Это привело к тому, что рабы стали вступать в коллегии свободных, они принимали участие в культах восточных богов, слушали и повторяли опасные для хозяев прорицания. Одним словом, они вышли из сферы фамилии на гораздо более широкую социально-политическую арену.

Пошатнулись сами устои фамилии, власть отца и господина, повсюду все сетовали об исчезновении древней пиетас. Рабы стали убегать от своих хозяев, убивали своих господ. В завоеванных провинциях рабы, которые еще не успели смириться со своим положением, постоянно угрожали восстанием.

Так, обращенные в рабство астуры и кантабры перебили своих господ и бежали на родину в Иберию (Испания). Само собой, что все это не нравилось аристократам и они требовали навести порядок.

Для удовлетворения их требований Август предпринял жестокие меры для обуздания рабов. Их вооруженные отряды были быстро ликвидированы. В действие был введен старый закон, по которому в случае насильственной смерти господина все его рабы, находившиеся под одним с ним кровом или на расстоянии окрика, но не пришедшие на помощь, предавались пытке и казни.

В законе говорилось, что, только при таких мерах, господин может избавиться от вечного страха, живя среди враждебных ему рабов.

Октавиан Август ввел также законы, по которым был ограничен отпуск рабов на волю по завещанию, а также рабов моложе тридцати лет. Теперь никто не мог отпустить более ста рабов. Таким образом, император ограничил приток бывших рабов в среду плебса и уменьшил, по возможности, их объединение. Рабы же , на теле которых было клеймо господина, указывающее на их особенную ненадежность, даже в случае получения свободы, не имели права стать римскими гражданами. Август весьма низко ставил вольноотпущенников, постоянно это подчеркивал и откровенно показывал. Даже самых богатых из них он никогда не допускал к своему столу. Исключение было сделано лишь для Менодора, отпущенника Секста Помпея, который предал в свое время Октавиану весь флот своего господина, в результате чего Октавиан смог победить одного из самых опасных своих соперников.

Кроме этого, вольноотпущенникам была запрещена военная служба. Их брали лишь в пожарную охрану и во флот. Но моряки, как известно, всегда занимали самое низкое положение в римской армии. В то же время Август постоянно подчеркивал безраздельность власти господина и патрона над своими рабами. Для этого он пошел даже на такой шаг, как награждение рабов и вольноотпущенников, которые укрывали и спасали своих господ, осужденных но время проскрипций.

В этом Август, как и во всем остальном, вел последовательную политику. Историки, в подтверждение этого, любят приводить в пример один случай.

Однажды Август обедал у своего друга Ведия Поллиона, у которого существовало традиционное наказание провинившихся рабов — он бросал их на съедение муренам — хищным рыбам с ужасной головой, напоминающей голову дракона, которых он для этого держал в специальных прудах.

И вот один из рабов, прислуживавших за столом, случайно разбил драгоценный бокал. Зная, что ему грозит страшная казнь, несчастный бросился на колени перед Августом и стал умолять его о заступничестве.

Естественно, Октавиана мало интересовала судьба какого-то раба. Но он прекрасно понимал, что каждым своим шагом, каждым своим поступком должен поддерживать в народе славу доброго и справедливого господина. Август оказался в неловкой ситуации: по идее, он должен был защитить несчастного раба, но, в то же время, не имел права вмешиваться в отношения господина и раба, в соответствии с культом, который им же и насаждался.

Но Октавиан Август и тут проявил мудрость. Он потребовал, чтобы ему подали все остальные бокалы и разбил их один за другим, избавив этим раба от казни.

Это был не единственный случай, когда он выступал в качестве судьи. Вот что об этом пишет Гай Светоний Транквилл:

«Списки давних должников казны, давшие больше всего повода к нареканиям, он сжег; спорные казенные участки в Риме уступил их держателям; затянувшиеся процессы, в которых унижение обвиняемых только тешило обвинителей, он прекратил, пригрозив равным взысканием за возобновление иска.

Чтобы никакое преступление или судебное дело не оставалось без наказания и не затягивалось, он оставил для разбирательства и те тридцать с лишним дней, которые магистры посвящали играм. К трем судейским декуриям он прибавил четвертую, низшего состояния, назвав этих судей «двухсотниками» и, отдав им тяжбы о небольших суммах. Судей он назначал только с тридцати лет, то есть на пять лет раньше обычного. И лишь, когда многие стали избегать судейской должности, он нехотя согласился, чтобы каждая декурия по очереди в течение года была свободна от дел, и чтобы в ноябре и декабре обычных разбирательств вовсе не производилось.

Сам он правил суд с большим усердием, иногда даже ночью; если же бывал болен — то с носилок, которые ставили возле судейских мест, или даже дома, лежа в постели. При судопроизводстве он обнаруживал не только высокую тщательность, но и мягкость: например, желая спасти одного несомненного отцеубийцу от мешка и утопления — а такая казнь назначалась только признавшимся, — он, говорят, обратился к нему так: «Значит, ты не убивал своего отца?» А когда разбирался подлог завещания и все, приложившие к нему руку, подлежали наказанию по Корне-лиеву закону, он велел раздать судьям для голосования, кроме двух обычных табличек, оправдательной и обвинительной, еще и третью, объявлявшую прощение тем, кто ставил свою подпись по наущению или по недомыслию. Апелляции от граждан он каждый раз передавал городскому претору, апелляции от провинциалов — лицам консульского звания, которых он назначал для разбора по одному на каждую провинцию.

Он пересмотрел старые законы и ввел некоторые новые: например, о роскоши, о прелюбодеянии и разврате, о подкупе, о порядке брака для всех сословий. Этот последний закон он хотел сделать еще строже других, но бурное сопротивление вынудило его отменить или смягчить наказание, дозволить трех летнее вдовство и увеличить награды. Но и после этого однажды на всенародных играх всадники стали настойчиво требовать от него отмены закона: тогда он, подозвав сыновей Германика, на виду у всех, посадил их к себе и к отцу на колени, знаками и взглядами убеждая народ не роптать и брать пример с молодого отца. А узнав, что некоторые обходят закон, обручаясь с несовершеннолетними или часто меняя жен, он сократил срок помолвки и ограничил разводы.»

Таким образом, Август, трижды возвращаясь к законам о семье во время своего принципата, принял специальные полномочия «куратора нравов». Чтобы разъяснить вышеприведенную цитату, уточним, что законы эти предписывали всем гражданам страны вступать в брак и иметь детей. Люди, которые не соблюдали их, ограничивались в праве наследования и занятия различных должностей, И, напротив, люди, у которых было трое и больше детей, получали различные привилегии и государственные пособия.

В то же время, в соответствии с этими законами, предписывалось строго блюсти нравы. Отцу давалось право убить любовника дочери и дочь, которых он поймал на месте преступления.

Муж был обязан подать в суд на свою неверную жену и ее «сообщника», которые в свою очередь лишались части имущества и высылались на пустынные острова средиземного моря.

Если же муж в суд не подавал, то любой гражданин имел право обвинить его в сводничестве. Все это, по мнению Августа, должно было воссоздать древнюю семью, возродить угасающую pietas и упрочить власть отца и господина.

Законы эти встречали ожесточенное сопротивление среди высших слоев населения Рима, но это и не удивительно, так как они содержали внутренние противоречия. Они были направлены на укрепление власти мужа и отца, но дозволяли государству вмешиваться в замкнутый некогда мир фамилии и уже не муж, а суд карал неверную жену. Это противоречие постепенно все более и более разрасталось и в самом конце существования римской империи привело почти к полной замене власти главы фамилии государственной властью.