Когда Гуммель уехал из Вены и ушел из круга знакомых Бетховена, тот посвятил ему в память о совместно проведенном времени в Вене канон «Ars longa vite brevis» со словами, занесенными в книгу памятных записей Гуммеля, которые гласили: «Счастливого путешествия, дорогой Гуммель, вспоминайте иногда вашего друга Людвига ван Бетховена. Вена, 4 апреля 1816 года».

Как видим, описание Шиндлера, конечно, не соответствует действительности. Самым впечатляющим доказательством ничем не омраченной и настоящей дружбы между ними является подарок Гуммеля в последние недели жизни Бетховена: как только Гуммель 7 марта 1827 года вместе со своей супругой и учеником Фердинандом Гиллером после концертного турне возвратился в Вену, он на следующий же день поспешил к смертельно больному Бетховену, чтобы обнять его. Еще три раза, в последний раз 23 марта, за три дня до смерти Маэстро, он навещал его, чему Бетховен был, очевидно, очень рад, так как еще 21 марта написал Игнацу Мошелесу в Лондон: «Гуммель здесь, навещал меня несколько раз». Согласно обещанию, которое Гуммель дал умирающему во время своего предпоследнего посещения, 7 апреля 1827 года он принял участие в концерте-бенефисе в Йозефштедтер театре. По этому поводу он велел составить афишу, в которой было написано, что ему доставляет особое удовольствие исполнить желание своего усопшего друга Бетховена, который на смертном одре попросил представлять его на бенефисе. Свидетели этого концерта рассказывали, что он фантазировал на различные темы Бетховена, и все сошлись на том, что траурный концерт не мог быть благороднее. Этих примеров достаточно, чтобы показать, что несмотря на некоторые утверждения, между Гуммелем и Бетховеном до конца существовала настоящая, ничем не омраченная дружба.

После пятилетнего пребывания в Вене в качестве учителя музыки 16 сентября 1816 года он был приглашен в Штутгарт в качестве придворного капельмейстера, где в оперном театре ставил оперы Моцарта, Бетховена, Херубини и Сальери и выступал публично как пианист. Уже после первого концерта певец и артист Эдуард Генаст с восторгом писал в своем дневнике: «Гуммель — мастер своего инструмента. Такого второго нет в Европе». К сожалению, вскоре между ним и директором театра появились трения: тот отказался принять в качестве певицы его супругу, выступавшую раньше на сцене оперного театра Вены. Во время краткого пребывания в Штутгарте Гуммель предпринял два концертных турне: в 1817 году в Маннгейм и во Франкфурт-на-Майне и в 1818 году совместно с виолончелистом Николаусом Крафтом на Нижний Рейн и в Гамбург. Во Франкфурте он заболел, согласно заключению врача, «сильным, охватившим нижнюю часть туловища и конечности, ревматическим заболеванием», природу которого сегодня невозможно установить. Вследствие ухудшающихся отношений между ним и директором, которые были отягощены предвзятым отношением к Гуммелю всего двора с момента его появления в Штутгарте, положение композитора становилось невыносимым. 27 декабря 1818 года он с большим разочарованием писал издателю Питерсу: «Здесь нет места для художника, способного обогатить мир своими работами, а только для обычных людей, заботящихся лишь о еде и питье и позволяющих себе все».

Поэтому уже 12 ноября 1818 г. он поставил в известность дирекцию при дворе, что «с сегодняшнего дня считает себя свободным от занимаемой должности». Принятию этого решения способствовало то, что он принял от барона фон Витцтум приглашение занять место капельмейстера Великого герцога в Веймаре, которое стало вакантным после смерти Августа Эберхарда Мюллера в 1817 году. Карл Мария фон Вебер в Дрездене и Петер Йозеф фон Линдпайнтнер, тогдашний музыкальный директор Изартортеатра в Мюнхене, рекомендовали барону Гуммеля на эту должность, которая приносила ему доход 1600 талеров в год, а трехмесячный отпуск позволял совершать концертные турне. Уже 23 февраля 1819 года он вступил в новую должность, на которой находился до самой смерти.

Теперь Веймар, наряду с некоронованным королем поэтов Гете, получил в лице знаменитого Гуммеля новую звезду. Биограф Гуммеля К. Бениовский пишет: «Побывать в Веймаре и не послушать Гуммеля означает то же самое, что побывать в Риме и не увидеть папу». Действительно, скоро к нему стали приезжать ученики со всего света, среди которых, между прочим, были Юлиус Бенедикт, Фердинанд Гиллер и Адольф Гензельт. Его слава преподавателя музыки была так велика, что сам факт быть его учеником имел большое значение для дальнейшей карьеры молодого музыканта. Так, Роберт Шуман писал своей матери 12 декабря 1830 года из Лейпцига: «В день святого Михаила я еду в Веймар к Гуммелю по одному хитрому делу, чтобы только назваться его учеником». Гуммель умел не только привлекать к себе учеников, но и приводить в восторг своих слушателей. Его ученик Фердинанд Гиллер описывает наглядную картину обезоруживающей естественности, с которой Гуммель мастерски преодолевал иногда непредвиденные трудности во время импровизаций на фортепьяно: «Маэстро страстно любил нюхать табак, из-за чего ему приходилось часто пользоваться носовым платком. Во время импровизаций это могло привести к неприятным последствиям, когда Гуммель не мог играть одной рукой, будь то левая или правая, в то время как другой рукой сморкался. Но эта опасная процедура вызывала у слушателей в крайнем случае легкую понимающую улыбку и не портила хорошего настроения, как и черный шелковый колпак, который он нахлобучивал, боясь простудиться, сразу же после каждого концерта».

В Веймаре Гуммель достиг пика своей европейской славы, хотя в последние годы жизни она снова стала меркнуть. В противоположность Листу, который ввиду невозможности, осуществления своих художественных планов вовремя оставил пост капельмейстера, Гуммель смирился с всевозрастающим стеснением своего художественного творчества, из-за чего его композиторская деятельность также не развивалась.

Ференц Лист, который как и другие молодые художники того времени с сожалением должен был признать этот факт, писал в своем письме Великому герцогу Александру 6 февраля 1860 года: «Что такое успех системы Status quo у Гуммеля, определенно высокоталантливого художника? То, что его превратили в машину, притупили его волю и обесценили в мире искусства, в котором его дирижерская деятельность ничего не стоила».

Несмотря на эти ограничения, Гуммелю в начале деятельности в Веймаре удался «настоящий рывок к достойному внимания новому стилю.… бесплодных в творческом отношении лет в Штутгарте». Это началось с сочинения знаменитой сонаты fis-Moll ор. 81, одной, которой, по словам Роберта Шумана, хватило бы, чтобы обессмертить имя Гуммеля. В страстном, субъективно-взволнованном фантастическом выражении «и в высоко-романтической манере она опережает свое время почти на два десятилетия и предвосхищает звуковые эффекты, которые присущи представлению поздних романтиков». Но и три трио для фортепьяно его последнего периода творчества, прежде всего pp. 83, содержат совершенно новые стилистические черты; минуя своих предшественников Гайдна и Моцарта, он обращается здесь к «блестящей» игре. Особо следует подчеркнуть завершенный предположительно в 1820 году квинтет для фортепьяно в es-Moll ор. 87, в котором основным принципом музыкального выражения являются не элементы импровизации или орнаментальные украшения, а работа над темой и мелодией. Использование венгерских фольклорных элементов, большее предпочтение фортепьяно и свободное владение мелодией — вот некоторые музыкальные особенности, которые отличают поздний стиль Гуммеля. Традиции народной музыки, оказавшей на него огромное влияние в детстве, их многообразие на его родине Австро-Венгрии, уходят корнями вглубь семейных традиций, вплоть до деда. Особенно заметно это в его чуть стилизованных танцах, тесно связанных с фольклорными образцами, в которых используются даже цыганские мажорные мелодии.

В 1828 году знаменитая Клавирная школа Гуммеля под названием «Обстоятельное теоретическое и практическое наставление к фортепьянной игре» была издана в известном музыкальном издательстве Тобиаса Гаслингера. Современники с восторгом приняли этот объемный труд. В «Allgemeine musikalische Zeitung» в марте 1829 года рецензент назвал ее «действительно выдающимся, всеми, уважаемым знаменательным событием, влияние которого трудно переоценить». Сам Гуммель так обосновал свой замысел и цель в предисловии: «Фортепьяно является сейчас самым популярным из всех инструментов, и это по праву, так как на нем можно легко добиться не только полноты и гармонии, но и гармонии, разрабатываемой многими голосами, и не только потому, что на нем можно играть любую музыку вообще, достаточную в определенной степени; оно должно рассматриваться и использоваться не только как инструмент вообще, но и как представитель всех инструментов, потому что является самым достаточным, самым необходимым и удобным сопровождением как для пения, так и для других инструментов… Эти преимущества и значительная популярность, которую этот инструмент получил в течение примерно 20 лет, по-видимому, способствовали тому, что оно используется повсюду, и многие добились высокой степени искусства на нем». Несмотря на это, вскоре раздались критические голоса против различных подробностей в тексте, а также против пространных и многочисленных примеров нотных записей. Так, например, Роберт Шуман увидел в Школе Гуммеля, что «наряду с полезными есть много бессмысленных нагромождений, наряду с ценными указаниями много того, что затрудняет обучение», так что при чтении этого труда он был «основательно напуган». С сегодняшней точки зрения Школу можно было бы поставить в ряд с педагогическими устремлениями, начало которым положил Карл Филипп Эммануэль Бах изданным в 1735 году произведением «Правильный способ игры на клавире во второй половине XVIII века». Как и Школа фортепьянной игры К. Ф. Э. Баха обобщает технические возможности игры на фортепьяно, так и попытка Гуммеля должна восприниматься как сочетание всех технических возможностей фортепьянной игры того времени. К сожалению, Школа Гуммеля появилась лишь тогда, когда благодаря Шопену, Мендельсону и Листу уже наметилось новое, новаторское направление игры на фортепьяно и ее возможностей.