Для Якова, только что покинувшего армейскую среду, все здесь было непривычно. Он как-то даже растерялся поначалу от этой суеты и гула. Пробираясь вдоль стены, внимательно разглядывал каракули на серых обрывках бумаги, прилепленных как придется на дверях. Долго искал кабинет председателя Терской губернской чрезвычайной комиссии, пока не остановил молоденького красноармейца и тот не подвел его к тупичку в конце коридора.

Вход в здание губчека.

В кабинете были двое: Долгирев, знакомый Якову еще по совместной службе в Кисловодском отряде Красной гвардии, и второй — плотный, круглолицый, с большими залысинами, в выцветшей, но еще добротной гимнастерке.

Долгирев поднялся навстречу Якову, дружески улыбнулся и протянул ему руку:

— Приехал? Садись! Кстати, вот начальник твой — Бухбанд.

Он обернулся к круглолицему:

— А это Гетманов. Тоже Яков. Из одиннадцатой армии. Я тебе говорил о нем. Рубака и отличный кавалерист. Познакомитесь после, в деле. А сейчас, Яков Арнольдович, займись листовкой, что нашли нынче утром на станции. Дело начинает принимать серьезный оборот. Не иначе снова какая-то группа офицерья орудует.

Когда Бухбанд вышел, председатель чека подсел к Гетманову:

— Значит, прибыл. Это хорошо. Люди нам нужны. Дел невпроворот, а кадры — не ахти. Правда, губком идет навстречу. Дал троих парней с партийной и хозработы. Да вот и Бухбанд хорошо помогает. На Урале воевал, комиссарил. Из-под расстрела у Колчака ушел.

Бывший рабочий, возглавивший по приказу партии борьбу с контрреволюцией в губернии, Долгирев говорил быстро, коротко, словно обрывал фразу на полуслове. Он легко поднялся, прошел по кабинету и приоткрыл дверь.

— Накурили, как в преисподней, — расстегнул ворот, возвратился в массивное кресло и положил жилистые руки на зеленое, изъеденное молью сукно стола.

Яков смотрел на его осунувшееся лицо с нездоровой желтизной, глубоко запавшие глаза и думал о том, как сильно изменился Долгирев за эти два года.

Председатель перехватил его взгляд и усмехнулся:

— Что изучаешь, как невесту? Постарел?

И тут же перевел разговор.

— Рана не ноет?

— Я уже забыл о ней.

— Такое не забывается. Паек получил?

— Не успел. Я сразу сюда…

— Ладно, слушай обстановку. — Долгирев откинул со лба свисавшую русую прядь, снова поднялся и зашагал по кабинету.

— Спокойной жизни тут тебе не видать. Назревает серьезное дело. Пока поедешь в Моздокское политбюро. Там сейчас самый горячий участок. Васищев объявился. Банду собрал человек в сто пятьдесят. Сейчас здесь секретарь политбюро. Получите у коменданта пулемет и поезжайте. Время дорого.

Долгирев глянул в окно.

— Тачанка их еще здесь.

Он подошел к телефону.

— Дай коменданта. Веролюбов? Моздокских придержи. С ними товарищ один поедет.

— Приедешь на место, — повернулся председатель к Гетманову, — поможешь ребятам. Там полуэскадрон Второй Блиновской кавдивизии. С Васищевым ему не справиться. Нужно создать отряд самообороны, пока чоновцев не подбросим. В станицах сплошь казачество, народ тяжелый. Если подымешь — помощь большая будет.

Из коридора донесся неясный шум, затем громкий срывающийся голос. Долгирев прислушался.

— Опять шумит! — сердито нахмурился он. — Представь себе, честный парень. На любое дело идет без рассуждений ради революции. Предан до конца. Но ведь у нас одной преданности мало. Ой как мало…

Долгирев взял Якова за локоть, вывел в коридор и подвел к кабинету следователя. Дверь была приоткрыта, и за нею во всю мощь грохотал луженый бас. Яков увидел у стола растерянного служащего и чекиста, выпрямившегося во весь свой могучий рост.

— Ты мне тут арапу не заправляй! Контра ты! Понял, нет? Руки покажь!

Задержанный оторопело смотрел на него. Сообразив, наконец, чего хочет следователь, быстро сунул руки вперед.

— Все тут ясно! — чекист ткнул пальцем в пухленькие ладошки. — Где ты видал у трудового класса такие руки? Брешешь! Тебя как контру ярую — каленым железом! Все! Точка! — От удара кулака, казалось, разлетится двухтумбовый стол.

Долгирев подождал, когда выведут арестованного, и тихо приказал конвоиру:

— Отведите к Запольскому. Пусть разберется спокойно и сам решит.

Он посторонился, пропуская тощую бабу с набитыми авоськами и двух взбудораженных теток, едва поспевающих за красноармейцем. Дверь снова осталась приоткрытой.

— Кто такие?

Женщины, перебивая друг друга, торопясь, начали рассказывать, как задержали эту злостную спекулянтку.

— Присосалась к рабочему классу? Кровь сосешь? Контра! — снова загремел бас.

Бабы присмирели, а спекулянтка, сорвав с головы платок, испуганно всхлипнула, заерзала на стуле и вдруг истошно заревела.

— Не реви! Слышь? Отвечай. Что торговала?

Тощая баба смолкла, бросила быстрый взгляд на чекиста и затараторила:

— Это кто спекулянт? Это кто же присосался? Ироды! Аспиды! Весь век маюсь, кусок на жизнь добываючи, и на тебе! Контра. Это ты меня-то контрой? Не слухай их, брешут. Весь век тружусь…

И баба снова пустилась в рев.

— Замолчь! Руки покажь! Чего зенки-то таращишь? Руки!

Баба выронила авоськи.

— Вот тебе руки-то, гляди, на! — И снова запричитала: — Для детей ить стараюсь. Шестеро их. Голодные. Господи, и кто же защитит-то нас, горемычных…

— Брешет, — вмешались женщины. — Нету у нее детей. Кажный день спекулянтством занимается. Врет она все…

Чекист бросил на них строгий взгляд.

— Разберемся, гражданочки. Вы свободны.

Женщины вышли, а следователь помолчал, потер лоб и тихо сказал бабе с авоськами:

— Ступай. Иди себе спокойно.

Задержанная проворно шмыгнула в коридор.

Долгирев вошел в кабинет. Чекист сидел, уперев кулачищи в стол.

— Почему отпустили спекулянтку?

— А ты руки ее видал, товарищ председатель? — Он глянул на Долгирева лучистыми глазами. — Понимаешь, не могут быть пухлые ладоши у пролетарьята. У этой мозолищи — во! Наша она. Трудовой элемент.

Долгирев махнул рукой, вышел из комнаты и выразительно посмотрел на Гетманова.

— Видал? Вдолбил себе, что мозоли — неопровержимое свидетельство верности пролетарскому делу. Жалко парня, но придется распроститься. Мало для нас одной преданности да честности, — вздыхал Долгирев, шагая к своему кабинету. И Гетманов понял, что не случайно выходили они в коридор: слушай, мол, рубака, да смекай, как надо и как не надо, сразу привыкай.

Не успел Яков проститься, как к Долгиреву заглянул дежурный.

— Товарищ председатель! К вам тут… палач.

— Кто-кто? — удивился Долгирев.

Дежурный растерянно остановился в дверях.

— Да вот он…

В кабинет ввели здоровенного детину в грязном потертом пиджаке. Тот сдернул шапку, рассыпав космы рыжих волос, и осклабился:

— Слыхал, гражданин начальник, что вам палач требуется. Как платить изволите — оклад али за каждую голову? В Тифлисской тюрьме, так там оклад давали.

— Вон, — прошептал. — Вон! — взорвался Долгирев.

Детина попятился к двери.

— Может, просто за харчишки возьмете?

— Вывести! — приказал Долгирев. — И к этому его, к крикуну! — Смутился, тут же поправился: — К следователю в семнадцатую. Пусть полюбуется на мозолистые руки божьего ангела!

— Видал? — кивнул он вошедшему Бухбанду. — На всех перекрестках обыватели болтают об ужасах чека. Наконец и палач пожаловал…

Но Бухбанд не поддержал разговора.

— Банда зверствует, — сказал он, нахмурясь. — Ждали Васищева у Наурской, а он появился в Стодеревской.

— Срочно сообщи в губком и губвоенкому, — сказал Долгирев и повернулся к Гетманову. — А ты давай быстро в Моздок. Да пулемет, пулемет не забудьте!

До позднего вечера сеял под Неволькой рожь Михаил Егоров. Боевой казачий вахмистр, прошедший всю германскую, получавший когда-то золотые кресты за доблесть и храбрость из рук самого генерала Брусилова, год назад сманил своих односельчан и прибыл из белых войск в родную станицу Галюгаевскую. Навоевались казаки, истосковались по земле. Впрягли своих коней в плуги, но винтовки с плечей не снимали: время было тревожное, лютое. Того и гляди столкнешься нос к носу с какой-нибудь малою бандой. А тут, говорят, появился в бурунах подъесаул Васищев, что родом из Николаевской. Неровен час, перехлестнутся дорожки…