У самых ворот храма Сатми заметил какого-то человека; он оглядывался по сторонам и что-то искал на земле.

— Тотнахити, — произнес жрец.

Человек вздрогнул, выпрямился и повернулся к нему.

— Все готово?

— Быстрее, скоро взойдет луна.

— Идем.

Они даже не шли — бежали. Стена сада казалась бесконечной. У калитки что-то покатилось под ногами. Сатми нагнулся и схватил карлика.

Карлик скулил, как собачонка, пытался укусить Сатми за руки, искавшие его шею. Сатми наконец нащупал этот незаметный отросток между плечами и головой соглядатая. Изо всех сил сдавил пальцами его шею. Карлик уже не скулил — хрипел, царапался и сучил ногами. С трудом оторвав уродца от земли, Сатми начал бить его головой о стену. Наконец почувствовал, что тело карлика бессильно обвисли. Руки стали липкими. Сатми швырнул карлика на землю, как подушку. Глубоко вздохнул и позвал:

— Нефрет!

Калитка отворилась и в проеме появилась высокая фигура.

Это был Инени.

— Ступай за мной! — приказал учитель.

Дорога к храму была долгой. Дорога к храму была тяжелой. Сатми думал, что у него не хватит сил довести, вернее, дотащить Инени до святилища. Тело старца держалось последним усилием уже умиравшей воли. Он едва переступал неверными ногами. В зловещем свете луны, падавшем на Сатми, как обвинение, он отчетливо видел широко раскрытые глаза Инени. Обессиленные и немые уста верховного жреца застыли в беззвучном крике. В этом жутком рту тяжело, как змея, шевелился язык. Лицо Инени более не походило на лицо живого человека. Душа покидала тело провидца. Сатми словно тянул за собой мертвеца. Он втащил бесчувственное тело Инени в скромную келью. Когда склонился над старцем, тот уже не дышал. Его руки и ноги окоченели, бритая голова свесилась с ложа.

Так Сатми стал верховным жрецом. Завтра утром он пойдет в святилище. Отныне божество будет возвещать свою волю ему, а не Инени. Инени был трупом и его место занял живой Сатми. Кто мог теперь противиться его воле — воле верховного жреца, означавшей волю божества?

Факелы колыхались, толпились жрецы, с храмового двора доносились возгласы:

— Инени умер! Инени покинул нас!

Люди уже хлопотали возле умершего, заботясь о точном выполнении предписанных обрядов.

Сатми надел облачение верховного жреца — он был теперь им и владел всем божественным и всеми прислужниками божества. На его груди блестели священные украшения, с плеч ниспадала леопардовая шкура — знак высочайшего положения. Повелительный тон и гордая осанка сразу завоевали ему уважение даже тех, кто еще сомневался в выборе Инени.

К рассвету ложе Инени опустело. Тело покойного готовили к бальзамированию. Вспарыватель, по отметке в нижней части туловища, рассек тело острым ножом из эфиопского камня. На него посыпались ритуальные проклятия и вспарыватель бросился бежать, прикрывая голову от ударов палок и камней[25]. В это время Сатми стоял с кадильницей перед Святая святых и звучным голосом читал «Главу о возжигании огня».

Когда он произнес: «Я чист, ибо очистил себя», его голос задрожал. Руки, покоившиеся на святой кадильнице, он долго мыл водой и содой, но все-таки ему казалось, что следы крови глубоко въелись в кожу. Он надел чистые одежды, но словно видел на них кровавое пятно.

Не без опаски он сломал печать, которую поставил на врата учитель. Умастил статую божества медом, овеял благовонным дымом.

— Я пришел, дабы видеть щит солнца и его кружной бег, ибо я чист.

Сатми обнял статую, чтобы оживить божество, наполнить его собственной жизнью.

Но животворный источник истины был отравлен ложью.

Напрягая все силы, Сатми сжал в объятиях статую — и почувствовал, что его тело не соприкасается с нею. Нечто сродни невидимой ткани простерлось между ним и божеством, на помощь которого он надеялся. Замерший лик божества был загадочен, взгляд эмалевых глаз — непроницаем.

Сатми вышел из Святая святых. Ему казалось, что другие священники читают на его челе жгучие знаки позора. Но нет — они погрузились в молитву и были заняты ритуалом. Сатми повернулся и вновь вошел в Святая святых. Он старался не смотреть на статую — как в последние дни избегал взгляда учителя — и торопливо произносил молитвы.

Сатми вопрошал божество со страхом и трепетом, но бог не давал никаких ответов. Он равнодушно молчал, оставляя в силе прежнее решение: Нефрет должна выйти за варвара. Но божество ошибалось. Впервые со дня сотворения мира оно совершило ошибку и он, Сатми, наставит бога на правильный путь, дабы люди не считали властителя мира несправедливым. Он, Сатми, провозгласит истинную божественную волю — не ту, что открыл старый, полумертвый Инени.

Сатми запечатал Святая святых и, завершив богослужение раньше обычного, провозгласил:

— Воля божества! Царевна, любимица божья, должна стать женой верховного жреца!

Ряды загудели в смущении. Сатми видел в толпе много придворных. Одежды их были разодраны — фараон, их повелитель, скорбел по Инени. Писарь с лошадиными зубами вдруг задергался, принялся колотить бить себя палкой по бритой голове и взревел, как дикий зверь, нарушив торжественную тишину. Толпа последовала его примеру и святилище огласилось жалобным плачем.

Тутмос пал на колени перед Сатми. Он гладил его ноги и повторял имя Нефрет. Сатми наклонился к нему.

— Скажи мне, что случилось?

— Нефрет, божественная Нефрет мертва. Мы нашли царевну бездыханной в ее покоях. Ах, ее душистое дыхание прервалось…

Сатми оттолкнул ногой сморщенное лицо и быстро пошел к выходу.

В царском дворце царила суета и скорбь. Женщины, разрывая на себе платья, метались полуголые из комнаты в комнату, вопя и рыдая на весь дворец.

«Нефрет! Нефрет! Нефрет!» — повторяло эхо как призыв, как заклинание.

В этих залах можно было заблудиться, как в лабиринте. Сатми шел туда, где рыдания звучали громче.

Он уже перед покоями, уже входит.

На белом ложе — тело Нефрет. Неподвижное, маленькое, беззащитное тело.

При появлении Сатми вопли утихли. Кто-то всхлипнул, кто-то глубоко вздохнул и наступила тишина. В спальню вошел фараон. Рядом, вся в слезах, шла царица, сестра покойной. Безграничная боль исказила юношеское лицо фараона и красивые черты его жены. Сатми не двинулся с места при виде фараона. Общее горе уравняло сына небес и слугу божества.

Затем он подошел к мертвому телу. На закрытых глазах лежала темная тень. Губы были чуть приоткрыты, блестели матовые зубы. Лоб, обрамленный черными кудрями, казался еще белее. Скулы окаменели. Руки, маленькие ручки вытянуты вдоль тела.

Сатми, забыв о фараоне, упал лицом вниз рядом с телом Нефрет.

Кто-то коснулся плеча Сатми. Сам фараон помог ему встать. Сейчас придут за телом Нефрет. Пора начинать бальзамирование. Большая муха, словно выкованная из металла, сновала по личику царевны. Будто хотела все изучить — проползла по неподвижным ресницам, заглянула в ноздри заострившегося носика и по-хозяйски расположилась на губах, еще недавно игравших улыбкой.

Сатми пришел в себя. С неумолимой ясностью ему представилось, как в нос Нефрет просовывают железный крючок и он доходит до мозга… мозга, родившего слова:

Вспарыватель держит наготове острый нож, собирается распороть тело царевны. Возможно ли? Нет, он не смеет!

Мысли блуждают и не находят выхода. Инени, Тутмос, писарь с лошадиными зубами, Суаамон…