Несколько мгновений Крохабенна в упор глядел на пришельца и наконец заговорил:

— Здравствуй, кто бы ты ни был, приведенный сюда волей народа!

— Я сам пришел, по собственной воле, — ответил Марк. И вдруг понял: шутки кончились.

Крохабенна едва заметно склонил голову:

— По мне, так тебя сюда привела воля народа, который семь веков ждал Победоносца и ныне назвал тебя этим именем.

— Я еще не Победоносец, но, видя, что тут у вас творится, хотел бы стать им.

— Ты уже Победоносец, о владыка! — вмешался Элем. — Ты стал Победоносцем, едва стопы твои коснулись Луны!

Крохабенна нахмурился и, словно речей соперника не было, продолжил:

— А у тебя и нет другого выхода, раз уж ты явился и разрушил то, что разрушил.

Марк хотел ответить, но старик первосвященник поднял руку, как бы повелевая молчать.

— Не ведаю, откуда ты прибыл, как прибыл и зачем прибыл, — продолжал он свое. — Но вижу, что ты удался ростом и, наверное, силой тоже. Верши отныне то, что нам не по силам было вершить, если таково твое желание. И если ты впрямь прибыл с Земли, если правда, что семьсот лет назад похожий на тебя человек переселил сюда людское племя с той великой звезды, где людям, как твердит молва, жилось полегче, то знай: отныне долг твой — искупить вопиющую к небу вину своего предшественника, избавить нас от бед, на которые мы обречены, вот уж скоро восьмой век пойдет. До сего дня нас поддерживала надежда на пришествие Победоносца. В этом самом храме, у порога которого я тебя приветствую, я всякий день ободрял народ словами об этом пришествии. Помни: отныне у народа нет надежды, поскольку ты взялся воплотить ее в явь.

Далеко не все расслышали слова Крохабенны. Но кто расслышал, встретили непонятные, явно еретические речи святейшего владыки громким ропотом, однако тот и бровью не повел. Речи, которые еще вчера ему самому показались бы устрашающими до непроизносимости, ныне выговаривались четко и ясно. На удивление народу, которому он постоянно внушал благодарность Старому Человеку за то, что привел людей на Луну, и на удивление, казалось бы, тому самому Победоносцу, о котором всякий день возвещал, что явится он во славе, а все вокруг, радуясь сердцем, склонятся перед ним до земли

— Не ведаю, воистину ли так было обещано, — чеканил он, и голос его звенел и наливался силой, сотрясая крохотную грудь. — Не ведаю, именно ли ты был обещан, хотя все наши книги говорят о таком обещании, но зрю: вот ты пришел. И поэтому говорю тебе еще раз: ты обязан совершить то, о чем от великих скорбей мечтали мы все эти века. А если тебя на это не достанет — воистину, и для нас и для самого тебя было бы лучше, чтобы нога твоя вовек на Луну не ступила, ибо пребудешь от нас в отчаянье проклят.

В толпе раздались голоса, полные страха и возмущения. Кое-кто испугался, что всемогущий Победоносец не сходя с места выместит на народе кощунственные речи первосвященника. Либо Крохабенна сошел с ума, либо сам себя приговорил к смерти такими речами, толковала толпа и призывала Элема отобрать у первосвященника державный клобук, ввести Победоносца во храм. Старик с достоинством выждал, пока возмущение притихло, и снова заговорил, обращаясь к Победоносцу:

— Я сорок четвертый и, как видно, последний первосвященник, который правил всем народом лунным. Я направлял его, ободрял и порицал, когда было за что, как мои деды и прадеды, пока он бедствовал и надеялся. Нынче этот народ провозглашает тебя, диковинного пришельца, тем самым Победоносцем, на которого уповал, а мне говорит, что кончены труды мои тяжкие. И пора мне, потому что моя сила убывает, потому что не знаю, что дальше делать. Полагаю свой сан и власть на пороге храма сего и последним первосвященническим словом упраздняю прежнюю веру, которая по сей день ободряла и поддерживала нас. Возведи новую своими делами. Видит Бог, иначе я не могу.

С этими словами он поднял руки, чтобы снять первосвященнический клобук.

Марк торопливо шагнул к нему и схватил за руку.

— Не надо! — воскликнул Марк. — Оставайся, кем был, правь, как прежде правил! Я тебя понял, мы же с тобой будем друзья, мы будем как братья!..

Крохабенна мягко вывел руку из пальцев Марка:

— Нет! Ни друзьями, ни братьями нам не бывать! Мы с разных звезд, и сказать не перескажешь, что это значит. А обычай таков, что либо ты мой подданный, либо я твой слуга. Первое невозможно, а второго я сам не хочу, покуда по твоим делам не доведаюсь, кто ты таков. С нынешнего дня не бывать тому, что было, и, стало быть, я не нужен.

Крохабенна снял клобук и бросил на каменные плиты, бросил посох, пояс и панагию, сдернул с плеч мантию из шкур, содранных с шернов в год великой былой победы, и, склонившись наконец перед пришельцем, расстелил мантию у его ног.

— Да проляжет твой путь во храм по этой мантии, которая шита из шкур наших ворогов, чтобы в нее облачались первосвященники, — сказал он. — Помни, что, вступая, ты попрал ее. Ты сломил нашу веру, так сломи же и наших ворогов, если хочешь, чтобы мы в грядущем благословляли тебя.

На том Крохабенна умолк и в одной ризе, с обнаженной седой головой, зашагал с паперти прямо в толпу, которая словно позабыла, чего только что с таким озлоблением требовала, и с невольным почтением расступилась перед ним.

Марк замер, словно не слыша, как толпа все громче требует, чтобы он вошел в собор, словно не слыша, что того же домогается и Элем, который успел-таки подхватить и водрузил себе на бритый череп первосвященнический клобук в знак того, что принимает власть.

Замер и с места не мог двинуться, молчаливый и призадумавшийся, видимо взвешивая в уме то, что услышал. И встревоженная его непонятным поведением, постепенно притихла и толпа на площади.

И вдруг он вскинул голову и уверенно ступил на расшитую жемчугом и кораллами черную мантию из шкур, содранных с шернов, которую последний первосвященник минувшей эры расстелил между ним и кипящими золотом дверьми собора.

При виде этого толпа разразилась общим воплем ликования. Вокруг забурлило от стремящихся припасть к ногам нового вождя, славящих и наперед благословляющих его имя, громозвучное грядущими одолениями.

Марк поднял руку в знак, что хочет говорить. Но время шло, а народ все не мог угомониться. Наконец толпа притихла. Марк набрал полную грудь воздуха, готовясь начать речь, — и застыл, не в силах вымолвить слова. Чуть севернее, над стенами замка о трех шпилях, взвилась густая туча черного дыма, она закрыла солнце, и прозвучал отчаянный и яростный вопль. Донесся лязг оружия, послышались протяжные командные окрики начавшегося сражения. Толпа заходила ходуном и расплеснулась. Одни бросились к ногам Победоносца, взывая о помощи, другие врассыпную устремились к своим беззащитным жилищам.

Это шерны под водительством Авия внезапным броском со стен крепости прорвали цепочку солдат первосвященника и ринулись на поселок, сея ужас, смерть и огненный дождь. Марк издали разглядел черные силуэты, они грузно реяли на широких крыльях, осыпая мечущихся внизу людей стрелами и горящими факелами.

Оттуда, где стояла, прислонясь к алебастровой колонне, Ихазель не могла понять слов, которыми встретил Победоносца Крохабенна, но звук голоса слышала и разумела, что говорилось об очень важном и очень торжественно. Черная мантия и высокий первосвященнический клобук заслоняли пришельца с далекой звезды, стоявшего несколькими ступеньками ниже. Ихазель проклинала и мантию эту, и затянувшееся приветствие, дрожа в нетерпении увидеть, наконец, желанный лик, но удивительный страх мешал покинуть убежище или хотя бы двинуться с места. Она словно силилась пронизать взглядом стоящую между нею и Победоносцем фигуру первосвященника, но когда Крохабенна сделал движение в сторону, способное открыть вид пришельца, она подумала: «Сейчас увижу!» и — невольно зажмурила глаза, а сердце, рвущееся вон из груди, придержала ладонями.

Дивное изнеможение охватило Ихазель. Она повернулась лицом в глубину собора и остановила бездумный взгляд на золотом символе Пришествия, которым был украшен главный амвон.