– Люди будут смеяться надо мной.
– Пошли они в задницу!
– Да, конечно, ты права… Я начинаю говорить, как Хью. Я могу делать все, что хочу: это же мои волосы. Я не затем родился, чтобы вести себя так, как хотят другие. Пошли они в задницу.
– Хотя тебе больше идет короткая стрижка.
– Сегодня же схожу в парикмахерскую.
После того как Сара ушла, я отправился наверх в комнату и сделал пару набросков для книги. Я старался найти нужную интонацию. Что несвойственно авторам, пишущим за других, я изобретал голос, который пришелся бы мне по вкусу, – я создавал Джорджи вместо того, чтобы подражать ей. Ее голос должен был быть романтичным, но не мечтательным. Идеалистичным, но при этом с долей практичности. И сильным. И шотландским. Я продолжал рыть и рыть. Я дотронулся до клавиатуры, чтобы взглянуть, что там вышло.
Маленькой девочкой я жила в Маучлине. Я часто останавливалась на углу Лудон-стрит и смотрела на здание почты. Оно казалось мне заколдованным местом: мистические врата в другой мир. Над почтой была масонская ложа (кто знает, что за странное колдовство осуществлялось там?), но магия почты была столь своеобразна, что перекрывала ту власть, что даруется примкнувшим к масонам мужчинам, укоротившим штаны. На почту приходили посылки, и внутри этого всемогущего здания с викторианскими стенами из красного кирпича невообразимым образом письмам и бандеролям даровалось право путешествовать в любую точку земного шара. Они могли оказаться в Лаггане или Лондоне, Нью-Йорке или Нью-Дели. Я стояла перед зданием почты, под моросящим дождем, в сползших шерстяных колготках, туфлях со стертыми носами (несмотря на постоянные замечания матери, я шаркала ногами) и огромном плаще-дождевике, – сестра явно погорячилась, отдав его мне. Я не могла представить себе ничего более волшебного, чем возможность отправиться во все эти места. Теперь, конечно, я знаю, что настоящее волшебство – не те места, куда отправляешься, но та частица домашнего уюта, которую берешь с собой.
Отвратительно. Банально, слащаво, а шутка о неподтянутых колготках была невыносимо глупой и совершенно неуместной, особенно после фразы «кто знает, что за…». Голоса Джорджи-взрослой и Джорджи-ребенка уродливо смазывались. Поношенный плащ-дождевик был очарователен (я быстро проверил свои записи, чтобы еще раз проверить, действительно ли у Джорджи есть старшая сестра, – есть, фу!), но слишком уж очевиден, честно говоря. А все мои сведения о Маучлине были почерпнуты из туристического путеводителя по Шотландии 1950-х годов, отрытом на чердаке. Конечно, Джорджи не упоминала никакой почты, так что, перед тем как начать выстраивать картинку ее личности, мне было необходимо проверить более свежие данные. Было бы довольно стыдно, если бы, прочитав книгу, кто-нибудь сказал: «Э, да здание почты было стерто с лица земли еще в 1961 году… Джорджина Най, должно быть, с тоской смотрела на витрины супермаркета „Сэйфвэй"». Вот бы народ посмеялся.
Я покажу отрывок Джорджи и ее агенту и, если им понравится, продолжу в том же духе.
Зазвонил мобильный телефон, на экране высветилась надпись: «Номер неизвестен». Я отметил для себя, что начинаю писать эту книгу с телефонного звонка, причем не с обычного, а со звонка от неизвестного абонента. Я схватил трубку со стола и опасливо приложил к уху.
– Привет, Том. Это Джорджи, – она звонила из гостиницы.
– Привет, Джорджи. Как дела?
– Великолепно. Просто я хотела узнать, не нужно ли тебе еще одно интервью сегодня? Завтра я уезжаю в Глазго на съемки, а после этого отправлюсь в Лондон. Так что сегодня днем у нас последняя возможность пообщаться лично…
– А, понятно.
– Сегодня я свободна. Ты можешь прийти в гостиницу в любое время после трех.
– Да, это было бы неплохо. Я как раз хотел обсудить несколько вещей.
– Хорошо, тогда до встречи.
– Отлично.
Довольно волнующе. То есть не так, конечно. Полезно. Весьма кстати увидеть Джорджи еще раз: проверить необходимые факты, вошедшие в книгу. Я был определенно взволнован такой «полезной» возможностью.
И мне нужно было подстричься.
Лучше это сделать до встречи с Джорджи. Не дело появляться в ее гостиничном номере с плохой прической.
Я обзвонил салоны красоты, но даже в такой будничный день, как среда, записаться на стрижку оказалось сложно. Лишь в одном месте мне пообещали втиснуть меня куда-нибудь, если я приду в два часа. Что делало мое расписание довольно плотным, если я желал появиться в гостинице Джорджи в три, но других вариантов не оставалось.
– Мне подходит, – сказал я, – остается только, чтобы подошла прическа.
– …Так записать вас на два или нет?
– Да… да, пожалуйста, запишите.
К мужчине, появляющемуся в женском салоне красоты, относятся с подозрением и осторожностью. В глазах женщин я был определенно сексуальным маньяком, относиться к которому нужно со всей строгостью, чтобы я не провернул никаких непристойностей. «Да, я парикмахерша, – всем своим видом заявляла женщина, завязывающая полиэтиленовый фартук вокруг моей шеи. – Но меня голыми руками не возьмешь».
Она нажала большим пальцем педаль на моем стуле, и я со свистом опустился.
– Что вы хотите? – спросила она, уставясь на меня в зеркало, а глаза ее добавили: «Как будто я не знаю, придурок».
– Ну, не могли бы вы просто сделать поаккуратней?
Я воздел руки и проиллюстрировал желаемый результат довольно расплывчатыми жестами, словно уши мои горели и я обмахивал их ладонями. Она кивнула и принялась за работу. Будто нарочно, она не перемолвилась со мной ни единым словом, даже не спросила, будет ли у меня отпуск в этом году. Вокруг нас женщины-парикмахеры и женщины-клиентки вели бурные беседы. Одна из полусотни теток (из мелких отверстий ее резиновой шапочки торчали тонкие пряди волос, и голова была похожа на полудохлого лысеющего дикобраза) делилась проблемами, возникшими у нее с муниципалитетом по поводу страховки. Ее парикмахерша застыла со скрещенными на груди руками и, выслушивая все хитросплетения истории, потрясала головой от удивления ровно столько же времени, сколько потратила и на окраску волос клиентки. Другая посетительница была утомлена приготовлениями к свадьбе. Она просто не знала, как ей все организовать, а Джимми был конечно же никуда негоден. Я уж было увлекся историей о чьей-то сестре, но тут раздался рев сирен.
Через зеркальные витрины салона было видно, что люди на улицах застыли и на тротуар въехали полицейские машины. Пока мы все еще недоумевали, что происходит, дверь открыл офицер полиции и, облокотившись на дверной проем, произнес:
– У нас есть подозрение, что здесь заложена бомба. Необходимо, чтобы все немедленно эвакуировались. Если вы видели подозрительных людей или странные свертки, пожалуйста, дайте нам знать.
Он оторвался от дверного проема и ринулся в соседний магазинчик. В парикмахерской воцарилась тишина: пало тихое подозрение на всех и вся. Громкоговоритель снаружи принялся повторять такое же послание, что и речь офицера, и все мы приступили к решительным действиям. Всем немедленно захотелось пожаловаться – как можно быстрее и наперебой. Все вздыхали, неодобрительно восклицали и стонали по поводу того, что кому-то понадобилось заложить бомбу именно тут и именно сейчас. «Вот безобразие! И что, нам придется встать и тащиться куда-то по улице, когда прически и наполовину не закончены? Будь они прокляты, а может, тревога ложная?»
Женщина, которой уже окрасили корни волос, принялась ныть, что процесс прервали такой банальностью, как бомба, что было явно нелепо. А я должен был встречаться с Джорджиной Най, причем до встречи оставалось меньше двадцати пяти минут. Я не мог заявиться в гостиничный номер Джорджины Най с остриженной наполовину головой – я бы выглядел, как сбежавший из психушки.
– Разве мы не можем быстренько закончить? – молил я парикмахершу, уже натягивавшую пальто.
– Что?
– Разве вы не можете закончить стрижку до того, как мы уйдем отсюда?