— Знал я одного Плетнева, старателя, с моим отцом вместе ходили. Не родственник?

— Нет у меня родни.

Майский поднялся.

— Где же, Никита Гаврилович, поставить палатки?

— Ставьте во дворе. Спокойнее будет.

— Верно. А вы как считаете, товарищи?

— Чего же тут раздумывать, Александр Васильевич, — отозвался Буйный. — Лучшего места и впрямь не сыскать.

— Вы устраивайтесь, — сказал охотник, — а я чайку согрею. Если что понадобится — зовите. В амбаре топоры лежат, пила есть, лопаты. Хозяйствуйте… А барышни-то зря в тайгу пришли, не понравится она им.

— Барышень здесь нет, — резко возразила Ольга Михайловна. — Запомните это, товарищ Плетнев. И тайги мы с Леной не боимся, это вы тоже запомните.

Никита не нашелся, что ответить.

…Работа во дворе закипела. Мужчины, сняв лишнюю одежду, развьючивали лошадей, таскали ящики, тюки Женщины разбирали вещи. Иван Буйный обтесывал колья для палаток, Зотов неподалеку рубил дрова. Дело нашлось каждому, и только Вьюга бестолково металась по двору, незлобливо лаяла на людей и на лошадей. Скоро во дворе выросли две брезентовые палатки и возле них задымил костер.

Плетнев позвал приезжих пить чай. В прокопченной избе стало тесно. Здесь никогда не бывало столько народу. Хозяин украдкой разглядывал приезжих, удивлялся, что они навеличивают друг друга товарищами. Поставил на стол глухаря, приготовленного на особый манер, медвежий копченый окорок, соленую рыбу, лепешки только что с плиты, мед в сотах и настоящий фамильный чай. Все ели с аппетитом. Буйный, подобревший от сытной еды, разговорился. Спрашивал Плетнева об охоте, какого зверя каким способом берет. Никита отвечал охотно, рассказывал разные случаи. В разговоре узнал, что гости приехали из Зареченска, что избушку встретили случайно и что искать золото собираются примерно там же, где начинал пропойца Сомов.

— А ты, Никита Гаврилович, не занимался старательством? — как бы случайно спросил Майский.

— В наших краях все старатели, — уклончиво ответил Плетнев. — Мое дело — охота. А золото капризное: сегодня густо, завтра — пусто, а там и нет ничего.

Геологи ушли в палатки, а Никита, оставшись один, долго еще сидел за столом, положив голову на руки. «Опять за золотом, — думал таежник. — И чего оно им далось, проклятое? Сейчас улыбаются друг другу, слова хорошие говорят, а найдут золото — зверями станут. Разве нельзя без золота жить?.. А ну как и вправду, найдут?» От этой мысли стало тревожно. Что если следом за этими придут и другие? Начнется такое, не приведи бог увидеть. Одно успокаивало: не найдут, хотя и по-научному собираются искать. На золото особое чутье надо, не у каждого оно есть. Укладываясь спать, Никита долго ворочался с боку на бок. «Помешать бы надо», — думал засыпая.

Три года прошло с того дня, когда на площади перед приисковой конторой повесили зареченских большевиков. Хоронить их было строжайше запрещено. Двое часовых день и ночь ходили возле виселицы и не подпускали близко даже родственников казненных. Напрасно старик Ваганов пробовал подкупить часовых, суля большие деньги, не помогло. После смерти дочери Степан Дорофеевич пытался наложить на себя руки, но помешал Никита, живший в те дни в Зареченске.

На рассвете четвертого дня после казни к поселку подошли красные. Это был отряд Рогожникова. С приисков и окрестных заводов к Давыду стекался рабочий люд, из деревень подходила крестьянская беднота. Отряд стал крупной боевой единицей и теперь именовался полком Уральских орлов. Он одержал немало славных побед, вступая в схватки с белогвардейцами, выбивая их из деревень и поселков. К Давыду Рогожникову пристал и Семен Ваганов со своим небольшим отрядом из рабочих Никольского завода. Сын Степана Дорофеевича проявил незаурядные способности по военной части, был умен, смел и находчив. Рогожников сразу оценил молодого командира и поручал ему трудные операции. Когда стало известно о расправе над зареченскими коммунистами, Ваганов пошел к Давыду. Зачем — и сам толком не знал. Командир сидел за маленьким столом у окна и писал. Увидев Семена, поднялся, протянул руку.

— А я за тобой посылать собирался. — Садись, сейчас и другие командиры подойдут, разговор есть. Ты что мрачный?

— Не с чего быть веселым… У меня… сестру в Зареченске казнили, — Семен отвернулся к окну.

— Знаю, все знаю, — Рогожников положил ему руки на плечи, легонько повернул к себе. — За смерть товарищей бандиты нам заплатят. Выступаем сегодня ночью. Сейчас подработаем план операции.

Стремительный удар Уральских орлов по белогвардейской части, расквартированной в приисковом поселке, был неожиданным. Завязался ожесточенный бой. Начавшись на рассвете, он с переменным успехом шел весь день. К вечеру стало ясно: белоказакам Зареченска не удержать. Отступая, они с трех сторон подожгли поселок. Запылали избы старателей, к небу поднялись столбы огня и бурого дыма. Среди дыма и пламени метались Обезумевшие люди, спасали жалкие пожитки, хватали что попадало под руку, кричали, кого-то проклиная, кого-то призывая на помощь. Из горящей избы выскочила на крыльцо простоволосая женщина, прижимая узел с тряпьем. Маленькая девчушка, с округлившимися от страха глазами, держалась за ее юбку. Свободной рукой девочка старалась удержать белого в черных пятнах котенка. Котенок пищал истошным голосом и отчаянно царапался.

— Брось ты его, окаянного, — зло крикнула мать, но девочка, выпустив подол ее юбки, сильнее стиснула котенка — самую большую свою ценность. Перебежав двор, беглецы оказались за воротами. И вовремя: у избы рухнула крыша, разбросав далеко вокруг раскаленные угли.

— Ма-амка! — закричала девочка, падая в придорожную канаву. Женщина бросила узел, подхватила ребенка и кинулась прочь. Из канавы вылез ошалевший котенок, высоко подпрыгнул, едва не угодив под копыта промчавшейся мимо лошади и исчез в высокой траве.

А в соседнем дворе слепой старик, брошенный всеми, беспомощно топтался на месте, стучал клюкой по земле и с надрывом выкрикивал тонким голосом:

— Господи сусе! Господи сусе!

Задрав хвосты, по дорогам метались жалобно ревущие коровы, блеяли козы, хлопали крыльями гуси и неизвестно на кого лаяли перепуганные собаки. В разных концах поселка дробно постукивали пулеметы, умолкали и снова принимались яростно строчить. Заглушая все, рвались гранаты. К утру больше половины Зареченска выгорело дотла. В посветлевшем небе еще кое-где показывались багровые всполохи — то догорали последние большие избы. Во дворах и на дорогах лежали скрюченные вздувшиеся трупы лошадей и коров. В сыром утреннем воздухе стоял резкий запах гари.

Не скоро оправились зареченцы от перенесенных бед. Лет через пять поселок отстроился, а прииск стал называться Советским. Из дальних сел и деревень окрестных заводов потянулись к родным местам зареченцы. На прииске появились и новые люди, заброшенные гражданской войной. Одним из них был Иван Тимофеевич Буйный. Он пришел сюда с женой Ольгой. Пожитки супругов умещались в двух солдатских мешках. Никто не хотел верить, что Иван и Ольга — муж и жена: так они не подходили внешне друг другу. Иван — среднего роста, коренастый, суровый на вид, мужчина в годах. Ольга Дымова — молодая, тоненькая, как хворостинка, всегда задумчивая, в темных, как ночь, глазах застыло большое горе. Оба они служили в полку Уральских орлов: Иван — пулеметчиком, Ольга — медицинской сестрой. Там и узнали друг друга, там и поженились. Вместе прошли по Уралу, делили холод и голод, радости и все невзгоды. Однажды во время перехода полка Ольга Дымова почувствовала себя плохо и поняла: пришло время родить. Сказала мужу. Иван выпросил подводу и вьюжной декабрьской ночью привез жену в ближнюю деревню Петушки. Оставил Ольгу под присмотром незнакомой старухи, а сам повернул догонять полк. Промаявшись два дня, Ольга родила мальчика. В деревне узнали, что старуха Селиваниха укрывает жену красного пулеметчика — пригрозили: выгони, не то и самой будет худо. Старая женщина знала тяжелый нрав богатых деревенских мужиков, испугалась не за себя, за Ольгу: куда ее девать с малым дитем? Ночью в избу к Селиванихе пришли три мужика.