- В Риме? Атомный вихрь?

Горяинов кивнул головой.

- Дело скверное. В сущности, город почти уничтожен; судя по описаниям, уцелела только южная часть на Авентине. А к северу от излучины Тибра Палатин, Квиринал, Ватикан - все это охвачено огнем. Собор Св. Петра - в развалинах; начиная от Латерана и до замка Св. Ангела, все горит. Паника неописуемая. Масса жертв,- их еще немыслимо подсчитать. Словом, Рим больше не существует...

Дерюгин представил себе картину гибели вечного города и содрогнулся. Неужели, в самом деле, уже поздно? Можно ли будет обуздать разбушевавшуюся стихию?

И все-таки... Новая мысль мелькнула у него в голове.

- А уверены ли вы, что все это действительно было? - спросил он Горяинова.

- То есть как? - не понял тот.

- Не являются ли самые сообщения такою же галлюцинацией, как вчерашнее появление шара?

- Ну, уж это вы, кажется, чересчур...

- Почему? Видели же в семидесятом году тысячи парижан расклеенными на стенах столицы бюллетени об одержанной победе, оказавшиеся такою же иллюзией, самообманом больного духа толпы.

- Боюсь, что не стоит убаюкивать себя такими надеждами,- усмехнулся посетитель,- я сам держал в руках газеты. Да вот они,- посмотрите сами,- он вытащил из кармана пачку измятых листов,- подробности настолько согласованы и отчетливы, что надо было бы предположить слишком сложный механизм такого наваждения.

- Но почему же началась паника здесь? Рим ведь еще не Париж?

- Ну, почва была подготовлена: это мы с вами видели вчера воочию. Достаточно было небольшого толчка, чтобы все эти миллионы, трепетавшие на грани безумия, окончательно сошли с ума... К тому же в сообщениях из Рима говорится, что шар оттуда пролетел на север и движется между Апеннинами и морем к французской границе.

Оба собеседника замолчали, подавленные, угрюмые. Даже Горяинов больше не смеялся.

Они вернулись в номер и некоторое время сидели у стола, занятые своими мыслями. Дерюгин перечитал телеграммы, и ему снова начало казаться, что все происходящее - дикий бред больного мозга. Погиб собор, творение бессмертного, как казалось, духа Микеланджело; в руинах лежали дворцы и лоджии Ватикана; дымились развалины Пантеона и Латерана,- все накопленные тысячелетиями сокровища человеческого духа, воплощенная, казалось, на долгие века в камне и полотнах его утонченная мысль и могучая воля, вековая культура,- все стало прахом от прикосновения слепой стихии. И то же ожидало, быть может на днях, и этот огромный Вавилон, мечущийся сейчас в судорогах предсмертного страха.

Дерюгину представилось на минуту, что он со стороны, из далеких пропастей вселенной, смотрит на земной шар, и, казалось, видит, как разворачивается на нем, точно кровоточащая язва, огненная лента, и из-под нее вместе с дымом пожаров подымаются удушливые испарения охваченного бредом больного человеческого духа.

Неужели же это конец? Века страданий, упорной кровавой борьбы, мучительные порывы к светлому будущему, страшные катаклизмы, победы и поражения, медленное высвобождение духа из оков инертной материи, слезы и кровь, целые моря их на протяжении тысячелетий,- и сейчас, в преддверии новой надежды - возвращение в первобытный хаос, бунт материи, которая, казалось, уже была окончательно порабощена!

Голос Горяинова вывел инженера из задумчивости. Старик распахнул окно и подозвал к нему Дерюгина.

- Слушайте!

Даже здесь, на сравнительно тихой улице, чувствовалось биение огромного организма.

Смутный гул стоял над морем крыш; звонили колокола, яростно ревели гудки далеких фабрик, со всех сторон доносилась беспорядочная стрельба; а с запада глухими ударами бухали пушки.

- Бедный Париж! - невольно повторил Дерюгин недавние слова доктора.

Горяинов стоял молча, с жадностью прислушиваясь к буре звуков, и жесткая улыбка снова стянула углы его рта, но он не сказал ни слова.

В комнате послышалось движение,- это проснулась Дагмара.

Дерюгин ушел к ней за ширму, а старый инженер остался у окна.

Несколько минут спустя Александр подошел к двери и нажал кнопку звонка, служившего для вызова прислуги. Прошло с четверть часа,- никто не являлся.

- Бесполезно,- сказал ему Горяинов,- сейчас вы никого не дозоветесь. Все разбежались; электрическая станция стоит, трамвай тоже; кое-как работает, по-видимому, только метро. Жизнь умирает... А ведь я, собственно, пришел за вами,- вспомнил он вдруг,- предложить побродить по улицам, взглянуть на то, что там творится.

Дерюгин покачал головою.

- Я не могу оставить сейчас Дагмару. Да и потом, откровенно говоря, боюсь опять потерять себя, поддаться общему психозу; мне нужно сохранить твердыми мысль и волю.

- Как хотите,- ответил старик,- а я пойду. Вечером забегу к вам рассказать новости. Привет фрейлен Флиднер.

Но к вечеру он не явился. Дерюгин остался вдвоем с Дагмарой, взяв на себя роль и сиделки, и отсутствующей прислуги.

В мелочной лавочке на углу удалось раздобыть кое-какой провизии. Воды не было. Ее приходилось покупать литрами за сумасшедшую цену у предприимчивых шоферов, развозивших ее бочками на своих машинах прямо из Сены, мутную, тепловатую.

Вечером на столах появились свечи, желтоватым трепетным огоньком еле освещавшие комнату, оставляя в полумраке темные углы, где, казалось, копошились сумрачные тени.

На улице было сравнительно тихо, но и здесь от времени до времени пробегали кучки людей, пробирались сторонкою какие-то подозрительные личности, иногда с шумом пролетал автомобиль, или скорым шагом проходил солдатский патруль. И по-прежнему надо всем стоял неустанный яростный гул и рев обезумевшего города. Дерюгин боялся открыть окно, чтобы этот тревожный шум не дошел до слуха Дагмары, но это не помогло; звуки отдаленной стрельбы все время бились в стекла дребезжащим звоном, а к вечеру разгорелась перестрелка где-то поблизости.

Почти под самыми окнами треснул раскатистый залп, и звеня посыпались на пол стекла из рамы, разбитые пулями.

Девушка забилась на кровати почти в истерике, и Дерюгин, ожидая каждый момент чего-то неведомого, просидел около нее два часа, держа ее за руку и не отрывая глаз от двери. Больше однако это не повторилось, и только через разбитое окно теперь беспрепятственно доносился шум конвульсирующего Парижа.

- Что это? что это? - шептала Дагмара при каждом ударе орудий, и инженер успокаивал ее, как мог, уверяя, что все скоро кончится. О катастрофе в Риме он рассказать не решился.

Вторая ночь прошла почти без сна. Улицы были окутаны мраком,освещение погасло. Мигающими вспышками бороздили небо бледные пальцы прожектора Эйфелевой башни, и еще откуда-то справа да прямо перед окном за далекими крышами стояло зарево пожара.

Только к вечеру явился, наконец, Горяинов с повязкой на голове и забинтованной рукой, с лихорадочно блестящими глазами, утомленный, бледный, но с неизменной кривой усмешкой на губах.

- Что с вами? вы ранены? что-нибудь серьезное? - засыпали его вопросами Дерюгин и Дагмара, несколько оправившаяся и освеженная дневным сном.

- Приключение на улице Сен-Доминик, или наказанное любопытство,- почти весело ответил гость, протягивая им здоровую руку.- Был, можно сказать, на краю гибели, но зато сейчас - с целым ворохом новостей. Ну и дела творятся, друзья мои! Спектакль, какой не часто приходится видеть. Если считать в Париже четыре миллиона человек, то вчера по крайней мере три миллиона девятьсот тысяч были буйно помешанными. Прежде всего, понимаете ли, паническое бегство, безумная мания уйти, куда глаза глядят, лишь бы вон из стен города, в близкой гибели которого убеждены были все эти ошалелые скопища. Объявился и пророк этого близкого конца, одна из зловещих птиц в черных и белых сутанах. Вчера около Нотр-Дам он собрал тьму народа своими сумасшедшими речами и объявил, что ему было видение, в котором открыта вышняя воля: городу осталось жить три дня. Можете себе представить, что произошло. Вся эта наэлектризованная толпа, сотни тысяч людей, двинулись вон из города всеми возможными путями. Вокзалы обратились в осажденные крепости; там происходили настоящие бои с пулеметами, пушками, чуть не со всеми измышлениями нынешней военной техники. Лионский вокзал загорелся,его развалины до сих пор дымятся.