— Что? — не поднимая головы, спросил. Щукин.

— Ваше высокоблагородие, я только что из тюрьмы… ротмистр Волин покончил жизнь самоубийством.

Щукин резко поднял голову.

— Написал на стене камеры: «Присягаю богу, это — ошибка». И… ещё…

— Что?

Штабс-капитан замялся.

— Вас обругал… матерно…

— Подлец!

Гордеев не собирался уходить. Он держал в руках какие-то бумаги.

— Что-нибудь ещё? — спросил Щукин.

— На ваш запрос Казань сообщает… Поручик Волин Алексей Владимирович служил в казанском жандармском управлении, равно как брат его ротмистр Волин Леонид Владимирович… Подтверждают — ротмистр Волин Леонид Владимирович был убит при усмирении студенческих волнений, поручик же Волин в октябре пятнадцатого был откомандирован в Москву. Отзываются о нем с похвалой. Пишут…

— Это уже не имеет никакого значения, — мрачно процедил сквозь зубы Щукин. — Впрочем… — И он вдруг замер, поражённый предельно простой мыслью: «А что, если это действительно ошибка?.. Если враг — не Волин?.. Если кто-то другой?.. Но ведь это должно означать только одно, что он — Щукин — проиграл эту игру».

Даже само это предположение показалось Щукину чудовищным и нелепым, он верил в безошибочность своего трюка с проверкой.

Штабс-капитан Гордеев не уходил, ждал распоряжений.

— Вы свободны! — кивнул Щукин.

Гордеев неторопливо вышел. А Щукин продолжал стоять возле стола, и пальцы его выбивали дробь. Так неожиданно поразившая мысль не оставляла его.

— Кто… кто дал вам право освобождать арестованных? — На лице Щукина бушевала неукротимая ярость.

Градоначальник смотрел на Щукина, как кролик на удава, пот страха и унижения заливал ему глаза. Губы у него вздрагивали, но он не пытался оправдаться:

— Я приказал выгнать только железнодорожников, посаженных за мелкие проступки. Это же форменное безобразие — на станции уже стало некому работать. Срываются военные перевозки…

— Вы ответите за свою глупость, если это не нечто большее! — с холодным презрением перебил его Щукин.

Градоначальник побагровел.

— Мне шестьдесят пять лет. Сорок пять из них я прослужил верным слугой его императорского величества. Да-с, прослужил! И никто — вы слышите? — ни разу не посмел меня оскорбить! — задыхаясь от негодования, процедил Щетинин. — И наконец, я выполнял волю командующего!

Щукин удивлённо посмотрел на градоначальника.

— Вы хотите сказать, что арестованных приказал освободить командующий?

— Да… То есть не совсем так… — замялся градоначальник и вытер платком мокрое лицо. — Мне позвонили из штаба, и я приехал… Командующий был занят, и мне сказали…

— Кто? — резко спросил Щукин.

— Павел Андреевич… Адъютант его превосходительства… Он сказал, что… ну, что срываются перевозки, а в тюрьме много железнодорожников… командующий гневался… — Щетинин облегчённо вздохнул, ему показалось, что наконец он нашёл верные слова, оправдывающие его. Он ведь — исполнитель. Всего лишь только исполнитель распоряжений вышестоящего начальства.

Воцарилась тягостная тишина, которая, казалось, длилась бесконечно.

— Идите, полковник! — наконец нарушил молчание Щукин, удручённый непоколебимой простоватостью Щетинина. И, отвернувшись от градоначальника, сел в кресло. Не оборачивался до тех пор, пока тот, возбуждённо гремя шашкой, не дошёл до двери и не закрыл её за собой.

Спустя немного времени полковник скорым шагом направился в приёмную, вызывающе остановился посередине, не глядя на Кольцова и не обращаясь к нему, спросил:

— Союзники отбыли?

— Так точно, господин полковник! — ровным голосом ответил адъютант, он привык к устрашающим странностям начальника контрразведки.

Ни о чем больше не спрашивая, полковник скрылся в кабинете командующего.

Теперь Кольцов обеспокоенно смотрел на закрывшуюся тяжёлую дверь…

При появлении Щукина командующий отложил в сторону циркуль и карандаши. На столе была расстелена мелкомасштабная карта района Белгорода, Орла.

— Владимир Зенонович, скажите, вы отдавали распоряжение об освобождении из тюрьмы железнодорожников?

Ковалевский машинально снял пенсне, стал медленно протирать его платком, не сводя глаз со Щукина.

— Видите, Николай Григорьевич! Как вам известно, планируется генеральное наступление. — Назидательная интонация командующего неприятно уколола Щукина. — Естественно, предвидятся большие и срочные переброски войск и военных грузов в район основного ударного направления. А транспортное ведомство уже сейчас — да-да, уже сейчас! — жалуется на нехватку паровозных бригад. Не паровозов, заметьте, а паровозных бригад… Однако чем вы так взволнованы?

— Нет-нет, ничего, — досадуя на себя, сказал Щукин. Закравшиеся было в его душу подозрения командующий рассеял. Очевидно, это была всего-навсего халатность градоначальника. Не больше. Подняв глаза на Ковалевского, Щукин глухо добавил: — Из тюрьмы были выпущены железнодорожники из паровозной бригады сто пятого-бис, те самые, не без помощи которых был убит капитан Осипов. Я, конечно, уже принял меры, но поиски пока не дали никаких результатов…

Оба долго молчали: Ковалевский — удивлённо, Щукин — уязвлено.

— Вас преследуют неудачи, полковник, — угрюмо напомнил прежний их разговор Ковалевский.

— Нас, ваше превосходительство! — поправил его Щукин, впадая в обычную, непроницаемую угрюмость.

— Какими последствиями это чревато? — спросил Ковалевский, не обращая внимания на плохое настроение Щукина.

— Пока не знаю. Но боюсь… боюсь, что сегодняшний день ещё будет иметь продолжение!.. — с какой-то мистической верой произнёс полковник.

Ковалевский прошёлся по кабинету, торопливо вернулся к столу, склонился над картой, словно спешил заняться привычным, понятным и подвластным ему делом и хотя бы на время уйти от явно не случайной предопределённости ударов с той стороны, которая так плотно была защищена до недавнего времени многоопытным Щукиным, а теперь оказалась столь уязвимой. Взяв лупу, командующий стал водить ею над картой. Лупа, похожая на выцветшую луну, покружилась и остановилась над точкой с надписью: «Орёл».

— Этот район большевики успели сильно укрепить, — с несвойственной его характеру сухостью сказал он. — Но… если на этом участке фронта мы сумеем неожиданно для красных ввести в бой танки, они во многом решат исход наступления.

— Не слишком ли сильно верите вы, Владимир Зенонович, в эти железные коробки? — усомнился Щукин. — Французы неоднократно применяли их, но значительного эффекта не добились.

— А я верю, Николай Григорьевич! На русского мужика, который и автомобиля толком вблизи не видел, эти железные громады способны навести суеверный страх. Остальное сделают войска!

— Дай-то бог, дай-то бог! — наконец решил поддержать командующего полковник.

После этого рука командующего перенесла лупу в район Тулы. Медленно пересекла город в сторону Москвы.

— Задача — гнать красных до Тулы. Тулу взять с ходу. Вы тем временем свяжитесь с Московским центром. Взятие нашими войсками Тулы должно послужить сигналом Центру к вооружённому выступлению и захвату большевистского правительства.

— Не будет вооружённого выступления Центра, Владимир Юрьевич! — с расстановкой, выделяя каждое слово, сказал Щукин.

Ковалевский отбросил карандаш, сел в кресло и удивлённо смотрел на сидящего напротив Щукина.

— Что вы сказали? — спросил он, весь подавшись вперёд.

— Я сказал, что ничего этого не будет. Ни выступления Центра, ни захвата большевистского правительства, — безжалостно, с горечью повторил Щукин и затем объяснил: — Центр несколько дней назад разгромлен чекистами.

Ковалевский схватился за пенсне, снял его и опять надел.

— Откуда вам это известно?

— Получил почту от Николая Николаевича, — жёстко продолжал Щукин, находя утешение в том, что не только его преследуют неудачи.