— Доверенный писец царевны, — прошептал Тутмос. — У него к тебе поручение.

— Царевна справляется о твоем здоровье и интересуется, почему тебя позавчера не было в святилище. Она также спрашивает, не сможешь ли ты после захода солнца прийти к садовой калитке у северной стены.

Сатми ответил, что придет. Он даже не заметил, как отошел писарь, как приблизился Тутмос. Не услышал, что шептали толстые губы Тутмоса, склонившего голову набок.

— Величайший дар божества — талант сочинять стихи. Царевна — избранница божья, да живет вечно Его имя. Она прекрасна: волосы ее чернее мрака ночи, уста ее слаще винограда и фиников…

Сатми, глубоко задумавшись, отвернулся от Тутмоса. Писарь закатил глаза, прижал руки к своему согбенному туловищу и прошептал:

— Груди ее — два венка…

Сатми ждал, пока не заснет Инени, бодрствовавший обычно с восхода до заката. Тогда он вышел из комнаты учителя. Карлик, который в последнее время вел себя не так враждебно и был занят уходом за своим господином, не поднял головы и с комическими гримасами продолжал складывать какие-то одежды.

Выйдя из храма, Сатми услышал чьи-то шаги и остановился, словно совесть его была нечиста. После зашагал к царскому саду, обогнул стену и приблизился к небольшой калитке. Несколько секунд выжидал, поглядывая, не идет ли кто; но на дороге никого не было. Заскрипевшую калитку отворили изнутри, и Сатми вошел. Кто-то, кого он не мог рассмотреть в темноте, взял его за руку и потянул за собой. Жрец шел наугад, несколько раз спотыкался, потом ощутил под ногами воду. Задетые провожатым ветки деревьев били его по лицу.

Через минуту рука, что вела его, разжалась и оставила его в одиночестве. Другие руки обвили его шею. Кто-то невысокого роста. Сатми наклонился и почувствовал близость лица, вдохнул аромат близкого тела, узнал ясные глаза царевны и услышал свое имя.

— Я так тосковала по тебе…

Сатми хотел высказать то, что подсказывало ему бешено бьющееся сердце, но вдруг услышал в темноте чей-то строгий голос. На его губах загорелся поцелуй и его снова повели его по невидимой тропинке к выходу. Калитка тихо закрылась за ним.

Только утром Сатми заметил, что его одежда испачкана. Инени еще больше ослабел, и в то же время в поведении старца ощущалось странное нетерпение. Карлик копался в низком сундуке с одеждой и старался обратить внимание Сатми на свою работу, как если бы она была чрезвычайно важна. Он подносил к ложу Инени различные одежды и, повернувшись вполоборота к Сатми, спрашивал, допустимо ли малейшее пятнышко на духовном облачении и можно ли в загрязненной одежде приносить жертвы божеству. Сатми ушел в себя. Он не сразу понял, что Инени собрался встать с постели и принять участие в утреннем богослужении.

Зная, как слаб был Инени, Сатми пытался отговорить его от этого решения, но Инени твердо стоял на своем. Сатми немного успокоила мысль, что речь шла о таком важном ритуале, как молитва о победе в войне, которую фараон вел уже несколько месяцев. Божество должно дать знак, принять ли предложенные условия мира или продолжать войну, изнурительную для обеих сторон.

Инени вышел из кельи и направился прямо в святилище. Бессильно опирался о плечо Сатми и молчал. Сатми опасался, что старец не сможет выстоять всю церемонию богослужения и осторожно высказал свои сомнения. Вместо ответа старец отпустил его плечо и твердым шагом вошел в двери святилища. Службу вел сосредоточенно и спокойно, как всегда.

Сильным голосом прочитал «Главу о возжигании огня».

Разжег огонь и так же спокойно прочитал «Главу о кадильнице».

Держа обеими руками кадильницу, Инени углубился в молитву. После этого поставил на кадильницу священный сосуд с тлеющими углями, посыпал угли порошком из затвердевшей душистой смолы. Живыми колоннами, напоминавшими стволы пальм, потянулся вверх ладан голубыми облаками.

С кадильницей в руке Инени подошел к вратам Святая святых, запечатанным глиной. Он с большим усилием произносил слова, сопровождавшие обряд. Сатми обеспокоенно шел за ним, однако Инени с неуклонной решимостью выполнял сложный ритуал, не пропуская и не изменяя ни слова.

Он снял глиняную печать с засова священных врат и сказал угасшим голосом:

— Нити сорваны, печать — сломана.

Инени очень долго пробыл взаперти в Святая святых. Жрецы начали уже тревожно переглядываться. Ждали, что Сатми заговорит первым, но он молчал и стоял неподвижно. Его дух устремился за Инени и остался там, за святыми вратами.

Наконец они открылись вновь и показался Инени, державшийся за притвор. Он приоткрыл врата с большим трудом и только для того, чтобы снова исчезнуть в Святая святых. Через некоторое время он вышел. Лицо Инени чуть подрагивало, и Сатми понял, что старец ослабел. Провидцу пришлось напрячь все свои силы, чтобы завершить обряд и судорожно дрожащими руками снова запечатать врата.

Сатми ощутил, что бессильное тело учителя, опиравшегося на его плечо, словно стало вдвое тяжелее. Тутмос — всегда сочувствовавший другим — вызвался помочь. Придерживал упавшую голову провидца, склонив к нему бритое широкое лицо, как грустная старуха. Поддерживал его, когда приходилось преодолевать высокие ступени, и вздергивал брови в знак того, что и сам страдает.

Помощи от Тутмоса было немного. Даже крепкий Сатми порядком устал. Когда Тутмос и Сатми на миг оказались за спиной старца, Тутмос легонько толкнул жреца локтем и подмигнул. Под колонной среди женских голов Сатми узнал темную головку Нефрет. Она встала на цыпочки и опиралась руками о плечи стоявшей впереди женщины. Нефрет следила за тянувшейся мимо длинной процессией учителей и учеников, пока не встретилась взглядом с Сатми.

Тутмос долго просидел у Инени. Прорицатель передал ему все, что открыло божество. Когда откровение перестало быть тайной, все обрадовались: божество приказало закончить войну и заключить мир.

После того, как гордый своей миссией Тутмос вышел от старца, Сатми направился к учителю.

Карлик запретил ему входить, сказав, что Инени слишком устал и нуждается в отдыхе. Но вскоре Сатми увидел, что карлик — с испуганной миной, весь скорчившись — впустил к Инени маленького и высохшего, как мумия, старика Суаамона.

Суаамон пользовался славой человека, владевшего тайными силами — посредством их можно было поддержать угасающую жизнь, вылечить болезнь, успокоить боль и даже вызвать смерть. Его все боялись и по возможности обходили стороной.

Босой Суаамон шел с опущенными глазами по каменному полу и прижимал к груди свиток, завернутый в чистую ткань. Это была книга, написанная самим богом Тотом.

Почему-то именно сейчас Суаамон произвел на Сатми отталкивающее впечатление. Инени, вероятно, послал за Суаамоном в надежде, что чары знахаря принесут ему облегчение.

Это соображение немного примирило Сатми с появлением Суаамона — молодой жрец искренне любил своего учителя. Но все же он испытывал некое внутреннее беспокойство, как при виде притаившейся в кустах гадюки или летучей мыши в сумерках.

Сатми шел к себе, отвечая на поклоны жрецов: видимо, они понимали, что близится час, когда Сатми займет место Инени.

Сатми всей душой надеялся, что сверхъестественные способности Суаамона продлят жизнь Инени. Это отсрочило бы на какое-то время его вступление в обязанности, связанное с различными обременительными хлопотами. Однако высокое положение открывало путь к будущему, при мысли о котором начинало сильнее биться сердце.

Сатми хорошо знал, как высоко ценил фараон Инени и с каким уважением выслушивал его мудрые советы и поучения. Фараон часто осыпал Инени дарами. Он наверняка согласится на брак царевны с преемником Инени. Жена Сатми получит почетный титул первой супруги божества. Жрец парил на крыльях мечтаний. Он уже видел, как Нефрет в сопровождении хора молодых женщин поет чистым звонким голосом гимны, а он в Святая святых славит молитвой властелина мира. Но благоговейное намерение посвятить все часы дня и ночи мыслям о божестве нелегко было осуществить: не только бодрствуя, но и во сне он думал только о Нефрет. К счастью, многолетняя привычка довела его действия до автоматизма: он не забывал молитв и безошибочно исполнял ежедневные обряды.