За ужином Лука Паччоли, сидевший рядом с Леонардо, шепнул ему на ухо:

-- Не сердитесь, друг Мой, что я промолчал, когда на вас напали: они не так поняли; а, в сущности, вы могли бы с ними сговориться, ибо одно другому не мешает -- только крайностей не надо ни в чем, и все можно примирить, все соединить...

-- Я с вами совершенно согласен, фра Лука,-- сказал Леонардо.

-- Ну, вот, вот. Так-то лучше! В мире да в согласии. А то, помилуйте, говорю я, зачем же ссориться? Хороша Метафизика, хороша и математика. Всем хватит места. Вы нам, а мы вам. Не так ли, дражайший? -- Именно так, фра Лука.

-- Ну и прекрасно, и прекрасно! Значит, никаких недоразумений быть не может? Вы нам, а мы вам...

"Ласковый теленок двух маток сосет",-- подумал художник, глядя на хитрое, с мышиной юркостью в глазах, умное лицо монаха-математика, умевшего примирить Пифагора с Фомой Аквинатом.

-- За ваше здоровье, учитель!--поднимая кубок и наклоняясь к нему, с видом сообщника, молвил другой сосед, алхимик Галеотто Сакробоско.-- Ловко же вы их, черт побери, на удочку поддели! Тончайшая аллегория! -- Какая аллегория?

-- Ну, вот опять! Нехорошо, мессере! Со мной-то вам кажется, нечего хитрить. Слава Богу-посвященные! Друг друга не выдадим... Старик лукаво подмигнул. "

-- Какая аллегория, спрашиваете вы, а вот какая: суша -- сера, солнце -- соль, воды океана, покрывавшие некогда вершины гор,-- ртуть, живая влага Меркурия. Что? Разве не так?

-- Так, мессер Галеотто, именно так! -- рассмеялся Леонардо.-- Вы удивительно верно поняли мою аллегорию!

-- Понял, видите? И мы, значит, кое-что разумеем! А раковины окаменелые-это и есть камень мудрецов, великая тайна алхимиков, образуемая соединением солнца -- соли, суши-серы и влаги-Меркурия. Божественное превращение металлов!

Подняв указательный палец и облезлые брови, опаленные огнем алхимических горнов, старик залился своим добрым, детски-простодушным смехом:

-- А ученые-то наши, красные колпаки, так ничего и не поняли! Ну, выпьемте же за ваше здоровье, мессер Леонардо, и за процветание матери нашей Алхимии!

-- С удовольствием, мессер Галеотто! Я теперь вижу, что от вас, в самом деле, не спрячешься, и даю слово, что впредь уже никогда не буду хитрить.

После ужина гости разошлись. Только маленькое, избранное общество герцог пригласил в прохладный, уютный покой, куда принесли вина и плодов.

-- Ах, прелесть, прелесть!--восхищалась дондзелла Эрмеллина.-- Я бы никогда не поверила, что это так забавно. Признаться, думала -- скука. А ведь вот лучше всяких балов! Я с удовольствием каждый день присутствовала бы на таких ученых поединках. Как они рассердились на Леонардо, как закричали! Жаль, не дали ему кончить. Мне так хотелось, чтобы он рассказал что-нибудь о своем колдовстве, о некромантии...

-- Не знаю, правда ли, может быть, так только болтают,--произнес один старый вельможа,--будто бы Леонардо столь еретические мнения составил в уме своем, что в Бога не верует. Предавшись наукам естественным, полагает он, что куда лучше быть философом, чем христианином...

-- Вздор! -- решил герцог.-- Я его знаю. Золотое сердце. Храбрится только на словах, а на деле блохи не обидит. Говорят, опасный человек. Помилуйте, нашли кого бояться! Отцы-инквизиторы могут кричать, сколько душе угодно, я никому моего Леонардо в обиду не дам!

-- И потомство,-- с почтительным поклоном молвил Бальдассаре Кастильоне, изящный вельможа Урбинского двора, приехавший гостить в Милан,-потомство будет благодарно вашему высочеству за то, что вы сохранили столь необычайного, можно сказать, единственного в мире художника. А все-таки жаль, что он пренебрегает искусством?, наполняя свой ум такими странными мечтаниями, такими чудовищными химерами...

-- Ваша правда, мессер Бальдассаре,-- согласился МОро.-- Сколько раз говорил я ему: брось ты свою философию! Ну, да ведь знаете, такой уж народ художники. Ничего не поделаешь. С них и требовать нельзя. Чудаки!

-- Совершенно верно изволили выразиться, ваша светлость! -- подхватил другой вельможа, главный комиссар соляных налогов, которому давно уже хотелось что-то рассказать о Леонардо.--Именно чудаки! Такое, знаете ли, иной раз подумают, что только диву даешься. Прихожу я как-то намедни в его мастерскую -- рисуночек нужен был аллегорический для свадебного ящика. Что, оворю, мастер дома? -- Нет, ушел, очень занят и заказов не принимает.-- чем же, спрашиваю, занят? -- Измеряет тяжесть воздуха.--Я тогда подумал: смеются они надо мной. А потом встречаю самого Леонардо.-- Что, правда, мессере, будто вы тяжесть воздуха измеряете? -- Правда, говорит,-- и на меня же, как на дурака, посмотрел. Тяжесть воздуха! Как это нравится, мадонны? Сколько фунтов, сколько гран в весеннем!..

-- Это еще что!--заметил молодой камерьере с прилично тупым и самодовольным лицом.--А вот я слышал, он лодку такую изобрел, что против течения ходит без весел!

-- Без весел? Сама собою?.. -- Да, на колесах, силою пара.

-- Лодка на колесах! Должно быть, вы это только что сами придумали... -- Честью могу вас уверить, мадонна Чечилия, я слышал от фра Лука Паччоли, который видел рисунок машины. Леонардо полагает, что в паре такая сила, что можно ею двигать не только лодки, но и целые корабли.

-- Ну, вот, вот видите, говорила я -- это и есть черная магия, некромантия!--воскликнула дондзелла Эрмеллина. -- Да уж чудак, чудак, нечего греха таить,-- заключил герцог с добродушною усмешкою.-- А все-таки люблю я его; с ним весело, никогда не соскучишься!

Возвращаясь домой, Леонардо шел тихою улицей предместья Верчельских ворот. По краям ее козы щипали траву. Загорелый мальчик в лохмотьях хворостиною гнал стадо гусей. Вечер был ясный. Только на севере, над невидимыми Альпами, громоздились тяжкие, точно каменные, тучи, окаймленные золотом, и между ними, в бледном небе, горела одинокая звезда.

Вспоминая два поединка, которых был он свидетелем,-- поединок чуда во Флоренции, поединок знания в Милане,-- Леонардо думал о том, как они различны и вместе с тем похожи -- точно двойники.

На каменной лестнице, прилепленной снаружи к ветхому домику, девочка лет шести ела ржаную лепешку с печеною луковицей.

Он остановился и поманил ее. Она посмотрела на него со страхом; потом, видимо доверившись улыбке его, сама улыбнулась и сошла, тихонько ступая коричневыми босыми ножками по ступеням, облитым кухонными помоями с яичными и раковыми скорлупами. Он вынул из кармана тщательно завернутый в бумагу, обсахаренный и позолоченный померанец, одно из тех лакомств, какие подавались при дворе: часто брал он их со стола и носил в кармане, чтобы раздавать уличным детям во время прогулок. -- Золотой!--прошептала девочка.--Золотой мячик! -- Не мячик, а я'блоко. Вот попробуй: внутри сладкое. Не решаясь отведать, она разглядывала невиданное лакомство с безмолвным восхищением. -- Как тебя зовут? -- спросил Леонардо. -- Майя.

-- А знаешь ли, Майя, как петух, козел и осел пошли рыбу ловить? -- Не знаю. -- Хочешь расскажу?

Он гладил ее по спутанным мягким волосам своей нежной, точно у молодой девушки, длинной и тонкой рукой.

-- Ну, пойдем, сядем. Постой-ка, были у меня еще анисовые лепешки. А то, я вижу, Майя, ты золотого яблока не будешь есть.

Он стал искать в кармане.

На крыльце показалась молодая женщина. Она посмотрела на Леонардо и Майю, кивнула приветливо головой и села за прялку. Вслед за ней вышла из дома сгорбленная старушка, с такими же ясными глазами, как у Майи,-- верно, бабушка,

Она посмотрела тоже на Леонардо и вдруг, как будто узнав его, всплеснула руками, наклонилась к пряхе и что-то сказала ей на ухо; та вскочила и крикнула: -- Майя, Майя! Иди скорее!.. Девочка медлила. -- Да ступай же, негодница! Вот погоди, ужо я тебя!.. Испуганная Майя взбежала по лестнице. Бабушка вырвала у нее золотое яблоко и швырнула его через стену на соседний двор, где хрюкали свиньи. Девочка заплакала. Но старуха что-то шепнула ей, указывая на Леонардо. Майя тотчас притихла и посмотрела на него широко открытыми глазами, полными ужаса.