Ганда выжидательно смотрела на Олловейна. Впоследствии от раза к разу, когда хитрющая лутинка рассказывала эту историю, она становилась лучше. Лисьехвостая украшала ее, добавляла новые подробности. Но что об этом скажет эльф?

На губах Олловейна играла насмешливая улыбка. Не мелькнула ли в его глазах искра чистого смеха? Если бы только этот негодяй был немного более открытым и не прятал все свои чувства за маской надменности, с ним было бы гораздо легче ладить!

Но такие уж они есть, эльфы. В первую очередь те, с холодного севера, принадлежащие к народу нормирга. Внешне — глыбы льда, но внутри опасный огонь.

— Я только что решил, что обязательно буду присутствовать, когда ты будешь отчитываться перед нашей повелительницей о путешествии. Ты поистине одаренная обманщица, Ганда. Похоже, тебе очень нравится выдумывать истории. Возможно, ты похожа на советников князя Карима. Может быть, ты как тот песок, который будет обтесывать правду столько, сколько потребуется, чтобы никто не смог узнать ее истинное лицо?

«Для тебя я всегда буду тем, что ты видишь во всех лутинах, Олловейн. По крайней мере в том, что касается моих соплеменников, ты давно закрываешь глаза на правду. Я устала пытаться заставить тебя понять или хотя бы начать догадываться, что во мне в первую очередь нужно видеть Ганду, которая, как бы там ни было, пользуется доверием Эмерелль, а уж потом лутинку, — и я только что приняла решение, что ты никогда не узнаешь, в чем на самом деле соль этой истории, — думала Ганда. — Наплевать мне на него!» Проклятый эльф! Он никогда не поверит, что в первую же ночь на галере она спасла ему жизнь. Если бы только мастер меча знал, кем его считали… Ну да ладно. Ее сказка о печальном Арбане бен Чалаше была необходима. Удивительно, что мужчины предпочитали слушать басни о предательстве, бойнях и кровной мести, а не романтические любовные истории со счастливым концом. Щепотка любви могла быть, еще — налет эротики, хотя такие истории из уст маленькой девочки наверняка смутили бы их. Лутинка тайком улыбнулась. Как же легко обвести их вокруг пальца… Даже Олловейн такой предсказуемый, когда узнаешь его поближе.

Она поспешила вперед. Парочка детей альвов прошагала больше мили за то время, когда лисьехвостая рассказывала свою историю. Смеркалось. И стоило дневной жаре уступить место свежему вечернему ветерку с моря, как улицы Искендрии стали наполняться людьми. Некоторые, очевидно, хотели сделать последние покупки, другие, возможно, просто прогуливались, прежде чем отправиться отдыхать.

Улицу обрамляли огромные колонны. На каждой третьей на высоте пяти шагов был карниз, на котором находилась статуя выше человеческого роста. Закутанные в яркие одежды, скульптуры с достоинством взирали на толпу под ногами. Вечерние гуляющие тоже разделяли любовь к кричащим цветам. Были мужчины в красных брюках с желто-золотистым цветочным узором, купцы, кутавшиеся, словно князья, в обшитый золотом пурпур и, несмотря на жару, не снимавшие пестрых меховых шапок. Женщины в одеждах, прозрачных, как вуаль Ганды, путешествовали в паланкинах; любой зевака мог поглазеть на яркие узоры, нарисованные на их коже. Некоторые обсыпали щеки золотой пудрой, наклеивали на веки крохотные драгоценные камни — эта идея лисьеголовой понравилась. Ей захотелось изучить этот удивительный город и его жителей. И она должна была признаться себе, что была несправедлива к людям. Путешествуя по тропам альвов, Ганда очень редко попадала в мир людей, и все места, виденные до сих пор, не пробудили в ней желания задержаться подольше. Но Искендрия была иной. Уже одно то, как отзывался о городе капитан галеры, вызывало у кобольдессы любопытство. Иногда он называл Искендрию открытым чумным бубоном, которого должен избегать каждый здравомыслящий человек, потом говорил о жемчужине, драгоценном сокровище морских побережий. Он испытывал по отношению к этому городу странное чувство, колебался между ненавистью и любовью. Нигде больше, говорил он, не соседствуют столь близко красота и ужасы. Капитан распространялся о красоте построек и статуй, о честолюбивом споре поэтов и каменотесов относительно создания идеального произведения искусства, о безумных князьях, которые постоянно женились только на собственных сестрах, чтобы сохранить чистоту крови в семье, о купцах, собиравших за несколько лет сказочные сокровища и устраивавших празднества, достойные короля, таких, как загадочная Сем-ла, владевшая целым флотом торговых кораблей, которой всегда везло в делах и которая, тем не менее, не могла найти мужчину, с которым захотела бы разделить ложе дольше чем одну ночь. А еще он рассказывал о Бальбаре и жестоком жреческом сословии, заправлявшем в Искендрии всем.

Олловейн откашлялся. Теперь они прошли молча почти целую милю.

— В качестве сказки твоя история была весьма хороша. Правда, мне бы больше понравилось, если бы я не играл в ней роль лишенного мужского достоинства, искалеченного человека.

Это предложение мира? Ганда сама удивилась тому, с каким облегчением восприняла возможность покончить с этой детской враждой. Однако она была слишком горда, чтобы сразу пожать руку Олловейну.

— А какой же ты герой? — спросила она несколько более вызывающим тоном, чем хотела.

Эльф помедлил с ответом. Слишком долго! Взгляд лутинки привлекли раны города, она вслушивалась в крики торговцев, вдыхала тысячи незнакомых ароматов, которые источала Искендрия. А потом увидела растоптанные лепестки цветов на широких мраморных плитах улицы. Цветы были свежими. Они напомнили об ужасной истории, которую рассказал капитан галеры. О свадьбе бога Бальбара, которую в эти беспокойные времена каждый день отмечали на роскошной храмовой площади.

— Думаю, я печальный герой, — наконец сказал Олловейн.

Но для таких признаний не оставалось времени. Что бы ни думал о себе эльф, в глазах Ганды он был мужчиной, стоявшим на краю. Что-то потрясло его до глубины души. Кобольдесса немного знала о войне, которую вел мастер меча в Снайвамарке и в мире людей. Но даже того, что она слышала, было довольно, чтобы быть уверенной: эльфийский герой жестоко ранен, хоть внешне кажется невредимым. А как иначе объяснить то, что его так потряс вид кошки в портовом бассейне? Ганда тогда прервала разговор с капитаном, чтобы присмотреть за Олловейном. Она была убеждена, что он вот-вот возьмет плот священнослужителей на абордаж. И все это из-за парочки кошек! Что он станет делать, если увидит, что происходит перед храмом Бальбара? В приступе безрассудного гнева позволит разорвать себя в клочья? Конечно, он — самый известный мечник Альвенмарка, но даже ему не выстоять против целого города. А может быть, он вовсе не хочет этого? Может быть, он ищет героической смерти? Ганда подняла на эльфа взгляд. Танцующий Клинок смотрел на нее, возможно, уже давно. Очевидно, он все еще ждал ответа. Глаза его казались усталыми и печальными. Ходили слухи, что в битве за Филанган погибла его возлюбленная, но никто ничего точно не знал. Не так ли выглядит воин, ищущий хороший повод распрощаться с жизнью? «В Искендрии этому не бывать, — в сердцах подумала Ганда. — Только не тогда, когда я за тебя отвечаю!»

Наконец лисьехвостая услышала глухой барабанный бой и звонкий перезвон цимбал. Послышалась песня, исполненная мрачной торжественности. Рыночные вопли и нестройное бормотание вокруг стихли. Мимо них проталкивалось все больше и больше людей, желавших не пропустить спектакль на большой храмовой площади.

— А теперь нам сюда, — решительно произнесла лутинка и указала на узкую улочку.

— Разве ты не говорила, что дом, в который нам нужно, расположен неподалеку от площади, на вершине холма? — удивился Олловейн.

— А толпу ты видишь, драгоценный размахиватель мечом? Хочешь проталкиваться мимо тысяч потеющих людей? Похоже, там как раз какое-то празднование. Мы поищем путь в обход. Так мы придем к цели, но избежим неприятностей.

Мастер меча не стал возражать и последовал за кобольдессой в лабиринт улочек. Ганда старалась держаться подальше от площади, не теряя при этом направления. Дома здесь были высотой в четыре-пять этажей, между ними над головами прохожих были натянуты покрытые пятнами тенты. Кое-где на стенах домов висели пестрые стеклянные фонари, источавшие теплый свет. Еще здесь были магазины. Попадались уличные торговцы жемчугом, предлагавшие свои товары на длинных нитках из собачьих жил, и продавцы воды с пузатыми кувшинами на спине и широкими поясами, на которых были закреплены простые глиняные кружки. Какой-то чудак насадил на длинную палку дохлую крысу и всячески расхваливал ее как лакомство для домашних кошек. Трактиры, стойки которых располагались в узких переулках, обещали пиво, вино и разнообразные экзотические наслаждения.