Резервация — это концлагерь. Разница состоит лишь в том, что она не обнесена колючей проволокой. Здесь нет ни сторожевых вышек, ни прожекторов, ни овчарок. Никто не держит тебя под замком. Ты волен идти на все четыре стороны, куда заблагорассудится. Более того, индейцу, покидающему резервацию, выдается денежное пособие в размере 600 долларов и бесплатный билет в один конец до места назначения. Затем бюро списывает его в расход и умывает руки.

Многие индейцы бегут из резерваций. Я уже говорил, что вне их пределов в Соединенных Штатах живут двести тысяч краснокожих. Они сосредоточены, как правило, в больших городах: в Лос-Анджелесе 60 тысяч человек, в Сан-Франциско 20 тысяч, в Фениксе 12 тысяч, в Чикаго 15 тысяч, в Миннеаполисе 12 тысяч и так далее. Но бежать из резервации значит быть убитым при попытке к бегству, хотя, конечно, никто тебе в спину не стреляет. Помните бирманских женщин с железными обручами на шее? За серьезную провинность с них снимали обручи. Они становились совершенно беспомощными, ибо не могли даже ходить. Женщины ложились на землю и умирали от голода и жажды. Отпуская индейца из резервации, власти как бы снимают с него невидимые обручи. Он вступает в новый, большой, неведомый и враждебный мир совершенно незащищенным. У него нет ни образования, ни профессии, ни средств к существованию. Большой город сначала давит на его психику, а затем раздавливает морально и физически. Беглец попадает из огня в полымя. Он вливается или в ряды безработных, или в мир преступников, алкоголиков, наркоманов, начинает попрошайничать. Женщины идут на панель. Обычно индейские кварталы в больших городах не столь компактны, как негритянские гетто. Но там, где они создаются, их называют резервациями. Это островки крайней нищеты, равной которой в Америке не сыскать.

Индеец — дитя природы. Его привязанность к земле носит почти мистический характер. Цивилизация капиталистических мегалополисов претит ему.

— В городе я чувствую себя глубоко несчастливой. Неестественно ускоренный ритм жизни, невыносимый шум, загрязненные вода и воздух. И одиночество, — жалуется Донна Флуд из Далласа.

— Боже, ведь это каменные джунгли! — восклицает Хинет Двуглавый, ирокез из Чикаго. — Каждый человек иностранец для другого. Кругом царит атмосфера недружелюбности, клановости. Люди как автоматы, и только у стойки бара в них пробуждается нечто человеческое.

И конечно, властный зов земли.

— Земля как мать. Деревья как братья. Птицы в небе, рыбы в воде — друзья твои. Они дают тебе жизнь, кормят тебя, доставляют радость, — мечтательно говорит Том Кук, махаук из Нью-Йорка.

Но земля и вода нечто большее для индейца. Они символы свободы. Сложилась эта символика, так сказать, от обратного. Что отнимали всю жизнь у индейцев? Землю и воду. Сначала первые поселенцы — колонизаторы, затем последние проходимцы — монополии. Недаром в опустевшей тюрьме Алькатраза им отведены общие камеры.

Не миновала эта символика от обратного и мрачную скалу в заливе Сан-Франциско. Сразу же после захвата Алькатраза индейцами власти лишили остров воды. Под лицемерным предлогом ремонта они отбуксировали баржу с резервуарами, которые обычно время от времени пополнялись: одни — свежей питьевой водой, другие — технической. «Ремонт» затягивался. Запасы воды, имевшиеся на острове, подходили к концу. Тогда индейцы обратились к некоему Томасу Хеннону, генеральному менеджеру коммунальных служб Сан-Франциско, с требованием ускорить ремонт. Хеннон, которому, видимо, надоело ломать комедию, прямо сказал им, что никакой воды они не получат, что у него имеется приказ свыше, запрещающий подачу воды на Алькатраз.

Весть об этом бесчеловечном акте властей моментально распространилась по всему западному побережью. Дэвид Рислинг, президент просветительской ассоциации индейцев Калифорнии, охарактеризовал его как «еще одну форму геноцида». Прогрессивная общественность Америки была возмущена. Группа инженеров и техников обратилась к правительству с предложением отремонтировать злополучную баржу на добровольных началах и за свой счет. Ответом им был грубый отказ. Катера прибрежной полиции установили «континентальную блокаду» острова, зорко следя за тем, чтобы никто не провозил воду на Алькатраз. Расчет властей был прост как веревка палача — взять защитников скалы измором. Но последние не дрогнули. «Мы скорее умрем, чем сдвинемся с места!» — заявили они. И тут в Вашингтоне призадумались. На горизонте замаячило нежелательное международное паблисити. Некоторые индейские вожди вдруг вспомнили о существовании Организации Объединенных Наций. Общая ситуация также складывалась неблагоприятно для «Великого хонки». В печать только-только просочились сведения о кровавой, резне в Сонгми. И вот на самом вашингтонском верху решили проявить «чувство меры» — имея на руках трагедию Сонгми, не приплюсовывать к ней заморенный жаждой Алькатраз. Впрочем, «чувство меры» было проявлено властями в весьма умеренных дозах. Они так и не возвратили баржу, не отремонтировали резервуары, не возобновили снабжение острова водой. Они лишь сняли с Алькатраза «континентальную блокаду», разрешив индейцам доставлять на остров на свой страх и риск необходимый минимум питьевой воды.

Шхуна, на которой я добрался до Алькатраза, тоже везла воду. Пятигаллонные бутыли украшали этикетки: «Альгамбра — свежая ключевая вода. Пей сколько влезет на доброе здоровье. Многие врачи рекомендуют по восемь стаканов в день».

Позже я спросил Чарли, что это значит.

— В бутылках никакая не «Альгамбра», а самая обыкновенная вода из-под крана, — ответил он, — от «Альгамбры» в ней одни этикетки да тара. Что же касается дозировки, рекомендуемой врачами, то в наших условиях она звучит как издевательство.

Другой член совета острова, Джон Труделл, добавил:

— Алькатраз — классический микрокосм индейской действительности. Воду у нас похищают всюду. Попутешествуйте по резервациям Калифорнии, Монтаны, Нью-Мексико и убедитесь сами. А что они сделали с племенем пейутов в Западной Неваде? Знаменитое Озеро пирамид, кормившее их испокон веков, почти совсем высохло. Электрические компании отводят из него воду для своих предприятий, не считаясь с пейутами, с их правами и нуждами. Экологический баланс озера непоправимо нарушен. Гибнет знаменитая форель, единственный источник существования пейутов.

К нам подошел парень в рубахе, чем-то напоминавшей малороссийскую. Некоторое время он молча прислушивался к разговору, а затем сказал:

— Не могли бы ли вы, мистер, по возвращении в Нью-Йорк подать от нашего имени жалобу в ООН на «Пибоди коул компании? Эта компания забирает питьевую воду у резерваций племен хопи и навахо в Северной Аризоне. Воду канализуют в Неваду для снабжения электричеством Лос-Анджелеса и Феникса. Хозяева компании обманным путем добились согласия у совета племен, который не ведал, что творит, и не представлял последствий сделки, на которую его толкнули люди из «Пибоди». Теперь у нас нет ни воды, ни электричества. Сам я член молодежной экологической группы, организованной индейцами Аризоны и Невады. Мы пишем петиции, обиваем пороги судов и правительственных учреждений, разъясняем своим соплеменникам нависшую над нами угрозу, пытаемся растормошить белую общественность. Но что мы можем поделать против всесильных компаний, против Лос-Анджелеса, который растет как гриб, и засасывает воду как губка?

Пожалуй, ни один город не вызывает такой ненависти у индейцев, как Лос-Анджелес. Этот самый динамичный из американских городов и впрямь растет не по дням, а по часам. Он уже обогнал Чикаго, вышел на второе место в Соединенных Штатах и начал наступать на пятки Нью-Йорку. Лос-Анджелес — средоточие наиболее современных видов промышленности с уклоном в электронику, аэродинамику, ракетостроение. Потребности города в электроэнергии гомерические, а естественных водных резервуаров у него нет. Поэтому Лос-Анджелес хватает воду и электричество где только может, щелкая походя, как орехи, беззащитные индейские резервации.