний бочонок, как вдруг услышал громкие стоны и мольбы о воде.

— Ретон! — в ужасе крикнул он. — Сюда! Скорее! Помоги мне напоить этих несчастных! Они умирают в страшных мучениях, наевшись ядовитой рыбы.

— Охота вам, капитан, беспокоиться об этих негодяях? — ворчливо отозвался старик, нехотя приближаясь — Ведь они сами захотели этого, ну и пускай издыхают! Для них жаль воду-то тратить, да и все равно она не спасет их, а только продлит мучения.

— Воды! Ради Бога, воды! Жжет все внутренности! Умираем! Сжальтесь! Помогите!

Эти отчаянные крики и вопли, прерываемые раздирающими душу стонами, неслись с носовой части, где возле бочек с рыбой бился, метался и копошился хаос тел.

— Перестань, Ретон, говорить против своего собственного сердца! Оно у тебя вовсе не такое жестокое, как ты хочешь показать, — усовестивал капитан старика. — Неси скорее ведра и наполняй их.

— Сначала нужно бы всех этих обжор стащить сюда, на середину, а то их сейчас же снесет водой. Положим, им же легче — меньше будут страдать, — рассуждал боцман.

— Это уж дело их горькой судьбы, а наша обязанность — оказывать им до последнего мгновения любую помощь, — возражал капитан. — Давай перенесем их. Позови на помощь дона Педро и Эмилио. Одним нам придется возиться долго.

Крики и стоны несчастных жертв собственной невоздержанности перешли в зверский рев и вой. Из всей команды остался невредимым один Эмилио, у которого хватило рассудка и выдержки, чтобы не броситься на рыбу, объявленную капитаном и боцманом ядовитой. Конечно, в этом выражалось вовсе не послушание, а простая боязнь за свою жизнь. Теперь, когда предупреждение капитана оправдывалось, юнга радовался, что уцелел. Он принял деятельное участие в перенесении бившихся в агонии матросов на более безопасное от волн место. Положим, эта мера действительно только отсрочила смерть, единственное оставшееся у них средство избавиться от своих невыносимых мучений, но капитан не мог допустить, чтобы они обвинили его в безучастности к их страданиям, поэтому и делал все возможное для облегчения этих страданий.

Когда сам Ульоа, дон Педро, боцман и Эмилио стали поднимать умирающих, чтобы перенести их на середину палубы, те начали яростно отбиваться: им показалось, что их хотят заживо утопить. С трудом удалось убедить их в противном.

Едва успели переместить часть отравившихся к бочкам с водой, крепко привязанным к мачтовому столбу, как новым шквалом плот завертело и закружило с такой силой, что всех остальных, находившихся на краю плота, снесло в воду, а за ними с треском и шумом последовали и те предметы на палубе, которые были недостаточно прочно прикреплены. Перенесенные же сюда люди, испуская от телесных и душевных мучений хриплые стоны, в судорогах покончили свои счеты с жизнью. Оставшиеся в живых капитан, боцман, юнга, дон Педро и его сестра только потому и удержались на плоту, что, лежа возле мачты, крепко ухватились за нее.

— Земля! Земля! — вдруг крикнул Ульоа, когда порыв бури стал затихать вдали и явилась возможность открыть глаза и оглядеться.

Действительно, при ярком блеске беспрерывно вспыхивавшей молнии, на сравнительно небольшом расстоянии виднелись смутные очертания двух горных вершин. Кроме того, привычный слух моряков уловил шум прибрежных бурунов.

— Земля?! — вскричал дон Педро. — Где?.. Далеко?

— Вон там, на западе, недалеко, — ответил боцман. — Мужайтесь, дон Педро, и вы, сеньорита. Если Господь не совсем еще на нас прогневался, то мы, с Его помощью, как-нибудь доберемся до прибрежных рифов, а от них и до земли.

— Да ведь нас разобьет о рифы! — возразила девушка.

— Плот, конечно, разнесет на части, — сказал Ульоа. — Но судя по направлению, силе ветра и высоте волн, нас и в этот раз выбросит на вершину какой-нибудь группы крупных рифов. Это и будет нашим спасением. Часть плота зацепится, и под нами окажется твердая опора.

— Надо выбросить в воду мертвые тела, — заметил Ретон, указывая на только что умерших от отравы, не снесенных еще с плота в воду.

Между этими телами находилось и тело несчастной поварихи. Бедная женщина терпеливо переносила голод до последней минуты, пока вид предательских сардинок, так легко давшихся в руки, не заставил и ее, несмотря на предупреждение капитана, наброситься на соблазнительную добычу.

Напрягая последние силы, мужчины стащили на борт и спустили с него в воду мертвецов, мгновенно исчезавших в яростно вздымавшихся и ревущих волнах.

— Несчастные безумцы! — пробормотал Ульоа, спровадив в море последнее тело. — Не хотели меня слушать и потерпеть еще немного, вот и обрекли себя на такую страшную смерть уже у самого берега. Мир душам вашим!

Целый час продолжался ураган, хотя и не такой свирепый, как тот, при котором погибла «Андалузия», но вполне достаточный для того, чтобы разнести в щепы утлую связку бревен и досок и рассеять во все стороны горсть цеплявшихся за них измученных людей.

Надежда капитана оправдалась. После долгого кружения среди водяных гор и бездн ревущего и бурлящего океана, под грозный вой и пронзительный свист бури, при беспрерывных вспышках молний и страшных раскатах грома, плот с треском ударился о ряд громадных рифов и закачался, как колыбель на полозьях. Бревна и доски разошлись, и вода хлынула на плот не только сверху, но и снизу.

Если бы капитан не распорядился вовремя привязать своих спутников и себя к мачте, никому бы не уцелеть: все были бы снесены в море. Теперь же, наоборот, следовало как можно скорее отвязать себя, чтобы успеть перебраться на соседний риф, настолько высокий, что до его вершины, поднимавшейся над водой в виде широкой и длинной платформы, почти не достигали брызги пенившихся волн. С помощью ножей были быстро перерезаны веревки, и злополучные пловцы, хотя и с огромным трудом, рискуя ежеминутно сорваться со скользких окаменелых коралловых нагромождений или быть сорванными бурей, наконец оказались в сравнительной безопасности на вершине рифа. Девушку отнес туда на руках капитан, геркулесова сила которого еще не вся истощилась, несмотря на страшные испытания и лишения. Удалось перенести и самое необходимое: оружие, документы, ящики с инструментами, компас и прочие приборы, хотя и испорченные. Уцелели и некоторые из чемоданов с носильными вещами.