Я сказал, что охотно верю. Я начинал злиться. Николай Николаевич дотронулся до моего плеча:

- Знаете что, голубчик? Вы человек молодой, ловкий… Может быть, вы слазите в какой-нибудь боковой канал и тихонько, не поднимая шума, скажете кому-нибудь: так, мол, и так, случилось такое досадное происшествие… А? Я вам буду очень признателен за это.

Что ж делать? Я снова нащупал шершавые скобы и стал карабкаться в потемках наверх, жалея, что у меня нет спичек. С каждым движением на меня сыпались какие-то соринки, было очень пыльно, и я чихал. В темноте я не видел, на какую высоту залез, но когда я добрался до первого бокового хода, то вообразил, что вишу над бездонной пропастью. Хорошо, что Николай Николаевич стал тихонько напевать от скуки.

Боковой канал был четырехгранной трубой длиной метров шесть. В конце его сквозь решетку проходил свет. Я лег на живот и стал протискиваться в тесной трубе, засыпанной пылью, кусочками известки и кирпича. Когда я добрался наконец до решетки и стал смотреть через нее, то долго не мог понять, к какому помещению попал. Все оно было заполнено какими-то перегородками. Когда же понял, то полез обратно. Вылезая из трубы, я выгреб своим телом кучу мусора, и он полетел вниз. Николай Николаевич закашлялся, зачихал, потом бодро спросил:

- Ну, каковы результаты?

- Раздевалка, Николай Николаевич.

- Жаль, жаль!

Долго я ползал по пыльным и тесным ходам этого дурацкого лабиринта. И каждый раз попадал или к совершенно пустому классу, или к классу, где занимался какой-нибудь кружок. В конце концов я подполз к учительской. Там вокруг большого овального стола сидели все педагоги школы и слушали выступление директора - высокого человека в кавказской рубахе. Поспешно отступая от учительской, я заметил, что есть еще один канал, перпендикулярный тому, по которому я полз. Я залез в него, добрался до решетки, заглянул сквозь нее и сразу дернулся назад.

Решетка выходила в коридор. В коридоре, как раз напротив решетки, стояли и тихо разговаривали Анатолий (рыжий мальчишка, изгнанный Николаем Николаевичем из класса) и два «исследователя», из-за которых мы попали в эту историю.

Совершенно измученный, я спустился на дно шахты:

- Плохо, Николай Николаевич!

- Никого не нашли?

- Нашел. В учительской заседание педсовета.

- Ох! А я, выходит, не явился.

- А рядом с учительской трое ребят, с которыми у вас должен быть разговор.

Николай Николаевич вздохнул где-то возле моего плеча и прошептал:

- Все еще меня ждут.

Мы помолчали с минуту.

- Итак, милый мой, что же вы предложите?

- Что же предлагать! Нужно опять добраться до учительской.

- Ох, милый мой, что вы!… - взволнованно зашептал Николай Николаевич. - Вы все-таки войдите в мое положение… Директор наш и все педагоги - милейшие люди, но… как бы вам сказать… едва ли они смогут понять причины, побудившие меня, старика…

- Эх, Николай Николаевич! А кто их сможет понять, эти причины!

- Мм-да… Конечно, но… Нет, я против этого. Категорически против.

- Ну так что же… Этим вашим мальчишкам говорить?

Николай Николаевич ответил не сразу:

- Видите ли, голубчик… При условии соблюдения ими полнейшей тайны это был бы неплохой выход… Они очень хорошо относятся ко мне, но в данном случае они являются лицами, до некоторой степени от меня зависимыми… Вы ведь знаете, чего они от меня сейчас ждут… И вот поэтому я не считаю себя вправе заставить их оказать мне такую…

- Да бросьте, Николай Николаевич! Я пошутил.

- Нет, почему же «бросьте»… Вы знаете, я нашел выход! Отправляйтесь сейчас к ним…

- К кому?

- К ребятам, разумеется… И скажите, что Николай Николаевич попал в такую-то беду и обращается к каждому из них, как… ну, как человек к человеку. Причем обязательно подчеркните, что неприятный разговор у меня с ними все равно будет, это мой долг, а к ним обращаюсь как человек к человеку, а не как педагог или там начальство…

- Бросьте, Николай Николаевич. Только что распекли их за это дело, а сами…

- Ну, знаете, милый вы мой… Они прекрасно знают, что я распекал их за пренебрежение занятиями, а не за вполне естественную любознательность, здоровую страсть к исследованиям. Если бы, голубчик, не было этой страсти, Америка не была бы открыта.

- Тогда уж лучше сообщить о нашем положении кому-нибудь одному из них, а не всем троим. Но вот как это сделать?

- Не надо! Один разболтает. Обязательно разболтает. А трое - никогда. Ступайте! Ступайте! Они поймут. Только прежде всего возьмите с них слово, что все останется в тайне.

- Все-таки тайну нужно сохранить? - пробормотал а.

- Ничего не поделаешь. Нужно считаться… как бы вам сказать, со своего рода условностями. Ступайте, дорогой. Ступайте!

Николай Николаевич тихонько подталкивал меня, пока я снова не полез по скобам во тьму.

Добравшись до нужной решетки, я долго смотрел через нее на мальчишек. Они уже не разговаривали, а переминались с ноги на ногу, тоскливо поглядывая в конец коридора. Рыжий Анатолий присел на корточки у стены, вынул из кармана карандаш и принялся грызть его, отдирая зубами мелкие щепочки.

Долговязый «исследователь» вентиляционных каналов проговорил:

- Да не придет он. Уже, наверно, из школы ушел.

Рыжий даже не взглянул на него:

- Да, «не придет»! Не знаешь, так молчи уж.

- А что?

«Исследователи» сели рядом с Анатолием.

- А то! Ты в четвертом?

- В четвертом.

- Он у вас не преподаст еще. Вот перейдешь в пятый, тогда узнаешь!

Рыжий некоторое время трудился над своим карандашом, потом вдруг повернулся к «исследователю»:

- Знаешь самое первое правило для хорошего педагога? Никогда с детьми не трепись зря. Сказал - и делай. А Николай Николаевич знаешь какой педагог? О нем в «Пионерке» писали.

- Знаю. Только строгий очень, - вздохнул толстый.

- Не будешь с нами строгим, так мы всю школу разнесем.

Рыжий снова принялся за карандаш. Я лежал в своей норе, таращил на них глаза и глотал от волнения слюну. Лишь минуты через две я собрался с духом и прошептал:

- Мальчики!

Они не услышали. Толстый опять заговорил:

- А кто это молодой такой? С ним был.

Анатолий вынул из карандаша графит и стал писать им у себя на ладони.

- Ерунда. Практикант.

Мне стало душно. От пыли свербило в носу. Хотелось чихнуть.

- Мальчики! Мальчики! Ребята! - шепнул я уже погромче.

Все трое дернули головами, разом поднялись и уставились на меня. Толстый мальчишка тихонько хохотнул:

- Во! Еще один!

Анатолий швырнул в решетку мусор, оставшийся от карандаша:

- Тебе здорово всыплют! Их уже поймали.

- Ребята!… Мальчики!… Я не то… Я говорю, я не тот, кто вы думаете. Я к вам как человек к человеку (тьфу, черт!)… Одним словом, я к вам по поручению… ну, от Николая Николаевича… Вернее, не от Николая Николаевича, а…

- Чего ты там бормочешь? - спросил толстый.

- Я говорю… Видите ли, какая штука… Николай Николаевич… Ну, просто к вам обращается. Тут маленькая неприятность вышла… Одним словом, нас заперли… Дворник запер. И вот мы… Нечаянно, конечно, запер…

Рыжий вдруг перестал скалить зубы.

- Вы кто: практикант? - догадался он.

- Ну конечно, практикант! - обрадовался я и стал говорить более внятно: - По некоторым причинам, ребята, мы с Николаем Николаевичем оказались запертыми в этой штуке. И вот Николай Николаевич обращается к вам с просьбой выручить нас, но так, чтобы никто не знал.

Все мальчишки просияли, как будто я предложил им ехать на Северный полюс.

- Где заперли? Ту дверку? - спросил тощий мальчишка.

- Ну да. Внизу.

Толстый от восторга ударил своего приятеля по спине:

- Вот это Николай Николаевич!

Анатолий тянул их обоих за рукава:

- Пошли! Пошли!

- Сейчас выручим, - сказал толстый.

Вся тройка собралась было умчаться, но я остановил их:

- Только, ребята, Николай Николаевич просил дать честное пионерское, что вы никому - ни слова.