— Я приду, — говорит он весело.

— Видите ли… я сегодня тоже с работы отпросился…

— Ваша работа меня не касается, мой дорогой!

— Так это я для того сказал, чтобы вы… эээ… поняли… что я с работы отпросился.

— Что же, по-вашему, я ничего не понимаю? Не меньше вашего понимаю. Не понимал бы, так меня бы на такую работу не посадили. Ясно? Эх вы, товарищ дорогой! У вас своя работа, у меня своя. Вы на своей работе — я на своей. Вы за свою работу отвечаете — я за свою…

— Совершенно справедливо… Я, видите ли, к тому клоню, что… э… как бы вам объяснить… я один в том смысле, что никого нет дома.

— Вот и женитесь, раз никого дома нет. Жена будет дома сидеть, и телевизора не надо.

Смеется.

— Я… эээ… имею в виду, когда, в какое время ждать вас?

— Вы, мил человек, или не понимаете, что такое слово «жди», или притворяетесь?

— Довольно растяжимое все-таки понятие… эээ… разве нет?

— Да что вы все «э» да «э», неужели непонятно?

— Я хотел, простите, только спросить: сегодня ждать или завтра?

— Факт, завтра! А сегодня вы еще жениться успеете!

Смеется.

На всякий случай напоминаю ему, что завтра я в третий раз с работы отпрошусь, а он в ответ продолжает смеяться.

Весь следующий день сижу дома, но он не появляется.

Иду сам в ателье, в четвертый раз отпросившись с работы.

— Где он? — спрашиваю.

— По домам ходит, — отвечают.

— Что-то у меня дома его ни разу не было.

Они смеются.

— Может, он сейчас к вам пошел, а вы к нему пришли…

Я кричу:

— У нас новый район, и обслуживание должно быть новое, на самом высоком уровне!

Просто с ужасом на них смотрю, вот-вот опять засмеются.

— Идите себе домой, он, наверно, вас сейчас возле дверей дожидается…

— А если его там нету, что тогда? Что тогда должен я с вами сделать?!

Они смеются:

— Всякое бывает, товарищ, сами знаете, всякое бывает…

— Очень странно, — говорю, — видеть вас смеющимися на рабочем месте… Я один, и мне трудно…

Они смеются:

— У некоторых по восемь человек детей, и им не трудно, а вы один, и вам трудно? Давно бы сюда притащили ваш ящик, чем портить нам настроение.

— Никакой возможности нет тащить мне этот ящик одному. Я уже объяснял вашему товарищу технику, что с некоторого времени не женат, и в силу этого ежедневно отпрашиваюсь с работы…

— У вас одного почему-то все не в порядке, вон у него тоже на прошлой неделе жена в армию ушла… Покажись-ка, Алеша, товарищу заказчику…

— Что вы чушь несете!

Они смеются.

— Безобразие, и больше ничего!

— Кричите себе на здоровье! Вы нам телевизор покажите, мы его починим. А то дома сидит, а мы знать должны, что у него там творится. Вон, гляди, бабка приемник принесла. Сама небось тащила, бабуся?

— Сама, родненький, прохожий помог…

— Молодец, бабуся! Прохожий молодец! Человек человеку друг, товарищ! Верно, бабка? Гляди, старуха дряхлая сама притащила, а ты в сто раз здоровей, а притащить не можешь, дома сидишь.

— У вас же объявление висит… реклама: черным по белому… то есть красным по белому… не в том суть… звоните, мол, звоните…

— Мало ли что там написано!

— Как это?

— Да что вы все удивляетесь, гражданин хороший? Давай, бабка, приемник, золотая бабуся, лампы небось пережгла? А вам стыдно, товарищ!

Смеются.

— Ишь ты, лодырь какой, — кричит бабка, — трудиться не хочет…

— Так ведь объявление-то висит, — говорю.

— Я неграмотная, — говорит бабка.

— Но мы-то люди грамотные, — говорю я.

— Больно все грамотные стали, — говорит бабка.

— Правильно, бабуся, так его!

Смеются.

— Ну знаете… — говорю.

— Знаем, знаем. — Смеются. — Нас не хочешь слушать, так старого человека послушай, больше тебя на свете старая прожила, не меньше тебя в жизни разбирается.

— Я бы таких заказчиков на порог не пускала! — говорит бабуся.

— Позвольте вас спросить, бабушка, с чего это вы так на меня накинулись, разве я не прав?

— Смотри, а то милиционера позову! — говорит бабуся.

— Да ну вас, бабушка, — говорю, — или вы вовсе ничего понять не хотите, или попросту ничего не понимаете…

— Ты мать не оскорбляй, — смеются ребята.

— Сынки меня в обиду не дадут, — говорит бабуся.

Они смеются.

— Вот твой спаситель как раз идет, бери его в оборот, а от нас отвяжись, бога ради, поскольку у тебя никакого телевизора с собой нету.

Вижу: входит в ателье молодой парнишка с чемоданчиком, лицо как из гранита высеченное, волосы торчком, и смеется.

Ребята кричат ему со смехом:

— Тебя тут дожидаются!

— Я к вашим услугам, — говорит он смеясь.

— Что же вы, мил человек, к моим услугам до сих пор не были, — спрашиваю я печально.

— С какой такой стати? — смеется.

— А с той стати, — говорю, — что вы обещали, припоминаете?

— А-а-а! — говорит. — Очень приятно вас видеть, еще не женились? Никак не управляюсь, прошу прощенья, один на весь район, а вызовов много, народ требует, очень приятно вас видеть!

— Не могли бы вы, — говорю, — сейчас пойти со мной телевизор мне починить?

Он обнял меня и смеется.

— А знаете, какой у меня день сегодня?

— Какой?

— Такой день раз в жизни бывает — человеку двадцать пять лет! Знаете, с каким человеком я в один день родился?

— С каким?

— Неужели не помните? С Ломоносовым в один день родился.

— Поздравляю, — говорю, — от души вас поздравляю!

— Молоток, что нашел меня в такой день, сам понимаешь, ни по каким вызовам не хожу.

Ну что тут возразить? Не хватает еще вступать в пререкания с человеком, родившимся вместе с Ломоносовым! Незатейливая песенка всплывает в памяти: «…только раз в году…», у всех на виду в этот день играют на гармошке невзирая на лица. Я его понимаю. Нервы мои не выдерживают, и я плачу… Сморкаюсь в платок. Я устал. Нежность к людям, к себе самому переполняет меня и вызывает слезы.

— Слышь, брось реветь, — слышу я отзывчивый голос сегодня родившегося, — испортился, значит, телевизор, говоришь? А я думал, приемник у тебя испортился. Так бы и сказал, что телевизор, а то чуть было не те инструменты захватил… Главное, нас с Ломоносовым не забывай!

А главное — смеется!

Приходим.

Он хлопает меня по плечу, по-дружески, со смехом, с такой силой, что я падаю.

Встаю.

Ставлю обед на плиту.

Он открывает чемоданчик с инструментами, но чемоданчик каким-то образом вырывается у него из рук, и все оттуда сыплется на пол, гремит, катится, закатывается, а он смеется.

— Всякое бывает, — говорит он, долго ползает по полу, а я ему помогаю.

— Да ты тут не вертись, — слышу я его веселый голос откуда-то из-под тахты, — ты не торчи перед моими глазами, я этого не люблю.

Я отхожу покорно, стою в сторонке, смотрю, как он ползает, жду.

Наконец он собирает инструменты, подходит с какой-то штуковиной к моему телевизору.

— В такой день, — говорит он, — можно себе позволить все.

Я невольно сказал:

— Только прошу вас, осторожней…

— Знаете, — сказал он весело, — после ваших слов я могу взять свои принадлежности и уйти. Я уйду, и попробуйте вы потом меня добиться…

— Обед скоро будет готов, — сказал я, бросившись наполнять рюмки.

— Я вам делаю одолжение, — сказал он, встав в какую-то дурацкую позу, — я вам любезность делаю, так?

— Так… — сказал я.

Он выпил рюмку, сел около телевизора и произнес целую речь:

— Моя любезность не знает границ! Как товарищ — я золото. Как мастер золотой. Между прочим, я работал на заводе, где собирал, да будет вам известно, такой вот марки телевизоры, как ваш. Я могу вытащить у вас из телевизора одну штучку, а другую утопить… (Боже мой!) Я могу так переделать ваш телевизор, что ни один техник в мире не сможет понять, в чем дело! (Он весело смеялся.) Я могу ваш телевизор разобрать до мельчайших подробностей, а потом собрать в прежнее монолитное целое! И могу его так разобрать, что ни одна душа не сможет его собрать. Но могу и устранить дефект, починить, отремонтировать, и он будет работать как новый! Выбирайте любое. А вы знаете, я могу сделать так…