Данте был, как утверждают нынешние томисты и прочие лакеи католического фашизма,

высшим выражением средневекового миросозерцания, что Шекспир был поэт гибнущего

феодализма, или что Пушкин был выразителем обреченного на уничтожение барщинного

дворянства, становится легче утверждать, что и империалистическая буржуазия создает

великое искусство, у которого стоит учиться пролетарским писателям и которое выживает

для бесклассового общества. Вопрос о Данте, Шекспире и Пушкине — по существу один

вопрос: откуда растет великое искусство — из гнили разлагающегося старого или из сил

растущего нового, и есть ли связь между высшими достижениями художественного

творчества и борьбой за освобождение человечества от рабства человеку и природе?

Всякая революционная сила вырастает в недрах того старого, против которого она

борется, и носит на себе его родимые пятна. Только революционный пролетариат в лице

вождей своего авангарда мог создать революционную идеологию, свободную от этих

родимых пятен и берущую себе то, что ей нужно, из старого, только в свете

всепроникающей революционной критики. Но вне марксизма-ленинизма передовые

идеологии и движения прошлого независимо от своей классовой ограниченности были все

более или менее сильно загрязнены старым шлаком, который иногда мог быть окрашен в

очень яркие и заметные цвета. Оценивая эти идеологии, мы не можем конечно отвлекаться

от этого шлака, существенно неизбежного и важного для понимания всех

докоммунистических достижений человеческой мысли. Но важны для нас не эти хвосты

старого, а ростки нового. В Робеспьере важен не культ Верховного Существа, а

осуществление революционной диктатуры. В Спинозе важно не богословское платье,

которое он дал своей философии, а ее материалистическая суть. В Гегеле важен не

абсолютный дух, а диалектика. Борясь, как Энгельс боролся за Данте, как советская

общественность борется за Шекспира, как мы должны бороться за Пушкина, мы вовсе не

хотим измышлять классиков по нашему образу и подобию, вовсе не говорим

97

им, как известный дьякон в анекдоте, «порося, обратися в карася». Если бы элементов

прогрессивного освобождающего миросозерцания в них не было — за них бы и бороться не

стоило. Не боремся же мы за Жозефа де Местра или Константина Леонтьева. Но элементы

эти есть, они видны и невооруженным глазом. Вопрос только в том, что существенно в них

и что второстепенно: освобождающее новое или гниющее старое? А решающий ответ на

вопрос о главном и второстепенном в них можно дать только с точки зрения борьбы

революционного пролетариата за коммунизм. И с этой точки зрения эти великие

национальные поэты, как бы они не вели себя на иных этапах классовой борьбы, как бы они

не убегали от нее, как Гете, как бы они не подличали перед временно побеждающей

реакцией, как Пушкин, какие бы утопические надежды они не возлагали на реакционные

силы, как Данте на Генриха VII, — все они были носителями нового, освобождающих начал

буржуазии, и притом не буржуазии как новой специфической формы эксплоатации человека

человеком, а буржуазии как могильщика феодализма, буржуазии, еще не переставшей быть,

в ограниченном и относительном смысле, носителем интересов человечества.

Иллюстрация: ИЗ ИЛЛЮСТРАЦИЙ К „ЕГИПЕТСКИМ НОЧАМ“

Гравюра на дереве А. Кравченко

Издание ГИХЛ’а, 1934 г.

Характер творчества этих великих поэтов как художников теснейшим образом связан с

освобождением из феодальной темницы. Шекспир прежде всего велик как создатель

небывало живых и небывало индивидуальных лиц, а утверждение личности и освобождение

ее из тьмы поповщины, от оков феодализма и колодок цеха было величайшей культурной

задачей буржуазии на лучшем этапе ее развития. Всем стилем своим, ласкающей гибкостью

своего стиха, безудержной свободой своего пафоса, игнорированием всего небесного

Пушкин теснейшим образом связан с возрождением, «величайшим прогрессивным

переворотом» в истории человеческой мысли.

Общий характер его творчества, этот общий характер был отлично понят, и вопрос о нем

был поставлен в совершенно правильной плоскости еще

98

графом Бенкендорфом. «Принятое Вами правило, — писал он Пушкину в 1826 г., — будто

бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило

опасное для общего спокойствия, завлекшее Вас самих на край пропасти и повергшее в

оную толикое число молодых людей». Очевидно та «практика», которой занимался

Бенкендорф, так обострила классовое чутье, что позволила шефу жандармов определить

характер пушкинской идеологии с четкостью, до которой очень далеко годами работающим

над этим вопросом советским «пушкиноведам». «Правило, будто бы гений и просвещение»

— самое главное, есть конечно «правило» буржуазное и отражающее лучший этап в

культурной жизни буржуазии, век Вольтера и Гете. Столь же ясно, что и стилистические

особенности пушкинского творчества, отличающие его от предшествующих поэтов,

происхождения не барщинного, а буржуазного, что и у него главное — буржуазное

освобождение личности, в лирическом ли пафосе южных поэм, в идеализации ли своих

переживаний, в создании ли живых «шекспировских» личностей, начиная с «Онегина» и

«Годунова»,— в противопоставлении личностей, Татьяны и Евгения, безликой

обывательщине ларинского мира.

Осложняющие моменты во всем этом есть. Не только «родимые пятна» но и отнюдь не

невольное преклонение «гордой головы» перед кумирами, оказавшимися кумирами на

глиняных ногах. Эти осложняющие моменты играют большую роль у Пушкина, чем у

Шекспира или Гете. Для понимания этих осложняющих моментов и нужно понять эпоху

Пушкина и осмыслить ее в свете общей истории. Особенности Пушкина (не только эти

«осложняющие моменты», но и многое другое) неотделимы от особенностей разложения

феодализма в России по сравнению с другими странами.

История России — история страны, от чудовищной отсталости переходящей к

исключительно быстрым темпам развития. Когда Пушкин родился, в России только

начинало создаваться капиталистическое общество внутри феодального, и в то же время от

конца капитализма его отделяет всего каких-нибудь восемьдесят лет. В связи с этим этапы

развития русской культуры оказались необычайно сближены. Когда Россия только еще

вступала на буржуазный путь, Европа имела за собой полтысячелетия буржуазного развития

— от первых зародышей мануфактурного капитализма в Тоскане и Фландрии до

Французской революции и промышленного переворота в Англии. Освобождение из

феодальной тюрьмы происходило с необыкновенной быстротой. Правда, сами феодалы

XVIII в. в своей необузданной грабительской экспансии отчасти расшатали эту тюрьму, и

идеологическая атмосфера в России XVIII в., открытая ветрам с соседнего Запада, была не

вполне похожа, по крайней мере в верхнем этаже, на ночь средневековья. Несмотря на это,

перед поколением Пушкина стояли задачи, на Западе возникавшие впродолжение

нескольких столетий. Современнику романтиков, Гейне и Бальзака, ему приходилось

разрешать задачи, разрешенные на Западе современниками «татарского ига». Так в истории

русского стиха он занимает место, занимаемое в Италии Дантом, в Англии Спенсером,

современником Шекспира. Та роль, которую Белинский определил как осуществление идеи

художественности, была сыграна на Западе людьми Возрождения. Но в то же время как

пионер русского реализма он занимает в своей литературе место, в общеевропейском

масштабе соответствующее роли его немногим только старшего современника Вальтер

Скотта.

99

С этим конечно связана та быстрая жанровая и стилистическая эволюция, которую