Уже современники поэта отмечали свойственную Мандельштаму поэтику синтеза и культурософско-филологическую направленность его лирики. Так, В. М. Жирмунский, используя шлегелевское выражение, утверждал, что стихотворения поэта являются «не поэзией жизни, а „поэзией поэзии“ („die Poesie der Poesie“)» (1977: 123). По мнению Н. Я. Берковского, Мандельштам — «историограф, мыслящий исторический процесс сжатою символикой словесных образов» (1989: 296); его стихи представляют собой «„художественную критику“ (там же: 297) на темы театра, архитектуры и поэзии»: Мандельштам «неустанно» стремится вложить реалии, попавшие в его поэтическое поле зрения, «в их культурно-исторические „гнезда“» (там же: 299). Б. М. Эйхенбаум в своей речи, предварявшей последнее официальное выступление поэта с чтением стихов (на котором и были произнесены слова о тоске по мировой культуре), говорил о «филологизме» Мандельштама; по мнению исследователя, лирика Мандельштама является своего рода поэтологической «лабораторией» стиха, где ставятся «химические опыты» над словом (1987:448, прим.1). Естественно-научными метафорами исследователь косвенно подчеркнул научность мандельштамовской поэтики.

Таким образом, мандельштамовскую «тоску по мировой культуре» точнее будет назвать тематизацией восприятия европейского наследия в русской культуре и литературе. При этом мировая (читай — европейская) культура для поэта не бесформенная абстракция. Европа Мандельштама имеет конкретные культурно-исторические контуры: это прежде всего античность (Греция, Рим и входящие в средиземноморскую культуру Черноморье и Кавказ), культура французская (от «Песни о Роланде» до Верлена и импрессионистов), а также итальянская поэзия Возрождения (от Данте до Тассо). Неотъемлемой частью мировой культуры, одним из важнейших для Мандельштама «культурно-исторических гнезд» являлась и культура немецкая.

Стихи Мандельштама писались в конкретном эстетическом и историко-культурном контексте и отвечали не только на поэтические вопрошания самого поэта, но и на насущные проблемы и события современности. Они были частью динамически развивающегося литературного процесса эпохи и возникали в рамках конкретной полемики с символистами (1910-е годы) или в контексте изменений литературного быта 1920–1930-х годов. Немецкая тема, наряду с другими «национальными» темами, была одним из конструктивных элементов мандельштамовской поэтики, существовавшей и развивавшейся в конкретных исторических условиях. Поэтому задача исследователя состоит не в том, чтобы механически отбирать из произведений Мандельштама те метапоэтические или культурософские высказывания, которые касаются немецкой культуры, а в том, чтобы попытаться очертить и осмыслить место немецкой темы во всем ее сложном взаимодействии в контексте поэтики Мандельштама.

По ходу работы мы оперировали словосочетанием «немецкая тема»[4], помня о его употреблении у самого Мандельштама[5]; кроме того, в мандельштамоведении принято говорить об античной, романской и других «национальных» темах в произведениях Мандельштама. В своей статье «The Jewish Theme in the poetry of Osip Mandelštam» (Taranovsky 1974)[6], положившей начало интертекстуальным исследованиям Мандельштама, К. Ф. Тарановский говорил о «еврейской теме», специально не останавливаясь на определении этого понятия. Конечно, из-за своей многозначности, а также смежного употребления в таких различных дисциплинах, как лингвистика, риторика, музыковедение, «тема» может использоваться только как рабочий термин. Кратко очерчивая возможности и границы работоспособности термина «тема» для настоящего исследования, хотелось бы отметить, что понятие темы, соприкасаясь с понятием «семантического поля» (обладающего своими «метафорическими» достоинствами и недостатками), имеет не только аспект собирательности — по отношению к «сырому» образному материалу, но и содержит, в отличие от статического «комплекса мотивов», процессуальный момент их взаимосвязанности и взаимомотивированности. Кроме того, смысловая нагруженность понятия «темы» в музыковедении и при «переносе» в область литературы оставляет за ним потенциал вариативности[7]. Таким образом, уже в самом названии нашей работы заложен один из ее основных тезисов: принадлежность к «немецкому» — не просто случайный критерий набора отдельных разрозненных мотивов, а опорный общий знаменатель мандельштамовской поэтики, один из ее важнейших метонимических двигателей.

Важность изучения отдельных национальных тем в творчестве Мандельштама была отмечена уже на заре мандельштамоведения. Еврейской теме была посвящена обстоятельная статья К. Ф. Тарановского (Taranovsky 1974)[8]. Античной темой у Мандельштама занимаются давно — в процессе этих исследований были выработаны многие плодотворные методы изучения его поэтики[9]. Лишь частично обследована итальянская тема, напрямую связанная с античной[10]. Отдельные статьи, биографические и библиографические комментарии были посвящены армянской и грузинской темам[11]. Р. Дутли написал диссертацию о месте Франции в жизни и творчестве поэта (Dutli 1985) и краткий, но емкий очерк об отношении Мандельштама к Швейцарии (Dutli 1995: 157–175). Готической и египетской тематике в творчестве Мандельштама было посвящено специальное исследование М. Л. Гаспарова (2001b: 260–295)[12].

Накоплено огромное количество фактов, сделано множество открытий, которые, однако, не собраны воедино. Так, античная и еврейская темы были не столько объектом изучения, сколько экспериментальным полем для апробации новых методик (например, подтекстуальной школы Тарановского и его учеников). Кроме того, до сих пор не написаны работы, показывающие развитие отдельных национальных тем в творчестве Мандельштама. Единственным исключением можно считать уже упомянутое и пока не нашедшее продолжения исследование Р. Дутли по французской теме[13].

Немецкая тема наряду с французской и итальянской играет важнейшую роль в творчестве поэта, однако до сих пор эта роль остается недостаточно исследованной. Это тем более удивительно, что ее значимость для поэтического мира Мандельштама была отмечена еще при его жизни. Впервые о немецких мотивах в лирике Мандельштама заговорил В. М. Жирмунский, исследователь-германист, изучавший восприятие немецкой литературы в русской культуре. В своей статье «На путях к классицизму» (1977: 138–141) из десяти приведенных им мандельштамовских цитат пять (!) взяты из стихотворений, содержащих немецкую образность.

К. Ф. Тарановский в работе, посвященной еврейской теме, упомянул некоторые немецкие мотивы в лирике Мандельштама, при этом он указал на три стихотворения: «Декабрист», «Зверинец» и «К немецкой речи» (в расширенном виде: Taranovsky 1976: 66)[14]. Дж. Бэйнс в своем исследовании поэтики позднего Мандельштама мельком коснулся стихотворения «К немецкой речи» (Baines 1976: 68–72). X. Роте, рассуждавший о месте «Декабриста» в корпусе «Tristia», также отметил присутствие в этом стихотворении немецких реалий, несколько расширив замечание В. М. Жирмунского (Rothe 1975: 105–106). После появления статьи X. Роте в разговор о немецких мотивах в лирике Мандельштама включились немецкоязычные исследователи.

Краткое предварительное описание «немецких» стихотворений в корпусе текстов Мандельштама составил В. Шлотт. В последней главе своей книги о функции античных мифов в поэзии Мандельштама он кратко проанализировал стихотворение «К немецкой речи» и сказал несколько слов о значении немецкой темы в более ранних стихах поэта (Schlott 1981: 254–274). Опираясь на стихотворения «Лютеранин», «Бах» и «К немецкой речи», Шлотт поставил вопрос об эволюции немецкой темы в творчестве Мандельштама (Schlott 1988: 287–293). Но его анализ был чересчур беглым — исследователь учел лишь три текста: два ранних, 1912 и 1913 годов, и один 1932 года. Между тем создание большинства стихотворений, содержащих немецкую образность, пришлось на период с 1914 по 1932 год.