Аниций Цериал встретил своего коллегу, старательно изображая робость (именно так Цериал расположил морщинки на своем лице, хотя в глубине души он скривился, будто отведавши чего-то горького).

— Привет тебе, Басс, — доброжелательно сказал сенатор. — Я знаю, что тебя тоже, как и меня, полюбил это пронырливый слуга Каллиста. Ну как, собираешься ли ты сегодня у императора не только расписывать, какие прекрасные качества были проявлены тобой на суде, но также и продемонстрировать некоторые другие?

— Я уже достаточно искривлялся, улыбаясь тому, что мне противно, и возмущаясь тем, чем надо восхищаться, — твердо ответил Бетилен Басс. — Я не мим и не паяц — я не собираюсь ничего декламировать или демонстрировать. Я просто выполню то, в чем поклялся великим богам, я просто сделаю то, что должен сделать. Я должен возродить свое достоинство, и для этого я спасу Рим от тирана — я убью Калигулу. А ты, неужели ты колеблешься?

— Что ты! Мне так же тяжело, как и тебе, и я не менее твоего хочу быть честным, и я не более твоего боюсь за себя, — поспешно сказал Цериал. — Пусть погибнет злодей, пороки которого, словно язвы, разъедают наше отечество!

Высказавшийся с такой решительностью и непреклонностью сенатор, однако, не был в действительности наделен этими качествами. Ведь Аниций Цериал был трусом — да-да, всего лишь трусом, а трусость так мягка, подвижна и трепетна, что, даже надевши личину храбрости, она всегда остается зыбкой, как студень. Император пока что не угрожал непосредственно Цериалу, и сенатору не хотелось лезть в логово волка только для того, чтобы потом похвастаться его шкурой. Однако Каллист неутомимо подталкивал его прямо в волчью пасть, и Аниций Цериал вконец намучился от страха. Так трусливая собака мечется между зверем и охотником, ужасаясь то клыкам одного, то тяжелой дланью другого.

Из дома Цериала сенаторы направились прямо на Палатин. Во дворце их уже поджидали рабы, которым Каллист велел сразу же отвести сенаторов, как только они появятся, к императору (отвести сразу же и без обыска — император дожидается сенаторов чуть ли ни с самого вечера, не заставлять же его еще и ждать, пока их ощупают! Кроме того, эти сенаторы доказали свою преданность императору, они птицы известные — то ли гуси, то ли курицы, то ли трясогузки, но уж, по крайней мере, не орлы с железными перьями).

Когда рабы вели Бетилена Басса и Аниция Цериала в покои цезаря, навстречу им попался, как бы случайно, Сарт. В правой руке египтянин сжимал свиток — знак того, что все идет по намеченному плану.

Чем ближе Аниций Цериал подходил к комнате, где Калигула по обыкновению принимал сенаторов, тем сильнее страх перед Калигулой вытеснял из него страх перед Каллистом. Цериалу мерещились римляне, убитые Калигулой: одни из них были отравлены, другие — задушены, третьи — брошены диким зверям на растерзание. И вот теперь подошел его черед. Ведь если даже покушение удастся, если даже нелепая случайность поможет им осуществить задуманное, то все равно сбежавшаяся челядь, раскормленная Калигулой, убьет его. Так что же ему делать, как спастись?..

Наконец сенаторы подошли к зале, где находился Калигула и где им предстояло его убить. У дверей на страже стояли два преторианца, один из которых, как уверял их ловкий помощник Каллиста, египтянин Сарт, должен был помочь им.

Да, Марк Орбелий готов был выполнить то, что ему поручили. Согласно замыслу Каллиста, первый удар цезарю должен был нанести Бетилен Басс, а Марк, услышав шум, обязан был помешать кому бы то ни было войти в комнату.

Сенаторы миновали преторианцев и, отворив дверь, попали в небольшую приемную. Там их встретил старый раб-именователь Калигулы. Старик увидел сенаторов и неспеша подошел к двери, которая вела в аудиенц-зал. Когда он стал открывать ее, чтобы доложить Калигуле о прибывших, Цериал ринулся к нему.

Сенатор оттолкнул старика, рванул дверь и бросился в комнату, громко крича:

— Спасайся! Спасайся! Тебя хотят убить!

Калигула в это время восседал на роскошном троне, упиваясь своим величием и всемогуществом, покоящимся на безнаказанности. Он с ужасом услышал страшный крик Цериала‚ и в то же мгновение лицо его, такое самодовольное, покрылось каплями холодного пота, он весь как-то сморщился, осунулся.

— Предатель! — яростно вскричал Бетилен Басс и, выхватив кинжал, кинулся вслед за Цериалом.

Калигула заметил блеск оружия… Цезарь тонко, по-заячьи, крикнул и бросился в неприметную дверь позади трона, которая вела в коридор, сообщавший его покои с канцелярией.

В конце этого коридора, сулящего Калигуле спасение, сокрытый колонной, притаился Каллист. Вольноотпущенник императора сжимал рукоятку маленького кинжала.

Кто знает, какие чувства привели грека сюда и вложили в его руку оружие — гнев, ненависть или страх?.. Но, по крайней мере, было ясно, что Сарт ошибался, когда подозревал Каллиста в неискренности — в том, что грек только на словах хотел устранить Калигулу, а на деле, возможно, мечтал об устранении его врагов — сенаторов. Сарт ошибался — Каллист, видно, и в самом деле хотел убить Калигулу, да и разве могло быть иначе?.. Какими бы ни были чувства Каллиста, они никогда не выплескивались за рамки холодного расчета.

С каждым днем Каллисту становилось все труднее с цезарем — Калигула все чаще представлял себя богом и, как это нередко бывает, все больше считал себя таковым, путая представление с действительностью. А ведь богу не нужны помощники… Если раньше император слушался своего советчика-вольноотпущенника, то теперь лишь прислушивался к нему. В безумную императорскую голову того и гляди могла забраться мысль, что она, эта голова, сможет и совсем обойтись без грека…

Словом, Каллисту стало ясно — императору надлежало умереть, и как можно скорее. Другое дело — что нужно было сделать для этого?

Тайный путь показался греку наименее опасным: в случае удачи покушения он получал лавры тираноборца, в случае неудачи ничего не терял. Так Каллист вступил в соглашение с сенаторами, но было бы несправедливо обвинять его в том, что он намеревался намозолить исключительно их нежные руки. Грек предполагал, что, возможно, неумехи-сенаторы и не убьют Калигулу, но они, по крайней мере, сыграют роль загонщиков (так и получилось: Калигула и в самом деле спешил на кинжал своего вольноотпущенника) и, самое главное, — роль ответчиков за убийство цезаря… Сенат ненавидел Калигулу, но сенат был далеко, преторианцы — рядом, и ничего не было бы удивительного в том, если бы им вдруг захотелось в память о полученных от цезаря сестерциях под горячую руку отомстить его убийцам.

…Император, задыхаясь, вбежал в коридор, и Каллист флегматично подумал: «Эх, растяпы… Видать, упустили Калигулу. Придется мне самому прикончить его, а там уж боги помогут мне улизнуть отсюда». Грек поднял руку, с кинжалом — оставалось лишь дождаться, когда Калигула поравняется с колонной, за которой он скрывался.

Не, успел цезарь пробежать и половину пути, отделяющего его от спасительной двери в канцелярию и от притаившегося рядом с этой дверью Каллиста, как она распахнулась — из канцелярии выскочил Кассий Херея. Преторианский трибун, чья когорта в этот день несла охрану императорского дворца, побежал навстречу Калигуле‚ на ходу доставая из ножен меч. В тот же момент из кабинета, с такой поспешностью покинутого Цезарем, выскочил Бетилен Басс.

Калигула стал останавливаться. Ему показалось, что преторианский трибун заодно с заговорщиками, что Кассий Херея хочет убить его… Ноги императора подкосились, и он упал.

— Не бойся, цезарь, я спасу тебя! — крикнул преторианец.

К счастью для Калигулы, тех нескольких шагов, которые ему удалось сделать до своего падения, оказалось достаточно, чтобы Кассий Херея добежал до него раньше, нежели это сумел бы сделать сенатор.

Однако Бетилен Басс даже не пытался догнать Калигулу — как только он увидел, что ему все равно не опередить преторианца, он остановился.

Дело было проиграно: Калигула спасся. Дело было проиграно, но он, Бетилен Басс, не проиграл — ведь он сумел одолеть все грязное, все трусливое, все низкое в себе, отбросить всю эту мерзость со своей души. Больше никогда Калигула не будет наслаждаться его унижением, он победил судьбу, сделавшую его подданным, она более не в силах властвовать над ним.