— Возьмите, — уговаривал Никита Майского, — мне он все равно ни к чему. Потом вернете. Не смотрите, что Орлик старый, он сильный. А вам без лошади нельзя.

— Спасибо, Никита Гаврилович, как-нибудь обойдемся. Орлик тебе и самому пригодится.

— Не нужен он мне, — горячо возражал Плетнев и просительно глядел на инженера: — Ну сделай милость, возьми.

— Хорошо, будь по-твоему.

Больше всего Александра заботил штейгер. Дать арестованному лошадь он не мог — их и так не хватало, а если заставить Зотова идти пешком — он будет задерживать отряд.

— Какую ему лошадь, — недовольно гудел Буйный. — На осину подлеца и дело с концом.

— Нельзя, Иван Тимофеевич. Права не имеем чинить самосуд. С ним в Зареченске разберутся или в Златогорске.

— А он имел право в людей палить?

Решили, что штейгер пойдет пешком, а присматривать за ним будет Иван Буйный.

— Уж я присмотрю, — пообещал бывший пулеметчик, и пальцы у него сами собой сжались в кулаки. — Будьте покойны.

Все было уложено и увязано, оставалось только снять палатки, оседлать и навьючить лошадей. Вечером горный инженер зашел к охотнику, намереваясь поговорить с ним. Никита по обыкновению сидел на нарах, дымил трубкой. Увидев Майского, поднялся, глаза радостно засветились.

— Проходи, Александр Васильич. Садись вот сюда. Покурим, давай, на прощанье. А хочешь — чайку согрею.

Майский не знал, с чего начать. Поговорили о погоде, о том, что после недавних дождей появилось много грибов.

— Работу мы закончили, — помолчав и заметно волнуясь, опять заговорил инженер. — Ты, Никита Гаврилыч, нам очень помог. И за это от меня и моих товарищей, от Советского государства большое спасибо.

Плетнев разглядывал свои сапоги. «Мне бы такого сына», — вдруг подумалось таежнику. Майский положил руку на плечо охотника. Тот поднял седеющую голову, сказал, пряча в бороде усмешку:

— А ведь ты, Александр Васильич, не с тем шел. Вижу, сказать что-то порываешься да не насмелишься.

— Верно, отец, угадал! — инженер засмеялся и, оборвав смех, сразу посерьезнел. — Знаешь, Никита Гаврилыч, подумал я, что скучно вот так, одному в тайге. Поедем с нами, а? Вместе жить будем, я тебе подходящую работу найду.

— Мне ехать? В Зареченск? — таежник растерянно посмотрел на начальника отряда: он не ждал такого предложения.

— Ну да! Довольно с тебя таежной жизни, да и годы твои не те. Ведь к пятому десятку идет, так? А ну если прихворнешь, некому и воды подать. Насмотрелся я на тебя, на житье твое. Плохо одному, признайся, плохо?

— Уж это что, правда твоя. Однако, привык.

— Отвыкать пора. Думается, и ты к нам присмотрелся. Мы тебя лучшим другом считаем.

Охотник вздохнул, горестно покачал головой.

— Привык я к вам, верно. За приглашение благодарен, а в Зареченске… нельзя мне жить.

— Как это нельзя? Почему? — удивился Майский и понял, что случайно задел что-то такое, о чем, может, и говорить не надо. Плетнев твердо посмотрел в глаза инженеру.

— Хороший ты человек, Александр Васильич… А вот я тебе сейчас такое скажу, что и смотреть на меня не захочешь. Я… человека убил.

Майский вздрогнул. Он готовился услышать что угодно, только не такое. Он даже не поверил в первое мгновенье. Нервно засмеялся:

— Полно шутить, Никита Гаврилыч. Никого ты не убивал, зачем выдумываешь — не пойму. Проверяешь меня, что ли?

— Нет, я убил, — упрямо повторил охотник. Он больше не смотрел на инженера, прикрыв глаза мохнатыми бровями. — Я ведь не просто вот так — взял да ушел в тайгу-то. Думаешь, с людьми жить надоело? Я честно старался жить, а вышло — нельзя честно. В девятьсот четвертом, когда старатели наши зареченские взбунтовались, я жену потерял…

Инженер слушал охотника, и перед ним открывалась жизнь этого несчастного человека. Александр догадывался: у таежника не простое прошлое, но не думал, что на его совести лежит убийство. Убийство ли?.. Он не просто убил, он наказал другого убийцу. Можно ли судить за это?

— А потом, — рассказывал Плетнев, стараясь не встречаться взглядом с Майским, — я ушел в тайгу. Скрываюсь здесь, и обратно дорога мне заказана…

Рассказал Никита и про то, как нашел золото, как повстречал Тихона, как умирал вот здесь, на нарах, этот бесшабашный и по-своему тоже несчастный человек. Вспомнил и про Сомова с Вихоревым, ничего не утаил.

— А теперь сам рассуди, Александр Васильич, можно ли мне в Зареченске жить? Узнают, кто я — и в острог.

— Острога, Никита Гаврилыч, не бойся. Теперь не те времена. Убийство человека — большое преступление, и советская власть за него сурово карает. Но твое дело особенное. Ты уничтожил врага советской власти, участвовавшего в гнусной расправе над старателями. Было это давно, и услуга, оказанная тобой государству, очень важная. Я думаю, все это примут во внимание и бояться тебе нечего. Собирайся, поедем с нами.

— Добрая ты душа, Александр Васильич. Но из тайги мне дорога только в могилу, другой нет.

— Зря упрямишься. Подумай.

Как ни уговаривал, как ни настаивал Майский, охотник упорствовал. Лежа в палатке, инженер долго еще думал о таежнике.

А в избе светила, мигая коптилка. Никита ходил из угла в угол, не находя себе места. Разговор с начальником отряда разворошил старое, нахлынули воспоминания. Вот он, босоногий мальчишка, с отцом и матерью скитаются по тайге, ищут золотую жилку… В окно заглядывает рассвет. Светает теперь рано, заря заре подает руку. Но странная зорька, почему свет идет не с той стороны? Охотник выбежал на крыльцо. Горел амбар. Из щелей лезли языки огня, дым поднимался к небу, застилая звезды. Никита кинулся к палаткам.

— Вставайте! Горим!

Люди, разбуженные криком, не понимали спросонья, что случилось. Сообразив, подхватывали ведра, котелки, наполняли водой и бежали к амбару, поливая бревенчатые стены.

— Зотов там, — кричал Майский, — надо спасать его.

— Самое там ему место, — отозвался Иван Буйный. — Пожалели: табачку, спичек дали. Вот он и закурил. Пусть поджарится.

Сбили замок, распахнули тяжелую дверь. Навстречу людям повалил густыми клубами дым, жарко дыхнул огонь. Майский нагнув голову, прыгнул в дверной проем и сразу исчез.

— Куда тебя понесло, лешего, — заорал Иван. — Сгибнешь!

И бросился за начальником отряда. Каргаполов и Плетнев поливали водой амбар, женщины подавали им ведра. Окутанные дымом, полузадохнувшиеся, выскочили Буйный и Майский. Они тащили штейгера. Голова Авдея моталась из стороны в сторону.

— Жив? — спросил Алексей Каргаполов.

— Кажись, кончился, — глухо ответил Иван.

Через полчаса пожар потушили. Все перемазались сажей, страшно устали. На траве, закрытый с головой одеялом, лежал Зотов. Он задохнулся в дыму и обгорел. Причину пожара так и не выяснили. Видимо, штейгер случайно бросил зажженную спичку в сено, и огонь быстро распространился по амбару.

…В полдень разведчики свернули палатки, навьючили лошадей. Провожая гостей, Никита подходил к каждому и крепко жал руку.

— Прощай, Никита Гаврилыч, — взволнованно отвечал Александр Васильевич. — Нет, лучше до свидания. Мы скоро встретимся. Спасибо за все, и не забудь, о чем я говорил. Подумай.

Долго стоял Плетнев с непокрытой головой, глядя вслед отряду. Ветер шевелил его темные, с редкими сединками, жесткие волосы. Всадники спустились в низину, показались опять. Кто-то еще раз помахал рукой таежнику. Вьюга, побежавшая было за геологами, вернулась, села около хозяина и тоже уставилась мордой в ту сторону, куда уехал отряд.

Старательский поселок за последние годы сильно изменился. На месте сгоревших изб стояли новые, добротные, под тесовыми крышами. На левый берег Черемуховки шагнул широкий мост. От него тянулась ровная улица. Самым большим домом во всем поселке была заново отстроенная контора Советского прииска. Над ней полоскался обтрепанный ветром красный флаг. Есть теперь в Зареченске и магазины, и почта, и даже клуб.