— Мне сказано, что вы прибудете к обеду.

«Значит, время еще есть», — обрадовался чекист и тут же строго сказал:

— Как видите, у меня несколько иные планы. Докладывайте, как будем добираться. И быстрее! Здесь мне не хочется долго оставаться. Что-то слишком любопытен ваш Гервасий.

— Это вы не сумлевайтесь, — ответил связной. — Гервасий — свой человек, надежный.

— Мне эта квартира не по душе. Чувствуешь себя, как в мышеловке. Итак, наш маршрут?

Мужчина пригладил бороду.

— Значит так, — сказал он. — Идем на вокзал. Садимся на поезд и едем до Карраса. Пережидаем на одной квартирке, а дальше верхами. Кони уже ждут.

— Поедем первым же поездом, выбраться отсюда надо быстрее.

— Как прикажете, — согласился связной. — Только ведь все едино ждать, верхами-то засветло опасно.

— Что ж, подождем там. Для начала возьмем кой-какой груз на вокзале. Понесете вы. Оружие есть?

— Что вы! Здеся с оружием никак. Засыплешься. Чека хватает без разбору.

— Ну что ж, пошли.

На вокзале Моносов приказал связному подождать его на перроне, а сам зашел в небольшую комнатку, где размещался транспортный отдел чека. Он издали показал чекистам своего спутника, попросил тихонько его арестовать и срочно направить в губчека, а сам через другие двери возвратился в город.

Командир в последний раз обошел цепи бойцов, залегших за станицей в том месте, где Кура круто сворачивает на юг. Перебросился парой слов с пулеметчиком, укладывавшим запасные ленты. Все были на своих местах, все готовились к бою. Командир рассчитывал, что Конарь ворвется в Курскую и бандиты, как всегда, начнут грабить оставленные хаты. Когда они менее всего готовы дать отпор, ворвется в станицу красноармейский отряд. Молодые ребята, большинство из которых еще не успело поскоблить бритвами свои щеки, уже не раз оказывались сильнее превосходящих по численности банд. Их командир верил в комсомольцев, как в самого себя: каждый из этих ребят готов умереть за дело революции.

В предрассветных сумерках командир снова и снова вглядывался в знакомые лица. Он накануне предупредил ребят, что банда Конаря чуть ли не вчетверо больше их отряда, что бой предстоит нелегкий. Однако ни тени сомнения или страха не видел сейчас он в глазах комсомольцев. Правда, чувствовалось напряжение. Ребята шутили, посмеивались над станичниками, примкнувшими к отряду со своими ветхозаветными берданами и старыми английскими винтовками.

С первыми лучами солнца конные сотни Конаря ворвались в станицу. Но вопреки предположениям, они на полном скаку с гиком и свистом проскочили главную улицу и вылетели прямо к реке: Скиба хорошо знал свое дело.

Командир успел передать по цепи: «Без команды не стрелять», — и прилег рядом с пареньком у пулемета.

— По коням бей, Никола, по коням…

А всадники приближались. Орущая лавина с каждой секундой увеличивалась в размере. Вот уже стал виден холодный отсвет клинков, оскаленные морды лошадей. Казалось, еще минута — и отряд будет растоптан. Но тут ударил шквал огня. Бандиты, словно наткнувшись на незримую стену, отхлынули назад. Но через несколько минут новая сотня вылетела из станицы, выходя во фланг цепи.

Командир помог Николаю перекатить «максима» на новую позицию и на ходу тронул плечо белобрысого парнишки:

— Василь! Гони в лощину! Скажи эскадронному, пусть ударит сбоку. Пора!

Парнишка бегом спустился к реке, где стояли кони, вскочил в седло и помчался к резервному эскадрону. Командир, разгоряченный боем, не заметил, как парня сразила шальная пуля, и тот, выпустив повод, упал с коня.

На правом фланге положение стало тревожным. Бандиты прижали цепь красноармейцев к самому берегу и, положив коней, вели прицельный огонь. Командир видел, как косили пули его бойцов, и все нетерпеливее оглядывался в сторону балки.

А в эскадроне, ожидавшем сигнал к атаке, вдруг с удивлением увидели, как прямо на бугор вылетели тачанки Конаря, развернулись и стали. Больше всех суетился белый как лунь старик, указывая казакам на залегшие цепи красных.

Эскадронный взмахнул клинком, и бандиты не успели развернуть свои пулеметы, как были обезоружены. Седой старик первым вскинул руки вверх. И пока его вместе с другими вели в балку, торопливо бормотал конвоиру:

— Сынок, слышь! От Гетмана я. Слыхал? Сынок, а сынок? От Гетмана…

— Молчи, дед! Вот кончится бой — разберемся. И про гетмана твоего, и про тебя, бандюгу…

А в это время из станицы вырвалась последняя сотня. Это шел в атаку сам Конарь. Он уже торжествовал победу, как вдруг с тыла, откуда он меньше всего ожидал удара, вылетели пять тачанок и стали поливать ему в спину пулеметным огнем. С громким «ура» ринулся в бой эскадрон губчека.

Банда заметалась в крепких тисках. Конарь нутром почувствовал, что это конец, но сдаваться не хотел. Отойдя с остатками банды на восточную окраину станицы, он приказал залечь и вести прицельный огонь. Не все сотники могли выполнить его приказ: эскадрон не давал спешиться, теснил бандитов все дальше и дальше. Пеших обезвреживали навалившиеся с другой стороны комсомольцы и вооруженные станичники. Бой шел уже у последних мазанок. Тогда Конарь с полусотней верховых вырвался в степь и метнулся вдоль Куры. Следом за своим главарем кинулись все, кто остался жив.

Увлеченные погоней, бойцы не сразу заметили, откуда летят им в спину меткие пули. Вот уже пятый комсомолец споткнулся о невидимый камешек, пробегая мимо старого сарая на краю улочки.

— Ишь, зараза, где притулился! — выругался сквозь зубы бежавший за парнем пожилой станичник. — Ну, погоди!

Он повернул назад, обогнул хату с другой стороны и незаметно подкрался к сараю. Сквозь дыру в трухлявой доске просунул ствол винтовки и выпустил одну за другой три пули в тот угол, где, по его расчетам, засел бандит. Остановился, прислушался: в сарае было тихо. К нему, пригнувшись, бежали отставшие от погони бойцы.

Станичник вышел вперед и резко рванул на себя покосившуюся дверцу. Яркий луч осветил сумрачное нутро сарая, большую кучу заготовленных в зиму кизяков и неловко свернувшееся тело человека.

— Тьфу, черт! Баба! — возмущенно сплюнул казак. — Сколько хлопцев загубила, гадюка проклятая!

Молодая женщина лежала на правом боку, подвернув под себя руку с пистолетом. Роскошная корона волос распалась, черный платок лежал рядом.

— Красивая была, — с сожалением промолвил молодой боец.

— Жалко стало! — вскипел станичник. — Продырявила бы тебе черепок, не жалел бы. Она вон-те пожалела, — он кивнул в сторону убитых совсем юных красноармейцев.

— Да я так, — смущенно пробормотал парень и пошел прочь. За ним двинулись остальные. Последний тихонько прикрыл скрипнувшую дверцу.

Моносов с нетерпением ожидал появления эмиссара Врангеля. В половине двенадцатого, когда затихли гудки очередного поезда, Павел вдруг увидел в кухонное окно, что к дому усталой походкой приближается мужчина в замасленной спецовке. В руке он держал небольшой узелок, из которого торчала бутылка с молоком.

«Неужто этот, — с удивлением подумал чекист. — Однако маскировочка!» Мужчина взошел на крыльцо, и Павлу ничего не оставалось, как открыть дверь на условный стук.

— С прибытием, — тихо сказал он и пропустил в квартиру врангелевского офицера.

— Уф-ф! — с облегчением выдохнул Пономаренко. — Вот мы и дома…

— Пока еще нет, — возразил Моносов. — Поедем до колонии Каррас. Там кони ждут.

— Может, пару часов отдохнем… с дороги, — с надеждой спросил прибывший. Видно было, что он действительно устал. — В самом деле, простите, не знаю, как вас…

— Прапорщик Куликов, — представился Моносов. — Иван Андреевич.

— Так как же, Иван Андреевич? Соснем? Четвертые сутки перебиваюсь…

— Можно бы, да только хозяин доверия мне не внушает.

— А что такое? — насторожился Пономаренко.

— Вчера выпили с ним малость. Так он такую околесицу нес! В общем, настроение у него гнилое. Как бы пакость какую не выкинул.