Воронята появляются на свет с теми же промежутками во времени, с которыми были отложены яйца, или даже с большими. Так что последний иногда вылупляется, когда первому уже неделя и даже полторы. А это в птичьей жизни много: разница в росте может быть двойной и даже тройной. Но еще до того, как воронята начнут пробовать крылья, она исчезнет, и на глаз не определить, кто в выводке старший, кто младший. Ходят такие по решетчатой опоре, как матросы по реям, осматривая степь почти с высоты птичьего полета.

Поздней осенью распадаются семьи воронов. Один из птенцов иногда остается с родителями, а остальные собираются в стаи и ведут кочевую жизнь в течение полутора лет. Это единая стая осторожных и умных птиц, не допускающих никаких оплошностей. Пролетая на огромной высоте, они сверху видят обстановку и опускаются в самых безлюдных местах на охоту или кормежку — ловить сусликов в степи или ковырять потерянные на полевой дороге кукурузные початки. И даже в заповедниках эти умные птицы не становятся доверчивее.

Зима для ворона короче, чем для других домоседов. Он первый, не принимая всерьез злые февральские метели, опережая даже филина, приступает к гнездованию. Корма в конце зимы ворону всегда хватает: то олени замерзнут в глубоком снегу, то кабан, то лось раненый околеет — мало ли зверья за зиму гибнет, какой бы она не была. Ворон всеяден, но всему предпочитает живую добычу, свежую, свою или убитую кем-то другим. В пору золотой осени, в разгар оленьих турнирных боев, ранним утром каждого дня вороны прежде всего облетают лесные урочища в надежде найти еще не остывший труп неудачника-рогача. Зимой взрослых зайцев убивают, весной и летом — зайчат.

В голосе ворона какая-то особая солидность. Его крик нельзя назвать карканьем, ибо в нем отчетливо слышится «у». Звуковые сигналы разнообразны, порой понятны даже их интонации, а через них и эмоции птиц. То это громкое, гортанное круканье, то короткий, словно бычий, «мык», то резкий, как гонг, удар, то похожий на орлиный клекот. Одиночки в полете молчат редко. Пара «переговаривается» всегда, как бы обсуждая, советуясь или вспоминая. «Крук-крук-крук», — грубовато произносит самец, и самка откликается следом: «крок-крок-крок». Так в семье, а в стае птицы довольно молчаливы. Утром окликнут своих, потому что ночевали все порознь, а весь день как немые.

Пересмешничеством вороны не занимаются, но, живя в клетках или вольерах, могут, развлекаясь, весь день истязать слух блеянием козленка, отлученного от матери, или отвратительным звуком выдираемого из сухого дерева ржавого гвоздя. Могут весь день кричать пролетающим мимо грачам по-грачиному, воронам — по-вороньи. Крик этот столь натурален, что не все вороны принимают его за подделку.

С вороном связаны древние поверья. Каких только былей и небылиц, наивных и зловещих, о нем не знает молва, какие только качества ему не приписываются. Таинствен, умен, понятлив, смел, осторожен и независим, молчалив, но не безмолвен, строг, силен, но не драчлив, и поговорка «Ворон ворону глаз не выклюет» совсем не иносказательна. Голос его, как понятный разговор, как заклинание. В темном наряде ни пятнышка: черен с отливом до последнего перышка, до кончиков когтей, и даже его научное название Corvus corax — без всяких эпитетов и составлено из латинского и греческого слов, каждое из которых означает «ворон».

Я все-таки не поленился и побрел к тому месту, где стояла на снегу черная птица. Не было там торчащих из-под снега обглоданных костей, не было клочьев шерсти. Был маленький кусочек кукурузного початка без зерен. А ворон, уже не один, а в паре, летел далеко. Поземка стерла границу между землей и небом, скрыла дальнюю черноту леса. Начиналась метель. Ей навстречу улетели оба ворона. А вокруг стало еще пустыннее перед наступавшей стихией.

Первые дни 1981 года были необычно теплыми для времени, которое называется шапкой зимы, будто пришли они в полночь года из его солнечного утра, из светлой весенней поры. Даже ночами оставалась мягкой земля, а звезды всю ночь сверкали в чистых лужицах. Днем медленно плыли по светло-синему небу легкие облака, и светлой чайкой тянул вдоль лесной полосы седой лунь. Не хватало только жаворонков, поющих над умытой озимью, чтобы поверить, что наступил апрель. Но не было в тихом просторе не только жаворонков, но и скворчиных ватажек, и черно-белых чибисов. Лишь изредка из одного села в другое летела пустынным небом одинокая ворона.

Однако на пологом склоне нераспаханной степной балочки, где зелень низенького мха и прижавшихся к земле зимостойких трав едва пробивается сквозь жухлую ветошь, глаз заметил неясное движение нескольких маленьких теней, которые выдали табунок серых куропаток, сторожко пасшихся на солнечном скате. Но как только низкое солнце скрывалось за облаком, исчезали с зеленовато-серой поверхности темные силуэты, и даже в сильный бинокль не сразу удавалось отыскать птиц, настолько цвет и рисунок их оперения сливались с общим фоном косогора. Маскировка куропаток так совершенна, что на открытом, без снега месте их может выдать лишь блеск темных глаз. Есть в наряде куропаток и яркие пятна: оранжевые горлышко и щеки, толстая коричневая подкова на груди, красновато-каштановые полоски на боках и ярко-рыжие перья короткого хвоста, но их птицы показывают лишь на взлете.

Полтора десятка птиц в табунке собрались вместе не случайно. Это — семья, которая в начале осени была вдвое больше. Однако за минувшие месяцы произошло столько встреч с лунями, ястребами, лисами, а потом и с охотниками, что уцелела половина, а в некоторых семьях остается один из четырех и даже из пяти птенцов. А бывает в одном выводке до двадцати пяти близнецов. В птичьем мире бьет все рекорды плодовитости серая куропатка. В 1957 году в Хоперском заповеднике было найдено ее гнездо с двадцатью семью яйцами.

У самки нет особых хлопот с устройством гнезда, но почти месяц уходит на то, чтобы снести яйца: ежедневно по одному. И сделать это надо так, чтобы не заметил никто из врагов. Крадучись, появляется куропатка ранним утром у гнезда-ямки, добавляет к лежащим очередное яйцо и, уходя, прикрывает их сухой ветошью, не появляясь поблизости до следующего утра. Дожди, холодные зори и ветры, дневная жара сменяют друг друга, а яйца лежат как забытые под ненадежным покровом из горсти ветхих былинок.

Начав насиживать, самка становится еще осмотрительнее и осторожнее, так что о месте гнезда не знает ни одна живая душа. Единственное, что может выдать наседку, — блеск глаз на ярком свету. В полуденную жару птица уходит покормиться, быстро и тщательно прикрывая яйца сухим мусором, чтобы не перегрело их горячее степное солнце, не заметили сорока, ворона или лунь. Сорока — первый яйцекрад, настоящий бич куропачьего племени. Она осторожно и терпеливо выслеживает семью куропаток и когда обнаруживает место гнезда, обездоливает мирную пару. Хорошо, если это случается, когда в гнезде еще мало яиц, и куропатка, потеряв их, делает новую кладку. Тогда она становится еще скрытнее и ни за что не приблизится к гнезду, не шевельнется на нем, если заметит неподалеку белобокую похитительницу.

Возвращаясь после кормежки и туалета к гнезду, куропатка никогда не идет к нему прямо. И всякий раз ее сопровождает самец. Он, как разведчик, еще на дальних подступах к гнезду внимательно разглядывает окрестность: перебегая с места на место, вытягивает шею и смотрит поверх травы или взбегает на бугорки и кочки. Не видя ничего подозрительного, петушок тихо и успокоительно квохчет, и тогда рядом с ним, как из-под земли, появляется наседка. Не поднимая головы и как бы приседая, она довольно быстро сторонкой крадется к гнезду. Чем ближе, тем сильнее прижимается курочка к земле и последний метр не идет, а ползет. Потом подползает под сухие стебельки, которыми прикрыто гнездо, и мгновенно замирает на нем, становясь невидимкой, а потом едва заметными движениями начинает убирать из-под себя мусор от сухой травы. Делает это так осторожно, что кажется, будто чуть шевелятся под легким ветерком сухие травинки.