И вот настало воскресенье. В половине пятого мы уже стояли на площадке лестницы перед квартирой Двинских. Васька держал в руках вазу, Аглая - свою салфетку, завернутую в бумагу.

Некоторое время мы подталкивали друг друга и шепотом спорили, кому первому входить. Наконец решилась Аглая. Она позвонила. Ей открыла нарядная и очень хорошенькая Оля, и мы все вслед за Аглаей втянулись в переднюю. Из комнаты вышла Вера Федоровна, а из кухни, которая виднелась в конце узкого коридорчика, появились Олины мама и папа и еще несколько взрослых.

Вера Федоровна поклонилась нам:

- Милости просим, дорогие гости! - И повернулась ко взрослым: - Разрешите вам представить: это - Аглая, это - Зина, это - ее брат Вася, это - Леша, а это, если я не ошибаюсь, сам Антон Дудкин. Некоторые его мо я вам цитировала.

При слове «мо» мы все переглянулись, а Дудкин почему-то скривил рот и часто заморгал.

Васька и Аглая вручили Оле подарки (взрослых привел в восторг вышитый Аглаей кот). Потом Вера Федоровна объявила:

- Ну! Пусть взрослые идут к себе в кухню и нам не мешают. Взрослые очень скучный народ.

Из комнаты уже давно выглядывали Олины друзья. Их оказалось только двое: толстый черномазый мальчишка в круглых очках с темной оправой и такая же черномазая девчонка, но тощая и востроносая. Нас познакомили. Мы вошли в комнату, куда Вера Федоровна внесла и нашу вазу.

- Куда же его поставить, ваш подарок? Пока сюда поставим.

Она поставила вазу на подоконник. Аглая подошла к ней и сказала:

- Нет, Вера Федоровна, вот так надо.

Она постелила свою салфетку на подоконник, а на нее поставила вазу…

- Понятно! - кивнула Вера Федоровна, - Салфетка, оказывается, в комплекте с вазой.

Она пригласила нас в смежную комнату и усадила на свои старинные стулья за овальный, накрытый для чая стол.

Сначала все, конечно, немного стеснялись, но Вера Федоровна сумела нас расшевелить. Она стала расспрашивать о школе, в которой нам предстояло учиться. Олины друзья стали рассказывать истории о своей школе… Словом, минут через пятнадцать все так перезнакомились, что Аглая с Лялей (черномазой девчонкой) принялись щипать друг друга за бока и очень при этом хохотали, а очкарик, рассмеявшись, так фыркнул чаем на скатерть, что Вера Федоровна похлопала наконец в ладоши и сказала:

- Леди и джентльмены! Убедительно прошу вас держаться в рамках элементарных приличий!

Молчали только двое. Молчала Оля - просто потому, что она всегда предпочитала слушать, а не говорить. Молчал Антон. Но молчал он не просто так, а, я бы сказал, со значением. Он сидел на своем стуле прямой как жердь, чай отхлебывал из ложечки и поглядывал на разговаривающих так высокомерно, словно за столом сидели не его сверстники, а воспитанники детского сада.

Вера Федоровна даже обратила внимание на него:

- Слушай! Что это ты такой молчаливый? Быть может, у тебя какая-нибудь печаль на душе?

Антошка и тут ничего не сказал. Он только прикрыл глаза и молча пожал плечами.

Вера Федоровна посмотрела на него.

- Ну, я вижу, ты у нас загадочная натура, - сказала она.

Мне показалось, что она шутит, но Дудкин принял это всерьез. Физиономия у него сделалась довольной, щеки порозовели, а уши стали совсем красными.

Чай кончился. Вера Федоровна велела перенести стулья в первую комнату. Затем она вышла в коридор и позвала:

- Товарищи взрослые, просим на концерт!

Взрослые уселись на диване и на трех стульях, поставленных в ряд перед ним. Мы разместились на стульях, расставленных вдоль стен.

- Ну! - обратилась к нам Вера Федоровна. - Кто самый храбрый? Кто начнет концерт?

Вышел очкарик, расставил пошире ноги, заложил руки за спину и объявил:

- Маяковский, отрррывок. - И, сердито уставившись на взрослых, начал: - «Я земной шар чуть не весь обошел, и ж-ж-жизнь хор-р-роша, и жжжить хор-р-рошо».

Взрослые сидели ко мне боком, и я видел, как они сдерживаются, чтобы не расхохотаться, но когда очкарик кончил, они хлопали и кричали «браво».

Затем набрался храбрости Васька. Перед этим Зинаида сообщила, что он будет читать собственное стихотворение. Он вышел, покраснел как рак и выпалил:

Ему хлопали не меньше, чем очкарику. Вера Федоровна спросила:

- Ну, кто следующий хочет выступить? Антоша, может быть, ты?

Антон и на этот раз ничего не сказал: только плечи приподнял и опустил. Аглая хихикнула, покосилась на вазу и потерла ладошки.

Вера Федоровна не упрашивала Антона. Под ее аккомпанемент Аглая с Зиной благополучно отпрыгали свою «летку-енку». Наступила моя очередь. Пока я читал «Лешенька, Лешенька…», Ляля поднялась и куда-то вышла. Когда я кончил, Вера Федоровна снова села к пианино.

- А теперь - кабардинская лезгинка!

Она заиграла, и в комнату влетела переодетая Ляля. На ней был красный бешмет, красные сапожки и что-то похожее на белую папаху. На поясе болтался маленький кинжал.

Это уж был по-настоящему хороший номер. Ляля плясала так, что редкий мальчишка с ней сравнится. То она шла по кругу, вытянувшись в струнку, на одних только носках, то вдруг неслась широким шагом, зыркая черными глазищами и оскалив белые зубы. Видно, Вере Федоровне очень нравился танец. Она играла, глядя на Лялю через плечо, и все время улыбалась. Взрослые хлопали в такт и кричали «асса!».

И вдруг случилось такое: Ляля снова прошлась по кругу приблизилась к окну, на котором стояла Антошкина ваза, раскинула руки, вскрикнула «асса!», поскользнулась и смахнула вазу с подоконника… Ваза разбилась, а Ляля хлопнулась затылком об пол.

Взрослые повскакали, стали спрашивать, как она себя чувствует, но танцовщица сказала, что с ней все в порядке, что ее голову защитила папаха.

Вера Федоровна принесла щетку и стала заметать осколки.

- Ну, Ольга, тебе повезло! Битая посуда - это к счастью.

Аглая, Брыкины и я сидели в одном углу комнаты, а Дудкин - в противоположном по диагонали от нас. Мы не издали ни звука. Мы только переглядывались между собой да смотрели на Дудкина. А он сидел весь какой-то серый, сидел согнувшись, вцепившись пальцами в коленки и глядя в пол.

- Домолчался! - прошептала наконец Зинаида, и все поняли, что она хотела этим сказать: ведь Антошка не только никак не сострил, он весь вечер молчал дурак дураком, чтобы потом ошеломить всех фокусом с вазой.

- Ну, в заключение небольшой вокальный номер, - сказала Вера Федоровна, садясь за пианино. - Гурилев. «Однозвучно звенит колокольчик»! Оля, прошу!

Оля стала к пианино, и тут мы впервые узнали, что она хорошо поет, что у нее очень приятный голос. При первых же словах песни взрослые притихли. Даже я заслушался, на несколько секунд забыв про Антошку.

В этот момент Аглая стукнула меня кулаком в бок.

- Лешк! Гляди! - шепнула она и кивнула в сторону Дудкина.

Я взглянул. Недалеко от стула, на котором сидел Антон, стояла тумбочка. Единственная ножка ее была вырезана в виде трех змей, которые переплелись между собой. Три хвоста этих змей служили тумбочке опорой, а на трех змеиных головах с раздвоенными языками покоился круглый верх тумбочки. На нем лежала шелковая желтая салфетка, на салфетке стоял тяжелый стеклянный поднос, а на подносе - графин резного хрусталя и три таких же резных стакана.

Пока Оля пропела первые строчки песни, Антошка успел подняться и теперь стоял рядом с тумбочкой, разглядывая графин, поднос и особенно салфетку.

Васька и Зина тоже заметили это и заерзали.