Молва по окрестным селениям пошла. Много денег в то время набрала старуха. Только проку не вышло. Священник, отец Фаустино, не давал мне спуска: в церковь пойду-он меня на проповеди при всех укоряет. Сыном погибели называл, слугою дьявола, епископу грозил пожаловаться, Св. Причастия лишить. Мальчишки за мною по улице бегали, пальцами указывали: "Вот идет Грилло, сам Грилло колдун, а бабушка у него ведьма, оба душу черту продали". Верите ли, даже по ночам не было покоя: все мраморная рука мерещится,.будтобы подбирается, тихонько за шею берет, точно ласкает, пальцы холод ные, длинные, а потом как вдруг схватит, стиснет горло, начнет душить,--хочу крикнуть и не могу.

Э, думаю, шутки-то плохи. Встал я раз до свету, и как бабушка на лугу по росе пошла травы собирать, выломал замок у ларя, взял руку и вам отнес. Хотя старьевщик Лотто десять сольдов давал, а от вас получил я только восемь, ну, да для вашей милости мы не то что двух сольди, а живота своего не пожалеем,-- пошли вам Господь всякого благовремения, и мадонне Анжелике, и деткам, и внукам вашим.

-- Да, судя по всему, что ты рассказываешь, Грилло, мы что-нибудь найдем в Мельничном Холме,-- произнес мессер Чиприано в раздумьи.

-- Найти-то найдем,-- продолжал старик, опять тяжело вздохнув,-- только вот как бы отец Фаустино не пронюхал. Ежели узнает -- расчешет он мне голову без гребня так, что не поздоровится, да и вам помешает: народ взбунтует, работы кончить не даст. Ну, да Бог милостив. Только уж и вы меня не оставьте, благодетель, замолвите словечко у судьи.

-- Это насчет того куска земли, который у тебя мельник хочет оттягать?

-- Точно так, мессере. Мельник -- жила и пройдоха. Знает, где у черта хвост. Я, видите ли, телку судье подарил, и он ему -- телку, да стельную. Во время тяжбы она возьми и отелись. Перехитрил меня, плут. Вот я и боюсь, как бы судья не решил в его пользу, потому что телка-то бычком отелилась на грех. Уж заступитесь, отец родной! Я ведь это только для вашей милости -Мельничным Холмом стараюсь,-- ни для кого такого греха на душу не взял бы...

-- Будь покоен, Грилло. Судья -- мой приятель, и я за тебя похлопочу. А теперь ступай. На кухне тебя накормят и вином угостят. Сегодня ночью мы вместе едем в СанДжервазио.

Старик, низко кланяясь, поблагодарил и ушел, а мессер Чиприано удалился в свою маленькую рабочую комнату, рядом с лавкой, куда никто не имел позволения входить.

Здесь, как в музее, расставлены и развешаны были по стенам мраморы и бронзы. Древние монеты и медали красовались на досках, обшитых сукном. Обломки статуй, еще не разобранные, лежали в ящиках. Через свои многочисленные торговые конторы выписывал он древности отовсюду, где можно было их найти: из Афин, Смирны и Галикарнасса, с Кипра, Левкозии и Родоса, из глубины Египта и Малой Азии.

Оглянув сокровища свои, консул Калималы снова погрузился в строгие, важные мысли о таможенном налоге на шерсть и, все окончательно обдумав, стал сочинять письмо доверенному в Монпелье.

В это время, в глубине склада, где тюки товара, наваленные до потолка, и днем освещались только лампадою, мерцавшею перед Мадонной, беседовали трое молодых людей: Доффо, Антонио и Джованни. Доффо, приказчик мессера Буонаккорзи, с рыжими волосами, курносый и добродушно-веселый, записывал в книгу число локтей смеренного сукна. Антонио да Винчи, старообразный юноша, со стеклянными рыбьими глазами, с упрямо торчавшими космами жидких черных волос, проворно мерил ткань флорентийскою мерою -- канною. Джованни Бельтраффио, ученик живописи, приехавший из Милана, юноша лет девятнадцати, робкий и застенчивый, с большими, невинными и печальными, серыми глазами, с нерешительным выражением лица, сидел на готовом тюке, закинув ногу на ногу и внимательно слушал.

-- Вот до чего, братцы, дожили,-- говорил Антонио тихо и злобно: -языческих богов из земли стали выкапывать!

-- Шотландской шерсти с ворсом, коричневого -- тридцать два локтя, шесть пяденей, восемь ончий,-- прибавил он, обращаясь к Доффо, и тот записал в товарную книгу. Потом, свернув смеренный кусок, Антонио бросил его сердито, но ловко, так что он попал как раз туда, куда нужно, и, подняв указательный палец с пророческим видом, подражая брату Джироламо Савонароле, воскликнул: -- Gladius Dei super terrain cito et velociter! Меч Господень на земле действует быстро и скоро! (лат.) Св. Иоанну на Патмосе было видение: ангел взял дракона, змия древнего, который есть дьявол, и сковал его на тысячу лет, и низверг в бездну, и заключил, и положил над ним печать, дабы не прельщал народы, доколе не кончится тысяча лет, время и полвремени. Ныне сатана освобождается из темницы. Окончилась тысяча лет. Ложные боги, предтечи и слуги Антихриста, выходят из земли, из-под печати ангела, дабы обольщать народы. Горе живущим на земле и на море!.. -- Желтого, брабантской шерсти, гладкого-семнадцать локтей, четыре пядени, девять ончий. -- Как же вы разумеете, Антонио,-- произнес Джованни с боязливым и жадным любопытством,-- все эти знaмeния свидетельствуют?..

-- Да, да. Не иначе. Бодрствуйте! Время близко. И теперь уже не только древних богов выкапывают, но и новых творят наподобие древних. Нынешние ваятели и живописцы служат Молоху, то есть дьяволу. Из церкви Господней делают храм сатаны. На иконах, под видом мучеников и святых, нечистых богов изображают, коим пОКЛОНЯЮТСЯ: вместо Иоанна Предтечи-Вакха, вместо Матери Божьей --блудницу Венеру. Сжечь бы такие картины и по ветру пепел развеять!

В тусклых глазах благочестивого приказчика вспыхнул зловещий огонь.

Джованни молчал, не смея возражать, с беспомощным усилием мысли сжимая свои тонкие детские брови. -- Антонио,--молвил он, наконец,--слышал я, будто бы ваш двоюродный брат, мессер Леонардо да Винчи, принимает иногда учеников в свою мастерскую. Я давно хотел...

-- Если хочешь,-- перебил его Антонио, нахмурившись,--если хочешь, Джованни, погубить душу своюступай к мессеру Леонардо. -- Как? Почему?

-- Хотя он и брат мне, и старше меня на двадцать лет, но в Писании сказано: еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся. Мессер Леонардо -- еретик и безбожник. Ум его омрачен сатанинскою гордостью. Посредством математики и черной магии мыслит он проникнуть в тайны природы...

И, подняв глаза к небу, привел он слова Савонаролы из последней проповеди:

-- "Мудрость века сего -- безумие пред Господом. Знаем мы этих ученых: все грядут в жилище сатаны!"

-- А слышали вы, Антонио,-- продолжал Джованни еще более робко,-мессер Леонардо теперь здесь, во Флоренции? Только что приехал из Милана. -Зачем?

-- Герцог прислал, чтобы разведать, нельзя ли купить некоторые из картин, принадлежавших покойному ЛоренЦО Великолепному.

-- Здесь, так здесь. Мне все равно,-- перебил Антонио, еще усерднее принимаясь отмеривать на канне сукно. В церквах зазвонили к повечерию. Доффо радостно потянулся и захлопнул книгу. Работа была кончена. Лавки запирались джованни вышел на улицу. Между мокрыми крышами было серое небо с едва уловимым розовым оттенком репера. В безветренном воздухе сеял мелкий дождь.

Вдруг из открытого окна в соседнем переулке послышалась песня: О, vaghe montanine е pastorelle. О, девы гор, о, милые пастушки.

Голос был молодой и звонкий. ДжоВанни догадался, по равномерному звуку подножки, что поет ткачиха за станком.

вспомнил, что теперь весна, и почувствовал как сердце бьется от беспричинного умиления и грусти. -- Нанна! Нанна! Да где же ты, чертова девка? Оглохла что ли? Ужинать ступай! Лапша простынет.

Деревянные башмаки -- цокколи -- бойко застучали по кирпичному полу -и все умолкло.

ДЖованни стоял еще долго, смотрел на пустое окно, в ушах его звучал весенний напев, подобный переливам далекой свиРели -- О, vaghe montanine е pastorelle.

пoтoM тихо вздохнул, вошел в дом консула Калималы по крутой лестнице с гнилыми, шаткими перилами, изъеденными червоточиной, поднялся в большую комнату, служившую библиотекой, где сидел, согнувшись за письменным поставцом, Джордже Мерула, придворный летописец миланского герцога.